книги Жюль Верна, Вальтера Скотта, Марка Твена, Майн Рида. Несколько обобщая и
оставив за кадром своих хулиганистых дружков, можно сказать, что меня в те годы, кроме
книг, ничего больше не интересовало. Хорошее детство, спасибо мамочке.
Учитывая все вышеперечисленное (внешность, начитанность, хорошая
успеваемость и шпанистые друзья, постоянно ошивавшиеся у ворот школы) девочки
нашего класса заинтересовались мной задолго до того, как ими стал активно увлекаться я.
В общем, в 5 – 7 классах редкий день обходился без того, чтобы я не принес домой одну –
две записочки от своих восторженных одноклассниц и не зачитал их своему самому
преданному слушателю, мамочке, которая готовила ужин или разжигала грубу в большой
комнате. Ее это чтение необычайно оживляло, и мы вместе смеялись над особенно
безграмотными или навязчивыми посланиями. У меня даже образовалась из них
любопытнейшая коллекция.
13
А потом я сделал не самый умный шаг: желая посмеяться над особенно
приставучими девчонками, назначил двум – по отдельности – встречу на одно время в
одном и том же месте. Большого смеха не получилось: девочки обиделись и захотели меня
проучить. Сказали своим родителям, что я вроде бы пристаю к ним, буквально, не даю
прохода в школе. И в подтверждение – показали мои ответные записки с назначением
времени и места свидания.
Классным руководителем у меня была тогда учительница русского языка и
литературы Елизавета Андреевна Жалнина. Великолепный профессионал, преданно
любящий свой предмет, она ко мне всегда хорошо относилась, зная какую роль в моей
жизни играют книги. И так хвалила меня на уроках в других классах, что иногда
старшеклассники спрашивали: не моя ли она мама?
Так вот, однажды накануне родительского собрания она отвела меня в сторонку и
сказала, что родители девочек жалуются на то, что я не по возрасту озабочен
противоположным полом и постоянно пристаю к их дочкам. В общем, я расстроился и, желая хоть как-то оправдаться, прихватил с собой на собрание, а оно было общим, учеников и родителей, свою злополучную коллекцию. Маме, зная ее крутой нрав, я ничего
не сказал. Мы с ней сидели рядом, и я помню, как у меня забилось сердце, когда
Елизавета Андреевна предоставила слово одной пожаловавшейся на меня родительнице, которая, пылая праведным гневом, обличала меня как юного развратника, не
получающего дома от матери-одиночки нужного воспитания. Моя мамочка удивленно
слушала ее, затем посмотрела на меня неверяще-изумленным взглядом, и ее лицо стало
медленно заливать стыдливой розовой краской.
Во время этой экзекуции я сидел, пряча глаза. Мне казалось, что все смотрят на нас
с мамой с презрением. Мама взяла меня за руку и крепко успокаивающе сжала.
– Что вы на это скажете? – тихо (мне показалось – участливо) спросила ее классная
руководительница.
Мама растерянно молчала, а у меня так билось сердце, что я стал бояться, что оно
выскочит их груди.
А тут уже встал отец другой девочки и, потрясая в руках моей запиской, стал
требовать, чтобы меня или выгнали из школы, или перевели в другой класс.
– Виталик, – обратилась ко мне Елизавета Андреевна, – а ты ничего не хочешь нам
сказать?
– Честно говоря, все это для меня внове, – повернулась она к родителям, – за три
года классного руководства я как-то ни разу не замечала такой его особой
заинтересованности…
И тогда я отнял свою руку от маминой, встал и медленно, четко зачитал вслух две
заранее подготовленные записки. И сказал в завершение, что я просто разыграл девочек, потому что мне надоели их приставания.
В классе поднялся страшный шум. Обескураженные жалобщики, стали кричать, что я возвожу гнусную напраслину на их благородных дочек и потребовали записки для
сличения почерков. Я отдал их Елизавете Андреевне, она внимательно ознакомилась с
ними, грустно покачала головой и передала притихшим родителям.
Опьяненный неожиданным успехом, я показал всем принесенную коллекцию и
предложил почитать вслух письма других девочек.
– Не делай это! – прошептала мне мама, но меня уже понесло. Я тут же зачитал еще
несколько записок и остановился только тогда, когда родители остальных девочек стали
кричать:
– Хватит! Достаточно! Пора прекратить это безобразие! У него их целая куча – так
мы будем сидеть здесь до самой ночи, что ли?!
– Почему хватит? – заволновались родители, уже выслушавшие записки своих
любвеобильных чад, – пусть читает дальше, времени у нас достаточно! Когда он читал о
наших – вы смеялись, теперь хотим посмеяться мы!
14
– Прекрати! – жестко сказала мне мать, забрала из моих рук шкатулку, высыпала
содержимое на парту и стала быстро рвать маленькие бумажки в клетку и линеечку.
На обратном пути мама не хотела со мной говорить. Отвечала односложно и думала о
чем-то своем. Я понял, что сделал что-то не так и уже дома, стыдясь, через силу сказал:
– Они же сами виноваты, что мне еще оставалось делать?
На что мама мне так и не ответила. На следующий день мне в классе объявили
бойкот. И мальчики, и девочки перестали со мной говорить. Я тяжело переживал это и
ничего не говорил маме. Прошло немало времени, прежде чем стараниями Елизаветы
Андреевны эта история ушла в небытие.
А потом пришли другие времена, когда меня, кроме девочек, ничто другое не
интересовало. Интересно бы сейчас, когда мне за 70, перечитать те наивные записки…
Даже не верится, что это было со мною.
==============
ПОМИДОРНЫЙ КОРОЛЬ
Заведующий сырьевой площадкой Херсонского консервного комбината (в
прошлом – консервного завода им. Сталина) Мэ́йер Григорьевич Орлов, в просторечье –
Майо́р Григорьевич, был на гигантском предприятии личностью заметной. Толстый
старик с огромным животом сидел безвылазно в диспетчерской будке с большими
окнами, возвышающейся над безграничной асфальтированной площадкой с беспрерывно
бегущим конвейером, где разгружались одновременно десятки автомобилей и барж, доставлявших на переработку сырье со всей области.
Осенью комбинат был буквально завален помидорами. Они были везде: у
конвейера и на подъездных путях; тихо плескались в зеленовато-мутных волнах грузового
водного ковша – небольшой акватории с выходом в Днепр, куда причаливали баржи под
разгрузку; покрывали пушистым кровавым ковром огромную территорию, размером с
небольшой западно-европейский городок. Осенью здесь повсюду доминировал красный
цвет.
За сутки на комбинате перерабатывались тысячи тонн сырья, выпускался миллион
условных банок готовой продукции. Так что, добрых полтора месяца тут правил только
один бог и царь – сеньор Помидор!
Прекрасная дешевая томат-паста, вкуснейшие соленья и моченья расходились
отсюда по всему бывшему Советскому Союзу. А каким успехом на кубинских авиалиниях
– помнится ли еще кому-нибудь наша тогдашняя пылкая дружба с этой далекой
латиноамериканской республикой? – пользовались плоские жестяные коробочки с
солеными двухсантиметровыми корнишончиками, быстро отбивавшими тошноту в небе у
счастливых избранников – пассажиров Аэрофлота! Между прочим, сами работники
комбината не имели тогда и малейшей возможности лакомиться подобным деликатесом…
В общем, хорошее было время, и всем казалось, что такое положение вещей будет
всегда, до самого скончания времен – ведь вкусные консервы любят все!
…Сегодня, когда я пишу эти строки, нашего славного комбината уже нет.
Акционирован, приватизирован, разграблен, – сдан на металлолом! Да что там комбинат -
исчез с лица земли огромный Советский Союз! Насмерть повержен мелкими удельными
князьками, да вчистую разграблен. От былых красавцев отечественной индустрии
