Но из неловкости вывела Николая сама же Гульсара:

— Енгай… Это что такое?

— По-марийски жену брата так называют, — ободрился Николай. — По-русски, значит, невестка.

— Килен, — вмешался Гриша, объясняя уже по-татарски.

— А, понимаю, понимаю! — согласно кивнула Гульсара. — Килен-енгай-невестка… Хорошие слова. И звучат красиво. Только ты не сердись на меня, Коля, я еще плохо по-марийски разговариваю. Все время прошу Гришу: поедем да поедем на твою родину, сразу бы выучила язык. А то хвалит, хвалит свою землю, а самого даже в отпуск не вытащишь… — Она с притворной укоризной посмотрела на мужа.

— Работа держит, — как бы оправдываясь, сказал Григорий. — Все некогда и некогда. Вот подрастут ребятишки, тогда и съездим все вместе.

Гульсара начала накрывать стол, а Гриша позвал Николая во двор показывать хозяйство. Только что пригнали с пастбища стадо, и во дворе было полно скотины: две коровы, телка, бычок, две годовалые свиньи. Тут же диковато жались к загородке овцы, гагакали у корыта упитанные гуси, кудахтали куры. В просторном дворе было тесно от всей этой живности…

— Ничего, браток, живешь! — восхитился Николай. — Сущий кулак.

— Здесь все так живут, — не без гордости сказал Гриша.

— Но ведь надо прокормить такую ораву. Ухаживать за ней. И работать в совхозе надо. Гульсара-то ведь тоже не дома сидит!

— Не сидит, верно. Приходится крутиться. А как иначе? Иной раз до полночи места не находим. Утром ни свет ни заря опять на ногах. Ты же знаешь, я не бездельник. Люблю работать.

— Так-то оно так, но зачем вам столько скотины?

— А что я, хуже других? Говорю, что здесь все так живут. Да потом, куда девать хлеб, овощи? Ты видел, какие у нас поля? Это же бывшие целинные земли, урожаи невиданные! Комбайнерам дают зерна по четыре тонны бесплатно. Вот и идет оно на корм скотине… Ты-то хоть как живешь? Пошли огород, там потолкуем.

В огороде Григорий сорвал тяжеленный спелый арбуз, разрезал на части. Забыв о своем вопросе, заговорил о другом:

— Как-то еще дома купил я арбуз, ну, с капустный вилочек, не больше. Заплатил два рубля, а он весь зеленый. И думал, что все арбузы такие. Только тут понял, какой это солнечный дар. Посмотри, сколько их у меня! — Григорий широким жестом обвел огород. Действительно, на грядках из-под тучных листьев там и тут выглядывали крутолобые, матово лоснящиеся арбузы. — Здесь они совсем дешевые, пять копеек килограмм. Вот тоже скотину ими кормим…

— Я живу все так же, — напомнил Николай вопрос брата. — По-прежнему в Йошкар-Оле, в однокомнатной квартире. Пока один — хватает. И работаю все там же, на заводе электроавтоматики.

— Пора бы и жениться, браток, — Григорий хитровато сощурил глаза. — А чего тянуть? Ведь уже не восемнадцать лет. Работа есть, квартира тоже. Жены только нет.

— Успею. Не такой уж я старик. Да и невесту еще не присмотрел. — И вспомнил шутливое присловье: — Жениться, браток, не напасть, лишь бы женатому не пропасть…

— Тоже верно, — согласился Григорий. — Но если добрую жену выберешь — не пропадешь. Вот есть тут у нас одна. Молоденькая, толковая.

Николай промолчал, поэтому брат деликатно сменил разговор:

— В деревню нет желания возвратиться? А то смотри, и к нам можно. Неплохо живем, сам видишь. Специалистов с руками, с ногами заберут, дом бесплатный поставят, скотины наведут…

— Нет, Гриша, привык я к городу, да вроде бы и на заводе у меня дела идут неплохо.

— Это, конечно, так. Кому, как говорится, что: утке — озеро, ласточке — небо. Но я бы, например, не прожил в городе. Придешь с работы — что делать? Неуж только спать? А тут, глядишь, есть чем заняться, не заскучаешь… Ну да ладно, не подумай, что я тебя агитирую. Сам, чай, не маленький.

Григорий поднялся.

— Ты посиди здесь, ешь арбуз-то, а я пойду покличу наших. Уже воротились, наверно, с работы.

* * *

Как-то незаметно село солнце, быстро стало темнеть, а Григорий все не возвращался. Николаю надоело сидеть одному, и он вышел за ворота.

Дневная жара еще не спала. От прокаленной солнцем земли исходил горячий воздух, он ощутимыми волнами поднимался над поселком. Роса еще не пала, во всем чувствовалась усталость и истома, и Николаю показалось, что эти теплые воздушные волны, настоенные на запахах вызревших трав и хлебов, не что иное, как вздохи умиротворенной обильным плодородием земли. В бескрайней дали, и на западе, и на востоке, как звездочки в меркнущем небе, один за другим вспыхивали огоньки. Но они не стояли на месте, все время, лучисто мигая, двигались, и Николай понял, что в степи работают комбайны. А потом услышал и рокот моторов.

Людей на улице было мало — все еще работали на своих огородах. Лишь овцы бродили меж одинаковых щитовых домов да во дворах помыкивали коровы.

— Дядя Коля, а мы вас потеряли! — вдруг услышал он позади себя негромкий голос. Николай обернулся. На тропке у изгороди стояла высокая девушка. В густеющих сумерках он не видел лица девушки, но по тому, как она назвала его дядей, сразу догадался: Алина.

— Все собрались, вас ждут…

Николай зашел следом за Алиной в дом.

— Куда ты запропастился? — брат потащил его за руку в переднюю комнату. — Только что был в огороде — и как растворился!

Григорий подвел его к столу, немного наигранно представил гостям:

— Прошу любить и жаловать, мой лучший и единственный брат!

Гости учтиво поклонились, задвигали стульями, освобождая для Николая за столом место. Здесь были и молодые, и уже пожилые люди. У многих на коленях сидели ребятишки. Николай сразу очутился в центре внимания. Даже неловко себя почувствовал от многих, с любопытством рассматривающих его глаз. С удивлением услышал, что гости разговаривают и на русском, и на марийском, и на татарском языках. Никто не переспрашивал, не перебивал говоривших, видно, все хорошо понимали друг друга.

Николай не успел сесть, как к нему подошел мужчина, крепко, обеими руками пожал его руку:

— Здравствуй, здравствуй, дорогой землячок! Как узнал, что ты приехал, места не мог найти! Ведь, чай, не письмо пришло, а живой человек из родимого гнезда… Я уж десять лет как из дома-то. Ох, натосковался! В Советском районе жил, в Кукшэнере. Слыхал, чай?

— Нет, не слышал.

— Да не может быть! — искренне удивился мужчина. — Такую деревню — и не знать! Да вспомни-ка, вспомни, рядом с лесом стоит, в черемухах вся… Ну хоть в районе-то бывал?

— В районе бывал, а в Кукшэнере нет. Не доводилось.

— Все равно должен знать! — не унимался мужчина. — Раз на марийской земле родился — должен знать. Лучше нашей деревни на всем белом свете нет…

— Подожди-ка, Петр Спиридонович, не приставай к парню, — вмешался брат. — Он ведь городской человек, откуда ему знать про твою Кукшэнеру^[2]? Мало ли деревень у нас на родине.

— Я и не пристаю, просто спрашиваю, — обиделся Петр Спиридонович. — Раз живет человек в Марийской республике, все обязан знать о ней. А о Кукшэнере и вовсе. Я вот когда уж из дому, а как закрою глаза, так и встает передо мной вся деревня: тесовые крыши, колодцы, черемухи, пересохшая речка, а за ней — горой поднимается лес. Сколько в нем грибов да ягод… Эх!.. — Петр Спиридонович хотел еще что-то добавить, но только махнул рукой, дескать, что там рассказывать, и, растроганный, сел на свое место.

Это был уже немолодой человек крепкой, широкой кости, с задубелым от ветров лицом и глубокими залысинами на загорелом лбу. Во всем его облике, манере разговаривать угадывался истинный мариец, волею судьбы занесенный в далекий от родины край.

— А о деревне Чашкаял слыхали? — в свою очередь спросил Николай. Спросил не без юмора, веселый смешок затаился на его губах. — Ну, в Сернурском районе которая?

Петр Спиридонович задумался, припоминая.

— Нет. Нет, не слышал про такую деревню.

— Ну вот, а говорите, «раз родился на марийской земле, должен знать». Большая ведь марийская земля, разве везде побываешь!