Учитель полюбил нового ученика, Бородин же души в нем не чаял. Николай Николаевич отдавал все силы развитию русской науки. Он проявлял себя не только как замечательный ученый. «При массе обязательного дела,— вспоминал о Зинине Бородин,— он находил всегда время читать и следить, не говоря уже о своей специальности, за движением самых разнородных отраслей знания, текущей литературы, общественной жизни и т. д., и сверх того успевал еще уделять время всякому, кто в нем нуждался... К нему шли за советом и по житейским вопросам, когда нужно было выручить бедняка-студента или врача, которых заедает нужда или над которыми стряслась какая-нибудь беда,— словом, когда нужна помощь человеку, нравственная или материальная».

Под влиянием Зинина Бородин сформировался в разносторонне образованного передового ученого, типичного представителя демократической интеллигенции 60-х годов.

Кругозор юноши расширялся быстро. Он жадно постигал специальные дисциплины. Увлекался литературой — сочинениями Пушкина, Лермонтова, Гоголя, статьями Белинского. Интересовался философскими и социальными вопросами.

В начале 1856 года Бородин закончил академию. Поскольку по заключению совета профессоров он показал отличные способности и любовь к науке, его оставили при академии во Втором военно-сухопутном госпитале и на кафедре общей терапии. Там началась самостоятельная деятельность Бородина.

Тогда же делал свои первые шаги в Петербурге Балакирев. Тогда же на дежурстве в госпитале Бородин впервые встретился с Мусоргским — гвардейским офицером и музыкантом-любителем...

Очень скоро Александр Порфирьевич зарекомендовал себя как талантливый химик. В ближайшие три года он сделал ряд работ, высоко оцененных в академии, и защитил докторскую диссертацию. Продолжая совершенствоваться, он одновременно вел занятия и читал лекции по химии для молодых врачей.

Зинина радовали успехи ученика. Правда, подчас он сетовал, что Бородин отвлекается. «Поменьше занимайтесь романсами,— говорил он ему. — На вас я возлагаю все свои надежды, чтобы приготовить заместителя своего, а вы думаете о музыке и двух зайцах».

Но «два зайца» уже стали необходимы Бородину. К концу 50-х годов он достиг многого и в области музыки: узнал много новых произведений, познакомился с сочинениями Глинки и полюбил их.

Бородин начал увлекаться музыкой русского национального характера. Это увлечение отчетливо проявилось и в некоторых его сочинениях. Как-то он назвал «очень хорошим музыкантом с «нашим» направлением» своего знакомого музыканта-любителя, который, по его словам, являлся «рьяным поклонником Глинки» и знал «оперы его наизусть от доски до доски». В то же время Бородин считал себя «ярым мендельсонистом». Он с увлечением играл Гайдна и Моцарта. С музыкой Шумана, Шопена, Листа, Берлиоза он не был знаком.

Становление музыкального вкуса Бородина, так же как и музыкальное его образование, продолжалось. Важный его этап пришелся на годы, проведенные вне Петербурга. В ноябре 1859 года Бородин уехал за границу: академия направила его совершенствоваться в науках.

Лишь в сентябре 1862 года Александр Порфирьевич вернулся в Россию. Он сильно изменился за прошедшее время, обогатился знаниями, впечатлениями, знакомствами. За границей он жил главным образом в немецком городке Гейдельберге — известном университетском и научном центре. В то же время Бородин совершал немало поездок по Германии и за ее пределы. Он побывал во Франции, Бельгии, Голландии, Швейцарии, Италии. Эти поездки были связаны и с его научными интересами, и с отдыхом. Бородин участвовал в работе Международного химического конгресса в Карлсруэ, изучал постановку дела в лабораториях крупных химиков, проводил собственные исследования. Он опубликовал ряд статей в немецких, французских и итальянских научных журналах. Был избран членом Парижского химического общества. Известность его как молодого талантливого ученого-химика росла.

Его развитию способствовала среда. В Гейдельберге Бородин сблизился с русскими коллегами — Дмитрием Ивановичем Менделеевым, Александром Михайловичем Бутлеровым, физиологом Иваном Михайловичем Сеченовым. Эти молодые ученые, его ровесники, были людьми передовых научных и общественных взглядов.

За рубежом русские ученые старались оставаться в курсе новостей отечественной культуры, литературы. Известно, что у Менделеева вслух читали новый роман Гончарова «Обломов». В Гейдельберге была возможность свободно получать произведения Герцена, Огарева. В Париже Бородин познакомился с Иваном Сергеевичем Тургеневым. Это лишь отдельные штрихи интенсивной духовной жизни Бородина и его друзей.

Важное место в жизни Бородина занимала музыка. Почти все свободное время он отдавал концертам, оперным спектаклям, а главным образом — домашнему музицированию. Александр Порфирьевич выступал во всех возможных для него амплуа: и как партнер в игре на фортепиано в четыре руки, и как флейтист, виолончелист, аккомпаниатор, пианист. Он взял напрокат фисгармонию, абонировался на ноты. Любовь к музыке захватывала его все больше и больше. В русском кружке Гейдельберга Бородин был лучшим музыкантом. По просьбе друзей он играл им танцы, оперные мелодии. «...Узнав, что я страстно люблю «Севильского цирюльника», он угостил меня всеми главными ариями этой оперы, и вообще очень удивлял всех нас тем, что умел играть все, что мы требовали, без нот, на память»,— вспоминал И. М. Сеченов.

Однажды в Гейдельберг приехала молодая московская пианистка Екатерина Сергеевна Протопопова. Она остановилась в пансионе, где жили русские ученые, и в первый же вечер перезнакомилась с ними. Она много играла им Шопена и Шумана. Как-то со струнным квартетом исполнила квинтет Шумана. Бородин, по его словам, «очумел» от восторга. Встретив пианистку через несколько дней, он признался: «Знаете, матушка, Екатерина Сергеевна! Ведь вы мне с вашим Шуманом спать не даете; и у вас-то он какой хороший выходит».

Вскоре Протопопова стала невестой Бородина. Вместе они ездили в Мангейм, где впервые увидели на сцене оперы Вагнера «Тангейзер», «Моряк-скиталец», «Лоэнгрин». В Италии они заслушивались народной музыкой, часто бывали в оперных театрах.

За рубежом Бородин продолжал заниматься композицией — работал над романсами, инструментальными ансамблями, пьесами для оркестра. Он изучал теорию музыки и немало преуспел в этом. Исподволь он подходил к мысли о занятиях музыкой как второй профессией. Но решение его определилось лишь после возвращения в Россию и встречи с Балакиревым.

Эта встреча произошла в том самом доме на Артиллерийском плацу, где ранее Бородин бывал у Гаврушкевича. Теперь здесь жил хорошо знакомый Бородину Сергей Петрович Боткин. Выдающийся терапевт, профессор Медико-хирургической академии, он был большим поклонником музыки, неплохо играл на виолончели. В своей квартире он устраивал по субботам музыкальные вечера, на которые собирались ученые, литераторы, музыканты. Стал сюда ходить и Бородин.

Балакирев в то время лечился у Боткина: болезнь нет-нет да и напоминала о себе, подчас в довольно острой форме. Боткин заинтересовался известным композитором и пианистом и однажды пригласил его на свой вечер. С тех пор Балакирев стал часто бывать у Боткина.

В одну из суббот ноября 1862 года Балакирев увидел у Боткина высокого красивого человека. В чертах его лица было что-то восточное. Он держался непринужденно, говорил свободно. Как сказал хозяин дома, это был адъюнкт-профессор Медико-хирургической академии, многообещающий химик, только что вернувшийся из-за границы. Еще Балакирев узнал, что химик увлечен музыкой и даже сочиняет. Их познакомили. Бородин признался, что от Боткина много слышал о Балакиреве, что очень рад встрече. Милий Алексеевич рассказал о своих музыкальных собраниях, предложил их посещать.

Вскоре Александр Порфирьевич приехал на Офицерскую улицу. В доме Балакирева появился новый ученик. Впрочем, это определение к Бородину подходило гораздо меньше, чем, скажем, к Мусоргскому или — тем более — к Римскому-Корсакову. Молодой ученый в те годы значительно превосходил их широтой кругозора, зрелостью. Да и в музыке он не намного отставал от них.