— Дарья Александровна, а вы свои рисунки продавать не пробовали? Я бы вот эти с удовольствием купил.

Женщина недоверчиво посмотрела на меня и сказала:

— Зачем вам покупать, забирайте так.

— Ну что вы! Каждый труд, если он востребован, должен быть оплачен. Рублей по тридцать за каждый я бы, пожалуй, заплатил. Вы, пожалуйста, подпишите их.

— Подписать? Зачем?

— Как зачем? Чтобы сразу было видно, что это именно ваш рисунок, а не какая ни будь подделка. Вы как расписываетесь? Покажите на отдельном листочке.

Дарья, пожав плечами, расписалась в дочкином альбоме и подвинула его ко мне. А что нормальная подпись, изящная, есть у женщины художественный вкус.

— Очень хорошо! Теперь на картинках распишитесь, вот тут в уголке.

Дарья пододвинула к себе рисунки и немного, подумав, расписалась.

— А не найдется у вас какой либо папочки рисунки сложить, чтобы не помялись.

— Настя принеси. У меня на столе лежит.

Девчонкаметнулась в комнату и через несколько секунд выскочила оттуда, держа в руках папку. Аккуратно сложив рисунки, я отсчитал девяносто рублей и положил их на стол перед растерянной женщиной.

Но наибольшее удивление от всего этого действа испытала не она. Бабушка Ульяна Никифоровна пребывала буквально в ступоре. Мир рушился прямо на глазах. Какой-то пришлый барчук взял и выложил целых девяносто рублей, за какие-то картинки, которые Дарьюшка нарисовала при ней дня за три. За девяносто рублей ее старику приходилось работать аж целых три месяца. И не где ни будь, а на сереброплавильном заводе. Хорошо хоть не у печей. Кто у печей, редко до старости доживают.

— Неужто милок они столько стоят? — Засомневалась она.

— Стоят, Ульяна Никифоровна, стоят.

Не буду же я ей рассказывать, что в течение ближайших года два я постараюсь тихой сапой распиарить талантливого и самобытного художника Дарью Александровну Зотову. По крайней мере, в Барнауле ее картины, которые она, несомненно, еще напишет, будут стоить гораздо больше тридцати рублей. И чем черт не шутит, может удастся даже заработать на продаже ее полотен и акварелей.

Никифоровна порывалась еще что-то спросить, но в дом ввалилась с покупками веселая кампания. Парни хором поздоровались с женщинами, и пока Гришка с Греком выкладывали покупки на стол, Белый отчитался передо мной:

— Немтырь ты не ругайся! Лимонов мы взяли четыре штуки, а апельсинов тех аж двадцать штук. Пахнут они здорово.

— А что так мало. Взяли бы больше. — Засмеялся я.

— Так не было в лавке больше.

— Денег то хватило?

— Остались еще.

— Так парни, берите булку хлеба, два лимона и десять апельсинов и давайте домой, а то тесно здесь.

После того как пацаны чинно попрощавшись с хозяйкой и ее гостьей, вышли; я обратился к Дарье, которая растерянно смотрела на заваленный продуктами стол:

— Дарья Александровна, вы на еде не экономьте. Чтобы болезнь отступила окончательно, вам хорошо питаться надо. И ребятишек подкормите. За деньги не беспокойтесь. Я постараюсь ваши рисунки продать. Остальные подпишите так же как эти. — Указал я на папку с отобранными эскизами.

Женщина покивала.

— Григорий. — Обратился я к пацану. — Вон на столе игрушки. Называются «воздушный винт». Раскрасьте и своим друзьям раздай. Есть же у тебя друзья?

— Есть.

— Ну, вот им и раздай. Как их запускать Настя покажет. Бегайте с ними по улице, запускайте. Если кто попросит продать, продавайте за полтину, но просите рубль.

Гришка, подойдя к столу, стал перебирать и рассматривать пропеллеры. Я взял со стола папку с рисунками и обратился к старушке:

— Ульяна Никифоровна, выйдете со мной во двор. Поговорить надо.

Выйдя из дома, повернулся к шедшей следом женщине:

— Ульяна Никифоровна, спасибо, что не бросили в беде Зотовых. Я вас попрошу и дальше помогать им. А это вам за труды. — Подал ей двадцать пять рублей.

— Што ты милок! Да разве ж я из-за денег. — Замахала руками старушка.

— Я это знаю, но деньги возьмите на всякий случай, а то мало ли что.

Этот маловразумительный довод на старушку подействовал и мне удалось всучить ей денежки.

— И вот еще! Если кто придет требовать с Дарьи Александровны долги, посылайте за нами Григория.

Бабка Ульяна кивнула головой, соглашаясь, и ушла в дом. А я отправился следом за своими парнями, в уверенности, что теперь-то бабулька будет присматривать за семьей Зотовых в оба глаза.

Глава четвертая.

Дом, где мы остановились, встретил меня подзабытым уже апельсиновым запахом. Парни догадались апельсинчики почистить и, разбирая на дольки, наслаждались неведомым доселе вкусом. Дед сидел тут же, держал в заскорузлой в ладони лимон и, время от времени, подносил его к лицу и нюхал. Увидев меня, он положил лимон на стол и сказал:

— Где тебя носит, летна боль. Собирайся, пойдем к дочке Савватеевны, гостинцы отнесем да с Сергеем, мужиком её, поговорим.

— Дай хоть чаю попить.

— Там попьешь. Небось угостят.

— Ладно. — Сказал я. — Эй, бандерлоги! Давайте-ка сюда парочку апельсинчиков. Лимон не ешьте. Его надо в чай бросать тонкими ломтиками.

— А че это в чай? Я может так хочу попробовать. — Заявил Архипка.

— Это можно. — Ухмыльнулся я и бросил ему лимон. — Давай помой его хорошенько. Тятя, подожди немного, сейчас мы с Архипкой по скибочке лимончика скушаем и двинем с тобой в гости.

Архипка принес обмытый лимон и подал мне. Протерев его чистой тряпицей, я отрезал два кружочка и предложил парню взять любой и съесть. Белый, чувствуя какой-то подвох, подошел к столу, понюхал свежий лимонный запах, поводил пальцами над лимонными кружками, ухватил тот, что побольше и сунул в рот. Жевнув пару раз, он вдруг страшно скривился и выплюнул, чуть пожеванный кусочек прямо на пол.

— Ну как? Хорош лимончик? — Ехидно осведомился я, еле сдерживаясь, чтобы не погримасничать за компанию со всеми.

— Сам его жри! — Сказал, передергиваясь Архипка.

— Это мы запросто. Учитесь, пока я живой.

Взял кружочек лимона, обмакнул его в стоящую на столе плошку с медом и, демонстрируя удовольствие, сжевал. А лимончик-то и правда кисловат. Недаром Белый так кривился.

— Вот так надо лимончики кушать. А лучше в стакан с горячим чаем бросать. Запах обалденный и полезно. А когда чай выпьете, то лимончик сахаром посыпьте или в мед, как вот я, обмакните и лопайте.

— Пошли давай! Летна боль! Они тут и без тебя с лимонами разберутся. — Поторопил меня дед.

Подойдя к дому, где жила дочка Бабы Ходоры, с мужем Сергеем Петровичем Глебовым и маленькой Варенькой, я вдруг обратил внимание на дедовские сапоги, а затем на свои туфли. Обувь была в пыли. Вот блин, и как мы попремся в дом к интеллигентным людям в такой обуви. Хорошо еще дождя нет, а дождь пойдет, это же грязи сколько натащим. Срочно нужно галоши покупать. Купить не проблема, только есть ли они. Должны быть, вещь ведь простая, а хроноаборигены как я уже успел не раз убедиться нисколько не глупее, а где-то и поумнее людей двадцать первого века. Так, что галоши наверняка уже изобрели. Надо поискать.

Но дед пылью на своих сапогах нисколько не озаботился, подошел к двери и покрутил какую-то ручку. За дверьми задребезжал звонок. Через минуту она отворилась, и мы вошли в небольшую прихожую. Встретила нас ладная девица лет шестнадцати с круглым простоватым лицом. Увидев деда, она радостно закричала:

— Дядька Софрон!

— Здравствуй Глашка! Экая ты стала. — Одобрительно прогудел дед и, покопавшись в мешке, подал девке, что-то завернутое в тряпицу. — На вот гостинец от матери и сестер. Еще иписьмо тебе от них. Читать то чай еще не разучилась?

— Неа. Не разучилась. — Сказала девица, принимая сверток и письмо.

— Дома хозяева-то? — спросил дед.

— Дома. По воскресеньям они всегда дома. Чай пить собираемся.

— Ну, тогда мы вовремя, летна боль. Давай Глашка лапти свои доставай, а то наследим в хате, тебе пол мыть придется.