От окна к креслу Плетнев прошел уже немного уверенней. Вершинин протянул фотографию и усмехнулся:

– Последний клиент, Сережа. Закончив с ним, ты станешь свободным.

Плетнев мельком глянул на снимок. Он тяжело дышал, лоб и лицо покрывали крупные капли пота.

– Ты узнал его? – спросил его Вершинин.

– Нет, – ответил Плетнев, возвращая ему фотографию. – Мне плохо. Я могу принять душ? Я хочу принять душ и побриться.

– Принять душ ты можешь, – кивнул Вершинин. – А вот побриться – нет. Борода нужна для маскировки.

– Она мне мешает.

– Я скажу, когда ты сможешь сбрить ее. А сейчас я покажу тебе дом.

Они вышли из комнаты и оказались в коридоре, с одной стороны которого шел ряд дубовых дверей, а с другой – ряд больших окон, между которыми висели охотничьи трофеи: волчьи и кабаньи головы, головы лосей, косуль и чучела тетеревов. За окнами белел зимний вечер.

– В доме мы одни, – тем временем говорил Вершинин. – Никто нам не помешает. Тебе нужно кое-что вспомнить. Ты должен вспомнить это, Сергей.

– Это ваш дом? – скорее всего, гость пропустил его слова мимо ушей. – Богатый дом.

– Можно и так сказать, – кивнул Вершинин. – Хотя сейчас я знаю, что это не богатство, а пыль. Кстати, за этой дверью ванная комната. – Он показал гостю на одну из дверей. – Прими душ, переоденься и спускайся вниз. Время ужинать.

Спустя четверть часа Плетнев спустился в столовую. За обеденным столом его дожидался хозяин дома. Стол выглядел странно, ужинать собиралось двое, а накрыто было для полудюжины человек.

– Присаживайся, – Вершинин сидел во главе стола, гостю он показал место напротив себя.

– Спасибо, – кивнул тот. – Странное дело. Но у вас в ванной комнате нет зеркал, и в доме я их не заметил. Простите, если выгляжу небрежно.

– Все в порядке, – кивнул Вершинин. – А зеркала убрали из-за старого поверья. Я потерял близких. Полтора года прошло, но для меня словно один день… Есть обычай, накрывать зеркала или выносить из дому… Пора ужинать, Сергей. Не стесняйся. – Он дождался, когда гость займет свое место, и поднял бокал вина: – Я предлагаю тост за свободу!

Плетнев тоже взял в руки бокал и пригубил вино.

– Я не думал, что ты забудешь так много, – тем временем говорил Вершинин. – Не думал. Почему ты начал убивать за деньги?

– Не знаю, я не помню этого, – покачал головой Плетнев.

– Это пытка – не помнить, – кивнул Вершинин. – Не помнить, есть ли у тебя семья, дети. Не помнить родителей. Ты похож на образованного человека. Наверняка учился в хорошей школе. Учителя были умными и добрыми людьми, и ты научился у них всем замечательным вещам, которые нам известны. Но почему нас не учат главному? Умению правильно мыслить. Если бы ты в свое время умел думать правильно и был в состоянии принимать верные решения, ты бы наверняка не взялся за это ремесло. И наверняка у меня все сложилось бы иначе, если бы я мог думать правильно. Возможно, сейчас все было бы по-другому…

Плетнев закрыл глаза. Наверно, в этот момент он пытался сорвать покровы со своей памяти.

– Она вернется нескоро. – Вершинин пригубил вино. – Ешь, Сергей, ешь. В психдиспансере такого не подают, только таблетки.

– Я не помню психдиспансера, – покачал головой Плетнев.

– Тебе ввели препарат, нарушающий кровоснабжение головного мозга. Сейчас в твоей голове беспорядок. Воспоминания перепутались, а твой ум болен. И вылечит тебя только время. Я бы тоже хотел забыть прошлое… – Внезапно горло у Вершинина перехватило судорогой. – Но потом я вспоминаю обо всем! Вспоминаю… и вижу последний день…

– Неужели я так болен? – Из всех сказанных собеседником слов Плетнев осознал только те, что касались его лично.

Вершинин какое-то время сидел окаменев.

– Ты слышишь это?.. – он посмотрел на Плетнева.

– Что? – шепотом спросил тот.

– Мертвые говорят… они говорят мне сделать все по-другому… – он резко встал. – Я оставлю тебя.

Вершинин поднялся в кабинет. Сел за письменный стол и положил перед собой пистолет из вороненой стали. В этот момент он чувствовал желание спуститься в столовую и покончить с маскарадом одним выстрелом. Но сдержался. Время еще не пришло, он не подвел Плетнева к краю бездны.

А Плетнев тем временем вышел из дому на крыльцо и замер. Было очень тепло, даже сейчас, после захода солнца, не прекращалась капель. Воздух был чистым, пропитанным ароматом отсыревшей древесины, талой воды и еще чего-то, что приносит с собой только весна.

От окон особняка падал на сугробы приглушенный шторами свет. Он выхватывал из вечерних сумерек деревья и кусты сада. Плетнев полной грудью вдохнул и улыбнулся. Он не помнил прошлого, не помнил зимних оттепелей и аромата весны, но сейчас это было ему приятно. Возможно, вся его жизнь была отравлена погоней за деньгами и убийствами, но он этого не помнил. Не помнил обстоятельств, толкнувших его на путь, в конце которого он очнулся в этом доме. Сейчас ему так приятна была тишина и покой чудного вечера.

Плетнев спустился с крыльца и прошел в сад. На деревьях были развешаны кормушки для птиц. Плетнев прошел от одной кормушки к другой и, остановившись возле последней, внезапно рассмеялся. В этот момент на его сердце было легко. Он не ведал того, что совершил в прошлом, и прошлое не тяготило его.

Когда он вернулся в дом и поднялся на второй этаж, Вершинин, стоявший возле окна, спросил:

– Что ты делал в саду?

– Воздухом дышал. У вас прекрасный сад!

– Зайди в кабинет, – сказал Вершинин, стараясь не смотреть на него. – Я покажу тебе фильм, снятый на похоронах моей семьи.

Он нажал на кнопку пульта дистанционного управления – в углу включилась плазменная панель. Камера выхватила панораму городского кладбища. На экране мелькнули кроны вековых сосен. Донесся издалека голос священника, читавшего литию. Камера окатила бесстрастным взглядом толпу провожающих и замерла на трех гробах из резного дуба.

– Гробы закрыты, – нарочито спокойным голосом произнес Вершинин. – Моя машина – бронированная крепость. Но киллер придумал, как ее сжечь. Двери заклинило от нескольких взрывов, бензобак был поврежден, горючее вспыхнуло… Моя жена и дети сгорели…

На экране телевизора похороны шли своим чередом.

– Я так сочувствую вам, – сказал Плетнев. – Это безмерная потеря.

– Потеря, – эхом отозвался Вершинин. – Жене было тридцать пять лет, дочери – одиннадцать, сыну – пять.

– Это печально, – кивнул Плетнев, наблюдая за церемонией похорон.

– Печально, – на мгновение лицо Вершинина исказилось в страшной гримасе. – Ты можешь побриться, Сергей. В ванной все готово.

– Но вы говорили, что борода нужна для маскировки.

– Время игр закончилось, – сказал Вершинин. – Побрейся.

Как только Плетнев вышел из кабинета, он вытащил из кармана пистолет, передернул затвор, а обойму убрал в карман.

Прошло четверть часа. Плетнев не показывался. Запись похорон закончилась. В доме воцарилась тишина. Вершинин включил запись с начала и вышел из кабинета. Он знал, что даже в таком состоянии Плетнев сильней него. А если память к нему вернулась, то шансы Вершинина и вовсе равнялись нулю. Поэтому он сразу прошел в ванную комнату.

Плетнев сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Зеркало и бритва лежали в раковине.

– Вы меня убьете?

– Ты вспомнил? – вопросом на вопрос ответил Вершинин.

– Нет. Но я понял, кто я.

Вершинин протянул ему пистолет.

– В нем одна пуля, – сказал он. – Ты можешь убить меня или убить себя. Выбор за тобой.

– У меня нет выбора, – Плетнев посмотрел на него.

– У тебя его нет, – Вершинин усмехнулся. – Все это время ты жил в Новосибирске. Тебя привезли ко мне сегодня к обеду. Если бы я не устроил облаву на тебя, ты бы продолжал убивать. Убивал, а после этого жил как все. Не нужно обманывать себя, Сергей, ты – убийца. И это знаю не только я. А сейчас решай: кому жить, а кому умирать? Я жду. – Он ушел в кабинет.

Плетнев поднял пистолет с пола…