— А тебе это откуда известно? — спросил Сергей. Градус застолья успел повыситься, пришлось наклониться к шурину, чтобы тот расслышал. — Ты что, все это время следил за братом?

Глаза Валентина мгновенно сделались трезвыми и злыми.

— Ладно, съезжаем с темы. Куда это, интересно, подевалась Александра?

— Только что здесь была… Слушай, я схожу перекурю — тут вроде за столом не принято. Заодно и ее поищу. Что это народ забегал?

— Танцы будут, — мрачно ухмыльнулся шурин. — Как по писаному. Я с тобой, ноги разомну.

Оба выбрались из-за стола, оставив позади оживленный застольный гомон. Савелий уже хлопотал у очага. Рядом ожидал Родион, держа на отлете откупоренную бутылку с остатками белого вина, Марты и жены нигде не было видно.

Когда они, пройдя к центру лужайки, остановились у водоема с пресловутыми карпами, Федоров с наслаждением закурил и сказал:

— Знаешь, Валентин, я давно хотел спросить. Вот почему ты выбрал такую профессию?

— Какую — «такую»? Не мужскую, что ли?

— Да нет, при чем тут это… Все время на колесах. И зарплата у проводников, насколько я слышал, не бог весть какая. Я, к примеру, когда мы с твоей сестрой только поженились, подрабатывал — бегал на сортировочную вагоны разгружать. Не часто, правда. Народ там, в смысле начальство ваше железнодорожное, прямо тебе скажу, дрянь порядочная…

— Проводник сам себе хозяин, — перебил Валентин. — А начальство что, на то оно и поставлено: собачиться. Почему выбрал, спрашиваешь? Так карты легли. Я вообще не хотел нигде учиться. На черта мне это ихнее высшее образование? Когда я переполз в девятый, Савелий начал меня гнуть к военной службе. Это у него пунктик был. Армия — школа жизни, сильный характер, офицерская честь, прочное положение в обществе, фуе-мое. Там в Бикине, в военном городке, я всякого навидался. В массе своей — конченые мудаки. Мясо. Ты в армии служил?

— Не пришлось. В институте была военная кафедра. А потом пронесло.

— Значит, не лопал этой романтики. Я брату прямо заявил, чтобы он меня с этим не напрягал. Он буром, но тут я удачно заболел; поначалу думали — астма, и вдруг какая-то короста вонючая по всему телу, удушье. Чую — кранты, и Савелий на меня рукой махнул. Одна Инна со мной нянчилась, даже в Москву отправляла, там у нее родня сплошь медики… Прошло постепенно. Вот под это дело я от армии и откосил вчистую. Два года пробездельничал. А там Инна родила пацана, и пошло-поехало… Но к тому времени я уже дома редко бывал. Тут, как во всем, дело случая. Я с Савелием на охоту не ездил, не нравилось мне это дело, но рыбалку любил. И как-то раз познакомились мы на Уссури с одним дядькой из местных. У него под Бикином был свой домик, большая семья, а жена его, тетка Галина, работала в Хабаровске проводницей… Эй, смотри — кажется, Инна зовет… Вот ты спрашиваешь, почему да почему? — уже на ходу продолжал Валентин. — Я, честно тебе скажу, вообще ничем не хотел заниматься. Но такого не бывает. И тут тетка Галина, которая тридцать лет по вагонам терлась, однажды взяла меня с собой. Жесткая была баба, но по-своему добрая. Дети их разъехались кто куда, она по ним скучала, вот и решила меня… скажем, пригреть слегка. Но не в том суть. Главное — чем продолжилось…

— Чем же? — с любопытством спросил Сергей, усаживаясь между шурином и женой и уже без команды Валентина наполняя рюмки.

— Я проработал с полгода, освоился и начал выполнять некоторые поручения. Все-таки Транссиб, магистраль. Заимел приработок — Валентин хмыкнул. — Тогда с этим было просто. В общем, бизнес. И стал независим от Савелия.

— Это ясно.

— Но даже не деньги меня держали… Тут лучше издалека, чтобы понятнее. В раннем детстве я мечтал о маме-папе, о доме, где все друг друга любят. В одном повезло — у меня была нянька что надо, моя старшая, — Валентин усмехнулся. — Твоя будущая жена уже тогда была большая и крепкая, было за кем спрятаться. Но и ей доставалось от отца, так что жили мы с ней, как в осаде, все время начеку. Вот потому она и выросла таким… броненосцем.

— Не надо об Александре, — попросил Федоров. Он вдруг быстро захмелел и снова почувствовал голод. — Я про нее и сам все знаю. Попробуй-ка лучше рыбки…

— В общем, мы хотели человеческой жизни: моя сестра и я. Но я не женщина, чтобы фантазировать впустую, и скоро сообразил, что надо затаиться и ждать, пока он исчезнет. Убить я его не мог, был еще сопляком, но ведь и думать о том, как от него избавиться, мне никто не запрещал…

— О ком ты говоришь?

— О нашем отце, Максиме Карповиче. Разве Александра не рассказывала? А о деде Карпе? Тот был фрукт еще похлеще. Ты и вообразить не можешь, что отец с нами вытворял! У меня до сих пор ноги отнимаются, как вспомню… У него была любовница, наша молодая соседка, так он и ее гонял как сидорову козу. И это после того, как вколотил в гроб нашу матушку…

— Ты все время отклоняешься.

— Никуда я не отклоняюсь. — Валентин снова потянулся к бутылке. — Отец наконец-то умер, Савелий меня увез, но и там у меня не было настоящего дома. А прошло время — и поезд мне его заменил. Вот это и есть главное. Место, где я сам себе хозяин…

Последнюю фразу Федоров то ли не расслышал, то ли не придал ей значения. Родион притащил проигрыватель, взревела музыка, однако полковник знаком показал сыну — после, погоди, и снова под навесом стало тише, только жужжали голоса за столом да орали передравшиеся чайки над озером.

Сергею хотелось послоняться по саду, посидеть у воды, покурить или даже немного потанцевать с женой. Вместо того чтобы выслушивать чужие невнятные горести, до которых теперь никому нет дела. Он и про работу спросил шурина просто так, чтобы завести разговор. Сейчас Валентин выглядел вполне трезвым и спокойным, был занят своей тарелкой. Чего его пасти? Вменяемый мужик, открытый и компанейский — какие проблемы?

— Послушай, — он придвинулся к шурину. — Я, наверно, пойду пройдусь. Только не думай — то, что ты рассказываешь, страшно интересно.

— А кто тебя держит? — Валентин усмехнулся. — Рыбка-то на гриле пришлась по вкусу, Сергей Викторович?

Федоров кивнул, гадая, обиделся шурин или нет.

— Вот и я говорю. У Савелия губа не дура. Сечет!

Что он мог знать, этот муж Александры, о таких вещах, как посвист встречного ветра, когда на полном ходу рванешь, открыв универсальным ключом, дверь тамбура?

И при этом состав несется по двухкилометровому мосту над Ульяновским водохранилищем, внизу мятой жестью блестит Волга, мелькают фермы моста, дробя необъятное пространство на косые треугольники, а на шестом пролете, чуть ли не под ногами, вплотную к вагону, пролетает будка путевого обходчика, которая раньше была ярко-красной, а теперь выкрашена неброской охрой.

Та самая, из-за которой круизный теплоход «Денис Давыдов» перепутал в темноте пролеты, сошел с фарватера и вместо судоходного третьего попер под шестой, где и снес половину своих верхних надстроек вместе с кинозалом, в котором яблоку было негде упасть.

Как раз крутили детективчик. Как там он назывался? Ага — «Возвращение „Святого Луки“». Сто семьдесят душ плотной группой отправились на небеса. А по мосту в это время громыхал товарняк, который диспетчер пропустил вперед, так как хабаровский скорый опаздывал на восемь минут. От удара пролет моста сместился на полметра, полтора десятка вагонов в середине состава опрокинулись и повисли над рекой, а на изувеченный, заваленный трупами «Давыдов» сверху обрушились сотни тонн угля и строевого леса.

В двенадцатом вагоне скорого «Хабаровск — Москва» находился Валентин Смагин. Это был его второй рейс в качестве проводника, и он запомнил его в мельчайших подробностях. Даже не потому, что двенадцатый вагон, если б не сбой графика на главном ходу Транссиба, должен был оказаться прямо над шестым пролетом ровно в то же время, когда вахтенный на «Давыдове» крутанул штурвал не в ту сторону. Случай спас ему жизнь, но случай слеп как крот, а едва Валентин пригляделся как следует и вник, стало непреложно ясно, что это — сама судьба.