— Хуже всех я теперь… на последнем месте… видали? — сказала она тусклым, словно высыхающим голосом. — Мне бригаду поручили, а я ее честное имя опозорила!.. — Плечи ее вдруг задрожали, и протяжный стон долго сдерживаемой боли вырвался из ее груди.
— Погодите, погодите… От того, что вы всю вину взвалите на себя, причины неудачи еще не будут прояснены… — успокаивал Шуру Никишев. — Кроме того, поверьте мне… я почти вдвое старше вас, повидал жизнь и людей и думаю, кое-что понимаю. И как я ваш характер представляю: вы хотели сделать все, чтобы выполнить с честью обещание, данное Радушеву. Но какие-то, как я полагаю, неожиданные обстоятельства вторглись в ваши планы… и все пошло не так. Давайте же проясним все эти обстоятельства… хорошо?
— Да, да… я расскажу вам…
— Рассказывайте кратко, чтобы вам лишний раз не расстраиваться… факты и факты!
Рассказав все, Шура добавила с горечью:
— А я-то как попалась — доверие, сочувствие оказала человеку, а он мне за все это отомстил… и даже, вот видите, клевету на меня возвел!.. Подумать больно, как Семен на это посмотрит… еще поверит, пожалуй… ведь ревность у него…
— О Семене не беспокойтесь — разъяснения его бывшего комиссара помогут ему верно разобраться в этих событиях!.. А что касается ревности (Никишев, прищурив глаз, многозначительно улыбнулся Шуре)… то эта ревность будет досаждать ему только до тех пор, пока вы с ним не вместе… Поверьте и в этом вопросе опыту старого воробья!.. Ну… как?
— Да уж придется поверить… — робко улыбнулась Шура. — Но все-таки, как же это могло произойти?.. Я ведь тоже знаю жизнь и в людях как будто разбираюсь. И вдруг так ужасно ошибиться, увидеть какого-то совсем, совсем чужого, злого человека… и откуда он такой взялся?.. Вы, Андрей Матвеич, как образованный, партийный человек, наверно лучше нас можете проведать, откуда такой вот Борис Шмалев взялся?
— Да что ж тут проведывать, милая Александра Трофимовна? Такие люди, как Шмалев, скандалистка Устинья, пресловутый дедунька с его «родом», да и еще кое-кто наберется, — известно, откуда взялись: из того собственнического мира, который разгромила наша революция. В старой революционной песне поется: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног»… Народ наш строит новый мир, а есть и такие люди, которые никакого праха от старого мира не отряхнули, а принесли в нашу эпоху всю его грязь и пытаются протаскивать его законы и обычаи в нашу жизнь… Шмалев, я уверен, тоже один из этих типов… и он втерся в ваш коллектив, как чуждая сила, которая может только портить и разрушать создаваемое другими. У меня пока нет прямых доказательств, но мне так и представляется, что эти несчастные корзины, обрушившиеся вниз, в приречный песок, — дело рук Шмалева. Вы говорите, что это были громадные плетенки, которые кладутся на розвальни?.. Сами по себе они весили немало, да еще вмешали каждая десятки пудов яблок. И если их с расчетом, возможно даже наполовину на весу, поставить на осыпающийся край песчаного, высокого берега, то они просто неминуемо должны были рухнуть вниз на приречные пески или просто в Пологу.
— Батюшки… да что же это такое? — пораженно прошептала Шура. — Зачем было Шмалеву… коли это всамделе он подстроил… зачем ему было так подло поступать, если он сам же хотел свою вину загладить? Он должен был стараться изо всех сил… а тут… я даже как-то связать это в мыслях не могу.
— Видите ли, хорошая моя… Стараются загладить вину или исправить ошибки те люди, которые в глубине своей души честно решили: я перехожу на сторону новой жизни, я хочу строить.
— А тот, у кого в душе этого решения нет…
— Тот, случается, даже наперекор собственным расчетам и разуму не может удержаться от жажды разрушения… Знаете, в бурные дни революционной борьбы и в первые годы восстановления нашего хозяйства я видал людей обоих типов… Кстати, когда у вас кулаков выслали?
— Да всего года два назад. Их хоть и не так уж много было, а все очень заметные: четыре прасола, а с ними заодно шерстобитов трое, хорошие мастерские имели, работников держали, потом три лавочника и еще четыре богатых двора, которые по-всякому промышляли…
— Смотрите-ка, друг мой, а ведь это был целый взвод богатеев… и вовсе недавно они жили среди вас и влияли на людей…
— А у нас как-то привыкли считать, что раз кулаков выслали, так и зла никакого не осталось… Петря Радушев, я сама слышала, скажет: «У нас кулаков нет, только честные остались». Вот мне сейчас в голову пришло: мало мы думали, сознавали, что к чему и кто с чем к людям приходит.
— А если вы задумаетесь всерьез, вы не раз придете к выводу, что человеку мало только работать…
— Но как же помочь в этом людям, Андрей Матвеич?
— Вы попали в самую точку, Шура. — Оживился Никишев. — Вот об этом именно я хотел бы поразмыслить вместе с вами, с Семеном, с Володей Наркизовым и со многими другими… вообще о глиной цели и причинах разных дел, которые у вас происходят.
— Как же мы будем думать вместе? Пожалуй, не выйдет ничего.
— Я постараюсь научить вас, как и всех других.
— Интересно это очень, — сказала она, заметно ободрившись, но недоверчиво покачав головой. — Но как вы это устроите?
— А! — рассмеялся Никишев. — Это вы потом увидите.
— Посмотрите… — вдруг шепнула Шура, вглядываясь в сумеречную дымку. — Сюда Шмалев идет… конечно, он меня ищет!
— Что же ему нужно от вас?
— А в бригадирской ведомости я очень резко об его поведении в бригаде записала… вот он наверняка и идет объясняться.
— Знаете что? — торопливо предложил Никишев. — Я войду в дом, приотворю дверь… все услышу… и вы будете знать, что ваш недруг разговаривает с вами при свидетеле.
— Хорошо.
Через две-три минуты Никишев услышал громкий раздраженный голос Шмалева. Шура не ошиблась: он пришел объясниться по поводу ее бригадирской записи.
— Разве это допустимо обо мне одном всякие бесчестные слова писать? Вы же… временная бригадирша… меня прямехонько под председателя угрозу подвели… Вот он теперь на меня еще пуще накинется!.. Да где же справедливость у вас? Не я один шутил и смеялся, а и все другие смеялись. Не хуже других я работал, они тоже не поспевали…
— Хватит… — сурово прервала Шура. — Не ты один… но все с тобой пришло, все только ты принес. Не зря я тебя чертополохом назвала… ты, как зараза, появился у нас в бригаде!.. За доверие мое к тебе… ты меня уважения людей лишил… а я без этого уважения дышать не могу!.. Ты без ножа человека режешь, и не тебе о честности рассуждать…
— Вот какой теперь разговор пошел, Александра Трофимовна!.. То оказывалось, что Семен да я, грешный, делили вас одну между собой… а вы все решить не могли, кого из двух молодцов вам выбрать… а теперь, вижу, перед Семеном расстилаетесь…
— Молчи! — гневно и страстно вскинулась Шура. — Не смей Семена задевать!.. Он так высоко над тобой стоит, что твоим рукам, подлый лодырь, никогда не дотянуться до него!.. А от примечаний моих о тебе в ведомости, хоть я и временным бригадиром была, я все равно не отступлюсь…
— Уж хоть бы как «спасибо» за песни мои да за баян мой скостить это злосчастное примечание! — с издевательским смешком предложил Шмалев.
— Сгинь-пропади этот проклятый баян, враг человеческий! — как ужаленная, вскрикнула Шура. — Подумать бы, знать бы мне, не заступалась бы я за тебя, не доверилась бы тебе! Пусть бы баян твой хоть об угол трахнуть, пусть бы…
— A-а… Вот оно куда пошло-о! — злобно, свистящим голосом протянул Шмалев. — Ну нет, многого захотели! Вы меня еще дешево цените. Вы на последнее замахнулись… на безвинный мой баян. А не вы ли, о хорошей жизни мечтая, целыми часами его слушали? А теперь клянете!.. Не заработали еще вы таких прав, Александра Трофимовна!.. Еще поплачете от моего баяна! Еще не то увидите и услышите…
Тут Никишев распахнул дверь и вышел на крылечко.
— Вы так громко спорите, Шмалев, — произнес он спокойно, — что даже сквозь седьмой сон человек услышит ваши заклинания.
