Остаться в лагере?

— Если откажусь, меня выгонят?

— Конечно. Разве можно позволять чужакам оставаться в доме на ночь?

— Но там на улицах… Как только наступит ночь…

— Да.

Выбора нет. Зачем тогда делать вид, будто он есть?

— Если соглашусь остаться, — начинаю я, — то, что я должен буду делать?

— То же, что и все остальные, — говорит Князь со странной улыбкой на губах. Он вальяжно откидывается назад, на спинку своего кресла, и смотрит мне в глаза. — Искать жетоны.

— Простите, но я все равно не понимаю, какой в этом смысл, — признаюсь я. — Я буду искать жетоны, а меня за это будут кормить и поить в лагере три раза в день? Согласитесь, это же бессмыслица какая-то. То есть…как-то не равноправно.

— Бесплатный сыр только в мышелове, да?

Верно.

— Что ж…ты прав. — Князь расслабленно пожимает плечами, словно согласившись с тем, что я поймал его на лжи. — Разумеется, кормить и поить тебя за просто так никто не собирается.

Как и думал, есть подвох.

— Ты будешь искать жетоны, и приносить их мне. Для сохранности. Десять моих жетонов ровняются одному твоему. Собственному.

— Что это значит?.. Мне нужно собрать не десять жетонов, а сто?

Князь улыбается. А я чувствую, как от этой улыбки внутри меня начинает клубиться холод. Он со мной играет, заранее зная, что я соглашусь на его условия, ведь другого выбора у меня нет.

— А это вообще возможно? Собрать сто жетонов…

— Нет ничего невозможного для тех, кто трудится, Костя. Однако…есть еще один вариант, как по-быстрому заработать жетоны.

Князь рассказывает мне об игровых автоматах. Они тоже находятся в городе и их месторасположение известно. Сыграть может любой желающий, ограничений никаких. Правда на данный момент есть один нюанс — чтобы сыграть, нужны жетоны. А у меня их пока что нет. И даже если я соглашусь стать одним из них и у меня появится один…какова вероятность, что я что-то выиграю?

Если проиграю, то у меня вообще ничего не останется.

Я задаю ему этот вопрос и по виду Князя понятно, что он удовлетворен ходом моих мыслей.

— Я могу давать в долг, — говорит он. — Но тогда, сам понимаешь, возвращать придется намного больше.

Понимаю. И участвовать в этой пирамиде не собираюсь.

— Значит, за каждые десять принесенных мной жетонов, я получаю один свой собственный?

— Верно.

— И сколько у меня на это времени?

Князь раскидывает в стороны руки.

— Зависит только от того, сколько ты здесь продержишься.

— А если я сбегу?

На этот раз его улыбка какая-то снисходительная.

— Думаешь, до тебя никто не пробовал?

Значит, я в безвыходной ситуации.

Чтобы сделал отец, окажись он на моем месте? Согласился бы с этими условиями, осмотрелся бы, собрал информацию и попытался бы выбраться отсюда. Да, так бы он и поступил. А еще отец бы ни за что не стал воспринимать Князя, как человека, оказавшегося жертвой обстоятельств. Пусть это мягкое кресло, обстановка и доверительный тон, в котором ведется наша беседа, меня не обманывают. Князь не хочет помогать мне. Возможно, он один из тех, из-за кого я сюда попал. Или же он тот, кто может, но не хочет мешать похищениям людей из метро. Похищениям людей…

«Печальная статистика говорит о том, что в метро людей спускается больше, чем из него выходит», — прочитал я когда-то статью в интернете.

— Могу я задать еще один вопрос, перед тем как принять решение?

— Конечно. Мы ведь для этого здесь.

— Сколько в лагере людей, которые оказались не в том месте и не в то время?

Я смотрю Князю в глаза, пожалуй, впервые за все время нашего разговора, не собираясь отводить взгляд. Но и на этот вопрос Князь мне не отвечает. Он поднимает браслет и протягивает мне его, словно мой выбор уже очевиден.

— Значит, никому нет дела до пропавших? — спрашиваю я, принимая свои оковы.

Я не слышал о том, чтобы в метро пропадал целый поезд. Как не слышал о том, чтобы кто-то искал пропавших. А раз так…то помощи ждать будет не откуда.

— В лагере безопасно, — говорит Князь, защелкивая на моем запястье браслет. В кулаке я сжимаю свой первый жетон. — Это я гарантирую.

Значит, за его пределами мою безопасность не гарантирует никто.

Шух. Шух. Шух.

Вентилятор на потолке гоняет теплый воздух и совершенно не помогает изгнать из комнаты духоту. Лежа на выделенной мне койке незнамо сколько времени и не собираясь с нее вставать, я поддаюсь гипнозу старых обшарпанных лопастей светильника.

Шух. Шух. Шух.

Они крутятся под потолком не по своей воле, совершенно бессмысленно, ничего не в состоянии изменить. И я как эти лопасти, такой же беспомощный и жалкий.

Шух. Шух. Шух.

Единственное окно в комнате наглухо запаяно, лишь двойная форточка является своеобразным мостом между мной и улицей, и относительно свежим воздухом. О наступлении очередного дня лагерь оповещает утренняя задорная песенка, как в каком-то пионерском лагере:

Вдох глубокий, руки шире,

Не спешите, три-четыре!

Бодрость духа, грация и пластика.

Общеукрепляющая,

Утром отрезвляющая

(Если жив пока ещё) гимнастика!

Ну ладно, может Высоцкого с его «Утренней гимнастикой» в пионерских лагерях и не слушали, спорить не стану. Но от этой музыки тошнит не хуже чем от американских горок после выигрыша в бургерной ста баксов за уничтожение трех килограммов булок и бифштексов смачно смазанных соусами. Не хватает во всей этой позитивной вакханалии лишь поднятия флага лагеря на флагшток, да зарядки всем отрядом под лучами нагревающегося с ночи солнца. Солнца, правда, в этом городе нет, да и задорная песенка сводит с ума, раздражая своей звонкостью. И о чем только думает Князь, когда включает подобное каждое утро?

Наверное, он в большей степени садист.

Возможно, слегка латентный.

Шух. Шух. Шух.

Если сравнивать меня с лопастями этого несчастного источника тусклого света, мое положение более выигрышное. Я хотя бы имею возможность выходить из этой комнаты. Пусть в последние несколько дней я и предпочитаю мумией лежать и не шевелиться. От сна на жестких кроватях кости уже давно не ломит, к этому я привык. Так что никаких неудобств не испытываю. Раз-два в день кто-нибудь — чаще всего Тоха — проверяет, не помер ли я.

Шух. Шух. Шух.

А может, уже стоило?

Сколько еще будет продолжаться это издевательство под названием «выживание» не знает никто. Усталость от такой жизни скапливается и тяжелым грузом давит на голову, иногда хочется просто взять и не проснуться, в надежде, что тогда все это закончится. Но сколько бы ночей подряд я не желал такого для себя исхода, эта идиотская песня пробуждает меня ото сна каждое утро.

Я здесь застрял.

Шух. Шух. Шух.

Если вы в своей квартире —

Лягте на пол — три-четыре! —

Выполняйте правильно движения!

Прочь влияние извне —

Привыкайте к новизне,

Вдох глубокий до изнеможения!

Шух. Шух. Шух.

По моим подсчетам я здесь уже больше года.

Царапать что-либо в попытках не запутаться в прожитых здесь днях я не стал, да и кто разрешит мне портить в комнате стены? В одной из первых вылазок я отхватил себе исписанную химическими формулами тетрадь. Ничего не смыслю в химии, но листы в клеточку, оставшиеся чистыми и не запачканными чернилами я храню как некое сокровище. Пусть никто на нее и не зарится. Отметки я начал делать не сразу, так что погрешность в несколько дней допускаю. Одна черточка — один день. И на вчерашний день таких черточек в тетради было четыреста семьдесят три.

Четыреста.

Семьдесят.

Три!

Чертовых 473 дня моей жизни в этом Богом забытом месте!

Шух. Шух. Шух.

Успокаивает лишь то, что эти лопасти здесь дольше.

— Костя, поднимайся, сегодня банный день!.. Пролежишь еще немного, и для тебя горячей воды в душевой не останется, — доносится до меня голос Тохи из коридора.