У Ефима Лукича, конечно, были на примете такие. Ну, например, Тачана. По всем статьям баба подходит. Муж на фронте, детей нет, не отличается особой стеснительностью, постоит за колхоз, где надо, да и физической силы ей не занимать. Это тоже немаловажно. Но… Но в колхозе она одна из лучших трактористок и вообще незаменимый человек: не будет ее в хозяйской повседневности, и кто знает, как пойдут дела в колхозе.
Но Тачана сама встала и твердо сказала, точно отрубила:
— Я поеду с подарками. Не отпустите — все равно уеду! Никто против Тачаны не возражал, и Ефиму Лукичу ничего не оставалось другого, как согласиться.
Но еще надо было двоих. Из рядов неожиданно поднялась Марина.
— Я тоже поеду! Куда Тачана, туда и я! Мы еще раньше договорились с ней уехать на фронт. Уже заявления написали, да вот…
Против Марины тоже никто не возражал: толковая девка, в деревне все ее уважают, можно доверить.
— Если так, то отправляйте и меня! — вдруг подала голос сидевшая рядом с Мариной мать. — Что я, одна останусь, что ли? Муж на фронте, сын на фронте. Туда же и дочь. Одну ее я не отпущу. Посылайте и меня!
В правлении стало так тихо, что сидящие слышали дыхание друг друга. Председатель поскреб свою редкую бороденку. Молчал, хитровато поглядывая на колхозниц: пусть выскажутся.
Но женщины не успели высказаться: Марина круто повернулась к матери, обвила ее шею руками, осыпала поцелуями.
— Я знала, я знала, мама, что ты так поступишь, не удержишь, не подведешь меня!
Тут все женщины враз загалдели, повскакали с мест, каждая просится отправить и ее.
— Ша! — хлопнул мокрым картузом по колену дед Никифор. — Да что это получается? Все бабы — на войну, а я, старый солдат, дома сидеть буду? Где справедливость? Где справедливость, я вас спрашиваю? Тебя спрашиваю, председатель!
Самое время было сказать свое слово председателю, и он поднялся.
— Где справедливость, говоришь? Вот она и есть, эта справедливость! — он широким жестом обвел комнату. — Все вы, дорогие мои, справедливость, раз проситесь на это трудное и ответственное дело. А пользы ради, ради нашего общего дела, надо послать их троих. Они справятся, не подведут нас, к тому же их будет сопровождать представитель военкомата.
На этом и порешили, на этом и разошлись вчера по домам.
А сегодня утром опять все собрались у правления. И ребятишки тут же толкутся, топчут грязь, протирают сонные глаза. Некоторые женщины пришли сюда прямо с ночной смены, уставшие, но пришли. У всех в руках свертки, мешочки, кульки: авось да колхозные посланцы встретят на фронте их мужей и сыновей. А основные подарки, подарки многих колхозов, давно уже отправлены в Йошкар-Олу, уже в вагоне и только ждут своих экспедиторов.
В самом деле, немалые подарки заготовили колхозницы. Не жалели себя, работали до седьмого пота. За длинный рабочий день выдавали по три-четыре нормы, поставили два плана по сдаче хлеба государству. Ни одного зернышка не оставили в поле, все смолотили или собрали в скирды. Старались так, будто каждое зерно пулей било по врагу. Кроме того, заготовили солдатам теплые вещи, да и мелочи не забыли, которые так необходимы мужчинам. Дружно, щедро подписались и на государственный заем. Знали, их деньги пойдут на постройку танков и самолетов. Не жалели кровно заработанных денег. Один Ефим Лукич выложил для фронта двадцать пять тысяч рублей! Целое состояние! Никто и не предполагал, что у председателя водятся такие деньжонки…
Но вот и он подошел к собравшимся. В высоких сапогах, в черном кафтане — мыжере, в шапке-ушанке, Ефим Лукич выглядел бодрым и энергичным.
— До города вас проводит Настя. Все веселее ехать. А там вас встретит военный представитель из района, с ним до фронта поедете.
Стоя на телеге, лихо поигрывая плетью, к правлению подкатила Тачана. И лошадь хороша, и телега добротна, очень удобная для дальней дорога. Больше половины покрыта брезентом. И поклажу не вымочишь, и самим есть где укрыться от дождя и ветра. Не телега, а цыганская кибитка!
— Смотрите, девки, какой дом на колесах! — весело загромыхала басом Тачана. — Еще б милого, да в степи!.. А ты чего, Ануш, нос повесила? Выше голову, со мной, чай, не пропадешь! Давайте свои котомки, положим вот сюда, не вымокнут. Покажу вам всю Расею-матушку!
Не успела Тачана уложить котомки своих спутниц, как все женщины бросились к телеге и давай совать все, что было в руках.
— Да вы что, с ума сошли? — закричала Тачана. — Лошадь-то вам не трактор! Куда вы бросаете свои шаньга, не довезти ведь! Да и испортится все за дорогу.
Но разве взволнованных баб убедишь!
— Уж мои-то команмелна, пусть черственькие, да увези, передай Петру… — упрашивала Анна, совершенно убежденная, что раз поехали свои на фронт, то обязательно встретят ее Петра.
— И мои подкогыльо передай, — просит другая…
— А не довезете, не найдете наших мужиков, так сами съедите али другим солдатам отдайте, — более рассудительно сказала третья, засовывая свой узел под брезент.
Расталкивая локтями баб, к телеге протиснулся дед Никифор. Спешил, видать, запыхался, на ногах вместо сапог — галоши, картуз висит козырьком к уху.
— На-кось, девка, и от меня передай… — и сунул Тачане в руки увесистый сверток.
— Что это?
— Не твое дело. Передай, раз велю!
— Так кому передать-то?
— Как кому? Мужикам нашим, неуж не соображаешь? Тому же Михаилу Трофимовичу.
Уже укладывая в солому сверток, Тачана увидела сверкнувшую стеклом трехлитровую бутыль с самогоном…
Все эти сборы, проводы и наказы напоминали тот день, когда уезжали на войну мужики. Только не светило сегодня солнце и никто не пел. Несмотря на дождь, многие женщины стояли простоволосыми, не ощущая ни дождя, ни холода. Тогда провожали мужиков, сейчас баб. Как-то они доедут, какие привезут вести?
— Ну, трогайте! — сказал Ефим Лукич, когда наконец все было собрано и уложено, все сказано и наказано. Тачана направила лошадь к полевым воротам. Все четверо сразу же забрались под брезент, чтобы не видеть, не терзать себя разлукой с родной деревней, с родными людьми. А провожающие еще долго стояли под дождем, молча смотрели вслед кибитке, пока вода не заполнила колеи от колес.
2
На тракте редко увидишь машину. Простучит бортами, обдаст грязью юркая полуторка, и спять одни конные подводы. А их много. И встречных, и попутных. Попутные чаще с зерном, везут в город хлебосдачу, встречные — почти все порожняк. Порожние телеги, подпрыгивая на булыжниках, катятся быстро, легко — дорога к дому всегда короче, — и возницы на телегах тоже подпрыгивают, кутаются в задубелые дождевики. Редко догонишь одинокого путника, а встречных и вовсе не попадается. Их подбирают едущие порожняком возчики.
Лошадью правит Настя. Поэтому и шагает сна спокойно, размеренно. Женщины молчат, каждая занята своими думами. Только что оторвались от дома, от родной деревни, а до места, куда едут, еще ой как далеко!
Обочь телеги, ловко перепрыгивая лужи, мокрая, грязная, с высунутым языком бежит Тачанина собака. Иногда она поднимает на хозяйку умные глаза, и в них читается немой упрек: «Почему бросила, почему не сказала, что уезжаешь?»
Джек бы, конечно, и так не отстал от хозяйки, да в последнее время завел он подружку в соседней деревне. Каждую ночь убегает к ней на свидание. Убежал и вчера. А вернулся — хозяйки нет. И не само ее отсутствие насторожило пса — мало ли, ушла на работу, и все! — насторожил заколоченный дом, нежилой двор и все остальное, что может почувствовать только собака. Джек протропил все утренние пути-дороги хозяйки и вот очутился на тракте…
— Да возьми ты его, смотри, как измучился, — пожалела Марина. — Посади рядом, пусть пообсохнет. Настя потом увезет из города.
Не успела Тачана поманить собаку, как она тут же махнула в телегу…
— Вот добрая ты, всякая скотина тебя любит, почему детей-то не завела? — спросила Ануш, глядя, как Тачана заботливо вытирает Джека рукавом.
