В итоге я выбился из сил, рухнул на землю и расплакался. Так я не плакал еще никогда в жизни. Казалось, все накопленное за последние годы, хлынуло из меня, как из прорвавшейся дамбы. Слезы смывали все на своем пути: все мечты, печали и радости, всех родных, близких и нелюбимых. После них осталась только пустота.

Я поехал до первого попавшегося придорожного мотеля. Не чувствовал ничего. Снял проституку, воспользовался по назначению и тоже ничего не почувствовал. Даже не помню ее лица. Она была просто куском мяса. Скажете, так нельзя относиться к женщине? Мне пофиг, даже если вы и правы.

Я купил бухла и затарился сигаретами, тратил деньги и не брал никаких чеков. Ха! Или все же стоило принести подотчетные за продажную девку, м? Как считаете?

Человек может сорваться. Любой. Я так думаю. Вы когда-нибудь чувствовали себя на грани? Вы когда-нибудь переступали эту грань?

Я часто был у самого края, но никогда не позволял себе выйти за рамки. Жалел, что не мог. Но все же не мог. Совесть, рассудок, чувство долга и понимание последствий всегда останавливали.

Наконец-то я был вне этих рамок. Но вместо свободы была пустота. Просто пустота.

Я мог думать о чем угодно, но все было серым. Ничто не привлекало. Ничто не радовало. И не огорчало. Я будто заморозился и просто пил, курил и все.

Наступила ночь. Я набухался в зюзю и отрубился.

Разбудил меня телефонный звонок. Понятия не имею, когда и за каким хреном я включил телефон.

«Жена»

«Пошла ты на хер, жена», — подумал я и повернулся на другой бок.

Следующее, что помню, как проснулся от яркого света. С трудом разлепил глаза и понял, что наступило утро. Ленно повернулся на другой бок, чтобы скрыться от солнца, нагло ворвавшегося в мой мирный сон. И уткнулся во что-то лицом. Снова открыл глаза и окинул взглядом Её. Скрестив руки на груди, на меня с укором смотрела жена.

Я был в нашей спальне, в нашей постели.

Совершенно не помню, как там оказался, и понятия не имею, как добрался. Но я был дома.

Дома.

В полной несознанке я не нашел ничего лучше, кроме как вернуться туда, откуда бежал.

И что вы думаете? Я почувствовал, что рад этому. Дом — это же не просто какое-то здание, правда? И я был не просто в каком-то здании, я был дома. С этой жирной свиньей, пилящей меня с утра до вечера, с детьми, которые не давали покоя денно и нощно. Но это был мой родной дом со всем из этого вытекающим.

На прикроватной тумбочке жены стояла ваза с цветами. И кто же их притащил? Я. Я! Будучи в полнейшем неадеквате, купил жене цветы и принес их ей. В тот момент я понял, что куда бы ни смысля, я всегда вернусь обратно. В своем ли, в чужом ли уме.

И что же меня так обрадовало? Определенность. Я больше не перебираю варианты и не думаю о том, как могли бы сбыться мои мечты. Я смирился с тем, что имею. И больше не очень-то парюсь о честности и верности. Скрываю заначки и случайные знакомства.

Счастлив ли я?

Какая разница?

Я спокоен.

Не мечусь и не чувствую недовольства.

Наступило смирение. Возможно, когда-нибудь я смогу почувствовать и счастье, чем черт не шутит? Но, откровенно говоря, мне без разницы.

Признаться честно, это именно то, чего я боялся. Боялся смириться со всем дерьмом, которое меня окружает. И главное, боялся, что это дерьмо перестанет меня не устраивать. Что я стану одним из этих безмозглых пареньков с моей канторы, которые шпилятся со стройными нимфетками, но продолжают жить со своими надоедливыми женами, будто иначе и быть не может.

И знаете что? Сейчас мне на это наплевать.

Наверно, это грустный конец для тех, кто все еще мечтает. Как по мне, так это лучше, чем всю жизнь думать о том, что упустил, и жалеть, что твои детишки некогда появились на свет. Или чем бросить их и остаток всей своей жизни думать о том, что ты их предал. Внезапно я принял ситуацию такой, какой она была мне предложена.

Скоро родится наш третий ребенок. Я сделаю вид, что рад этому, как и оба предыдущих раза, и, возможно, даже сам немножечко в это поверю. Пока жена будет восстанавливаться после родов, продолжу забавляться с нерожавшими куколками. Да и после вряд ли остановлюсь. Что-то во мне надломилось, и я не уверен, что это уж очень большая трагедия. Между делом подумываю о вазэктомии и жду новых бессонных ночей. Но я с этим справлюсь. Просто потому, что для меня нет более приемлемого варианта.

Они пили горячий кофе и занимались любовью. Проворная вытяжка прогоняла сигаретный дым, и комната лишь слегка укрывалась вуалью. Тайна времени скрывалась за плотными шторами. Город мог спать, спешить на работу или садиться ужинать, а здесь, за стенами московской однушки, мир просто наслаждался собой.

Тела играли в головоломки, мятые простыни напитались влагой. Настенные часы с замиранием смотрели, как двое могли любить.

Стрелки не двигалась с самого её прихода, время остановилось. Лёня ждал Таю и боялся, что она не придёт. Тая долго не жала на звонок, но не прийти не могла.

Телефоны смотрели пустыми экранами, лежали бесполезными безделушками и молчали. Никому нельзя было нарушать кокон безмолвия. Никому, кроме хозяев этих нескольких дней.

Спали они урывками. Хотелось как можно больше получить от украденной близости, как можно дольше чувствовать друг друга и не тратить время на сон. Эти дни и так казались сновидением. Осознанным сном, в котором всё чудесным образом вставало на свои места. Сном, в котором можно было творить чудо, невозможное в реальности.

Тая влюбилась в Лёню с первого взгляда. Потом она его полюбила. Лёня хотел её, получил сполна и отпустил на волю. А она верила, что в их связи было большее, чем похоть. Прошёл год. Они больше не виделись. Редкие переписки, надежды, иллюзии. Наконец Тая поняла, что пора двигаться дальше. Что Лёню пора оставить позади, там, где он давно оставил её. Она познакомилась с молодым человеком, почти даже влюбилась и вскоре вышла замуж. Он был куда более выгодной партией и мог обеспечить безбедное существование, даже если б сегодня же стал инвалидом. Началась новая жизнь, полная путешествий, свободы и изобилия. Любой каприз исполнялся за его деньги. Любой, кроме Лёни. В объятиях мужа Тая по-прежнему вспоминала ту близость, руки Лёни, его дыхание, запах. Муж пах свежим бельём и фрезией. Всегда гладко выбритый, выглаженный, с начищенной обувью. Как ни старалась, Тая не могла найти в нём изъян, не могла найти, за что зацепиться, чтобы наконец полюбить или возненавидеть. Он просто был рядом, обеспечивал её жизнь и работал. Крупные сделки отмечал приглашением друзей. Тая надевала лучшие наряды и улыбалась. Потом ложилась в постель с невообразимо успешным мужем и вспоминала Лёню. Вспоминала раздражение от его щетины, несвежую футболку и урчание в животе. Воспоминания о нём были живее нехрапящего мужа с его до невозможности выстиранным бельём.

Душ они принимали вместе, боялись потерять драгоценные минуты. И даже там не упускали возможности насладиться друг другом.

Они лежали в ванне, курили и пили вино. Свет был выключен, и только одинокая свеча отмечала геометрию подсвечника. На стенах играли отблески красного стекла, не было ни до, ни после.

С Лёней Тая была живой. Чувствовала и не придумывала фантазий. Он сам был фантазией, воплощал всё, чтобы вырвать её из сумрака дней. И между тем был единственным настоящим, которое она могла ощущать, видеть и осязать. Его прикосновения будоражили тело, отключали мозг, отправляли в запределье. Он метил её спермой, будто кричал «моя!». А время за стенами продолжало двигаться и отсчитывать то, что для них было возможно.

Она засыпала у него на груди и просыпалась в его объятиях. Соприкосновения тел прели, склеивались, соединялись.

Напоминание разбудило мобильник, и Тая поняла, что пора. Муж возвращался из командировки — он никогда из них не звонил. Она должна была вернуться к его приезду и сделать вид, что всё это время ждала. Одна. Верная и непорочная.