Нет у русалки вовсе хвоста, обычная девушка, только красивее и милее всех, что на селе живут. «Вот ведь дурак! Такую бабу прошляпил!» – корил себя Василий. Пока люд веселился, он пошёл потихоньку в направлении реки. Идти недолго – и версты нет.

Нырнул Василий в реку Бурную, чтобы переплыть на другой берег. В прошлый раз он повстречал Наяду. Бродил Василий час, другой, третий. Вот уж и солнышко хочет искупаться в реке, довольно окрашивает небеса, как художник рисует на холсте разноцветными красками.

Наступила ночь, острый серп месяца рассыпал по тёмному покрывалу пригоршню звёзд. Василёк почти задремал, как гладь речная покрылась рябью. Вышла она, в венке из берёзовых ветвей.

– Здравствуй, Наяда!

– Здравствуй, Василёк. Зачем пожаловал?

– Люблю я тебя. Всем сердцем, понимаешь? Жить не могу без тебя. Ты мне предлагала в твоё царство давеча поплыть. Готов я. Возьми меня к себе. Знаю я, никто не ворочается оттуда, да не нужно мне возвращаться. Буду жить с тобою до скончания веков.

– Любишь, говоришь? А кто чучело русалки во поле сжигал, кто песни пел и хороводы водил?

– Прости меня, дева речная. Ты же знаешь – то всё игры, то всё сказки. А по-настоящему ни одним пальцем не причиню тебе вреда!

– А чем доказать любовь свою сможешь?

– Сделаю, что велишь! Вот проси, что хочешь – всё выполню!

– Видишь поле, всё вдоль и поперёк усеянное сними цветами?

– Да.

– Коли успеешь вырвать все цветы до одного, да до утра принесёшь мне – будешь со мной. А коли не успеешь – то не увидишь больше никогда.

Русалка развернулась, да нырнула в Бурную реку.

А Василий поплёлся к полю, что в цветках синих. Сначала рвал бодро, в груду цветки аккуратно складывал. Потом сил становилось всё меньше, но не сдаваться же, в самом деле! Он жить без неё не может!

Слышит вой жуткий, что со стороны кладбища доносится.

– Не обращай внимания. Волки – они везде, нет покоя от них пастухам.

Всё рвёт и рвёт Василёк цветки синие, да ближе друг к другу складывает, чтобы когда поле всё очистит – сразу к речке дар речной царице отнести. А вой не прекращается. Вот уж и призраки пращуров мелькают то тут, то там. И дары им на могилы положили, и чабрец сожгли над надгробиями – всё бесполезно. Каждый год в ночь перед Пятидесятницей встают они, чтобы побродить ещё одну ночь по грешной земле. Хватают его нечистые за руки, за волосы, норовят помешать. Но Василёк внимания не обращает на чудеса, что творятся. Молитву читает, иногда песню запевает.

Тут петухи запели, слыхать по всей округе. Духи сгинули. Им не место под божьим светом, ночь – их приют. Василий посмотрел по сторонам – остался один цветок, который он не сорвал.

– Не успел! Я её теперь никогда не увижу! Зачем мне жить теперь на белом свете?

Он взял острый камень, что лежал недалеко, и пронзил себе сердце.

Наяда выплыла из реки.

– Что же я натворила! Что я сделала?!

Давным-давно предал её возлюбленный. Притащил к реке и утопил. А потом забрал приданое, начал пропивать. А утопленница не знала покоя. Она ненавидела мужчин, норовила их утопить. Да только Василий любил её! Он жизнь положил ради её прихоти.

– Какая же я дура!

Она шла, и земля под нею загоралась, пятки жгла. День – не время для нечисти. Но что ей до правил?

– Что я натворила!

Она присела рядом с парубком.

– Василёк, прости!

Вытащила несколько цветков из охапки, что парень сжимал в объятиях, и сплела венок. Куда бы ни капнула её слезинка – вырастал новый синий цветок. А потом вырвала последний синий цветок, который Василий не успел сорвать.

– Василёк, я обещала, что заберу тебя с собой, когда ты подаришь мне все цветы с этого поля? Я исполню обещание. Твоя душа – в этом последнем цветке.

Она исчезла в Бурной реке.

Люди вернулись утром, а синие цветы росли на поле ещё гуще, чем обычно. Никто не узнал, что в каждом цветке – душа парубка и слезинка русалки.

В сыром подземном переходе даже душным летом прохладно. Не настолько, как вы привыкли в офисе, сидя под морозящими струями сплит-системы. С жалостью смотрю на пот на футболках прохожих. Они спасутся на несколько мгновений от невыносимой жары. А я останусь здесь. Тут всегда полумрак. На кого-то он давит, а мне нравится, своеобразная романтика, это создаёт ощущение волшебства. Моргает люминесцентная лампа. Наверно, опять стартер полетел. Кому какое дело? Пускай мерцает, другие-то нормально работают! Вот когда будут следующие выборы в парламент, тогда и заменят! Пахнет у нас… Ну, если Вы хотя бы раз спускались в подземку, то знаете, о каком запахе идёт речь.

Видите красавца? Да-да, именно этого высокого брюнета с прекрасным лицом, огромными мускулами и золотой серьгой в ухе. Это я. А ещё я скромный, как и любой, кто зарабатывает на жизнь творчеством. Шучу, конечно!

Давайте знакомиться. Меня зовут Саней. Александр, если быть официальным. А это мой переход, он почти, как дом. Нет-нет, что Вы! Не бездомный я, очень даже неплохие доходы имею. Я здесь работаю.

Итак, я уличный музыкант. Думаю, я умер бы от тоски, если бы на семь лет дед не подарил мне гитару. Отец сдал в музыкалку, спасибо ему за это! Как представлю себе этих всех, что пылятся в офисах, как книги на полках в устаревших библиотеках, не по себе становится. Я так не могу. Я завял бы, зачах. Не умею долго сидеть на одном месте. Дайте мне волю – я бы исколесил весь мир. Просыпался бы в разных городах. В разных постелях, само собой! Хотя, с этим и сейчас у меня всё в порядке В нашем городе две основные профессии. У нас все любят продавать. Не важно, что, главное дороже. Никто ничего не производит, зато продавать всегда рады. Есть и другая работа – строитель. Для меня поклеить обои – это подвиг Геракла, а Вы говорите – разнорабочим. Не моё это. И офис – не моё. Поэтому официально я безработный. Большинство моих знакомых говорят:

– Да в твои двадцать пять тебе пахать и пахать! А ты побираешься. Не стыдно с протянутой рукой?

Я их посылаю. Не буду говорить куда – в приличном обществе не выражаюсь, но они оттуда ещё не возвращались. Не стыдно. Я никогда не просил денег. Отец мне в четырнадцать ясно дал понять: если хочу пить пиво – должен зарабатывать сам. В подземке – как в царстве Воланда: ничего не нужно просить, сами дадут! Не скажу, что живу богато. На машину не заработал. Но зачем мне она? В таких пробках я лучше на трамвае. И переход не далеко от дома.

Я дарю людям минуты радости, а они бросают монеты. Дело своё очень люблю. Знаете, как приятно, когда идёт человек, грустный, замученный заботами. Идёт с опущенной головой, ещё мгновение – и расплачется. Я не учил психологию и всякие НЛП, но столько людей повидал, знаю – хреново мужику, крепится. А потом пройдёт мимо. Остановится, подумает маленько. Потом поднимет голову и улыбнётся.

– Хорошо играешь, парень! – и палец вверх поднимет. – Я в твои семнадцать тоже любил играть на гитаре. Куда оно потом делось?

Ради таких моментов стоит жить. Моя работа – приносить людям счастье.

Да, кстати, я побрился, поэтому и выгляжу на семнадцать. Даже пиво и сигареты не продают без паспорта!

На другом конце перехода сидит цыганка. На её руках спит ребёнок.

– Подайте, люди добрые! Подайте, Христа ради!

Дамочка в повязанном платке! Я понимаю, что вам, баптистам, иеговистам, или кто вы там, святоша, что подъезжает к дому молитвы на Мерседесе, велел сирым помогать. Но она живёт богаче тебя, дура! Знала бы ты, почему ребёнок спит на её руках! Они покупают детей у бомжей, и поят водкой. Грудных детей – водкой, представляете! Чтоб не орали дети. Такие долго не живут – два, от силы три месяца. Потом покупают нового ребёнка. А ты, христианка, бросаешь ей деньги на нового ребёнка. Надеюсь, в раю зачтётся попытка сделать добро. Что это я, право? Не надо грустить, жизнь прекрасна!