Свой первый рассказ я придумал на зимних каникулах во втором классе. На дворе стояли такие морозы, что двора и видно-то не было. Оконные стёкла, и первые и вторые, покрывал слой узорчатого льда толщиною с мой палец. Стекло оставалось чистым только в верхней части окна. И всё, что я видел в окне, была ярко-зелёная макушка сосны в лучах солнца на фоне ярко-синего чистого неба. Завораживающее зрелище.

Оторвав свой взгляд от небесного лета, я перевёл его на алюминиевые джунгли внизу, собрался с духом и бесстрашно бросился в их дебри. Хрустозвон. Студёная цветомузыка ледяных искр. И паника здешней фауны. Кто это к нам без спроса? Испуганные снежные мартышки истошными воплями звали на помощь снежных горилл. Пернатая нечисть заметалась меж стволов заиндевелых пальм в тщетной надежде засыпать меня инеем со своих крыльев. Гигантские, ростом с маленькую собаку, седые насекомые злобно пялились на меня из-за бриллиантовых кустов и угрожающе хрустели снегом под своими лапами, готовясь бросится на меня. Звоном своих крыльев меня пугал рой ртутных мух цеце. Ледяные кобры готовились прокусить мои валенки.

Я вдохнул полной грудью, чтобы обрушить на этот враждебный мир лавину своего дыхания. Но меня отвлёк сигнал машины скорой помощи, приближавшейся к нашему подъезду. Сквозь ледяные джунгли ничего не видно. И ни стереть, ни продышать. Внешняя рама такая же заузоренная сверкающим льдом. Я влез на подоконник. Такие неотложки я видел только по телевизору в программе «Здоровье». Новая модель со скошенной вниз мордой и высоким фургоном. Водитель в телогрейке курил рядом и важно стучал своими унтами по колёсам. Я видел, как к нему подошла Надежда Васильевна с сыном, наши соседи, как заговорила с ним, прикрывая варежкой лицо. Не то она так выражала сочувствие вызвавшим скорую, не то берегла горло от холодного воздуха. Дима с восторгом разглядывал автомобиль. Гладил его, как породистого жеребёнка. Подпрыгивал, пытаясь заглянуть внутрь. Нарезал вокруг него круг за кругом.

Достаточно скоро в дверях подъезда появился врач, двое санитаров с носилками и старый дедушка с пятого этажа. На носилках была его супруга. Водитель бросился в кабину, врач что-то кричал ему, санитары заметно спешили. Надежда Васильевна вытащила Димку из-за машины и тянула в сторону старого дедушки, по губам которого я прочитал ответ на её вопрос: сердце. Она опять прикрыла рот рукой. Балбес Димка вырвался и зачем-то кинулся назад к машине, и чуть не угодил под колёса. Крик его мамы я услышал даже на своём третьем этаже. Машина остановилась. Врач выскочил из кабины и стал отчитывать оболтуса. Бледный водитель крестился. Надежда Васильевна блажила и пыталась ударить Димку сумкой. За этой сценой с недоумением наблюдал старый дедушка, держась одной рукой за непокрытую седую голову.

Когда я слезал с подоконника, я опять услышал сигнал скорой помощи. Теперь удаляющийся. По радио в это время закончились новости, и в эфире звучала торжественная и скучная (как хочется написать «скушная») классическая музыка. Из своей комнаты я вытащил в зал коробку с солдатиками, там места для манёвра было побольше. Расставил их, но бросаться по ним карандашами не спешил. Мне в голову пришла смешная и поучительная история, которую я так никогда и не напишу, и сидя на ковре, я самозабвенно стал её думать.

Жил-был мальчишка, который знал модели всех легковых и грузовых автомобилей, всех мотоциклов и мотороллеров, автобусов и троллейбусов. Который любил технику на колёсах больше, чем мультфильмы, больше, чем кино про индейцев. И в памяти он собирал коллекцию своих поездок. На каких машинах ему только не приходилось кататься: «Жигули», «Москвич», «Запорожец», «Волга», «Победа», старый «Запорожец», очень старая «Шкода», новый «Трабант» и так далее. Но его непокорённой вершиной, его мечтой был новый РАФ, карета скорой помощи. Ни у отца, ни у дяди Серёжи знакомых среди водителей таких машин не было. Гулять далеко от дома, даже на соседней улице, где и была станция скорой медицинской помощи, ему не разрешали. Что делать, жизнь лето за летом уходит. Оставалось лишь заболеть самому, и под вой сирены, с ветерком, помчит его через весь город новый РАФ! Он стал выдумывать, чем заболеть. Думать получалось плохо. Иммунитет мешал. Однажды сымитировал перелом руки, но мама отвезла его в «травмопункт» на такси. Там сказали – перелома нет, но гипс на всякий случай положили. Испортили весь август. При первых же заморозках два часа простоял на окне, дышал холодным воздухом из форточки. И вроде бы получилось, простыл, температура тридцать девять! И скорая приехала именно РАФ, папа сказал. Но добренькая врачиха сделала ему болезненный укол и в больницу не повезла. Все осенние каникулы вместо того, чтоб гулять, он провёл в постели.

Но он не отчаивался. «Летом, – решил он, – мне уже будут разрешать гулять подальше, девять лет всё-таки! Выйду к проспекту, дождусь РАФика и… И повезёт он меня в детскую травматологию с ветерком, не бросит же на дороге».

Тогда я так и не додумал свой рассказ до конца. Не знал, чем закончить. Убивать его не хотелось, такой же дурачок, как я, или как Димка-сосед. Пусть живёт. Но наказать-то его надо, чтобы другим повадно не было, думал я. Может, усадить его в инвалидное кресло?

Ходил по станицам слух, что пришла из нагайских степей на Дон ещё одна банда. Мало своих. Банда была не сильная, но жестокая. Шальные и отчаянные недобитки рубили с плеча не только коммунистов и комсомольцев, а всех, кто на глаза попадался. Уйти живыми в Турцию надежду они потеряли, потому как твёрдой ногой встала Советская власть на Кавказе. Вот и зверствовали напоследок. Одна из случайно выживших после налёта этой банды казачка узнала в их бородатом атамане Петра Дуракова, которого ещё в детстве за версту обходили и малые и старые, все. Говорили, бесноватый. Говорили, весь в пращура.

Новоизбранный председатель сельсовета заснул за столом далеко за половину ночи. Трудно давалась ему бумажная дисциплина. Под утро он перебрался на полати и только опять заснул, как тишину раздробил конский топот. Лошадиное ржание. Праведный солдатский мат.

С перевязанной головой в хату вошёл секретарь партийной ячейки Вощёнов и с ним двое красноармейцев. Один явно боялся, что Вощёнов потеряет равновесие.

– Двоих бойцов оставили в крайней хате, раненых. Один убит. Добрался Дураков и до нас. Надо было на хуторе на ночь остаться, понесло меня уполномоченного встречать, японский городовой… Буди его!

– Ушёл товарищ Нежданов в Осеньщину, – почти с закрытыми глазами сказал председатель.

– Один? Идиот! Мальчишка!

– Борис Иваныч орденоносец, хотя и молод. Сам дойдёт. Да и план у него тактический вызрел, пока он тебя ждал. План по выявлению неблагонадёжного элемента.

– Сам-то он благонадёжный?

– В ОГПУ все сотрудники перепроверены.

– Что за план?

– Не понял я, только он меня спросил, читал ли я гоголевского «Робинзона»? Я говорю: нет, мол, некогда. А он посмеялся и рассказал, что ему ещё в австрийском плену эту книжку один офицерик давал почитать. И теперь он хочет её сюжетик по-своему повернуть и по-своему обыграть. Кем-то хочет прикинуться, войти к кому-то в доверие и так всё и узнать.

– Ещё один герой на мою голову! Есть в Осеньщине телеграф?

– Столбы туда есть. Провода на них только нет.

– А рядом где-нибудь?

– В Гремячем есть, это в десяти верстах.

– Знаю, – обрадовался секретарь, – там у нас Поздняков, верный человек. Телеграфируй ему срочно. Объясни всё, пусть подстрахует.

* * *

По выжженной от края до края и кое-где ещё дымящейся степи, по пыльной, вихляющей дороге катил тарантас. Апрель во второй половине. Долгожданное солнце. Запах отбушевавшего пожара. Жаворонок в вышине. Волосы под папахой взмокли от праздного пота.

Час назад в Миллерово посадил Михей Шахматов жену на поезд до Ростова, помог разместить в вагоне тюки и теперь возвращался на хутор. Грустил. Выбравшись на равнину, в версте от себя разглядел пешехода. Сравнявшись с ним, приветливо спросил: