Так слышала Нази о молодом Токемаде. Таким и увидела она его вчера.

Да, Сёбуро мёртв…

И последняя – тайная и глупая – надежда её угасла.

Самурай Сёбуро… Она вдруг отчётливо услышала звонкое шлепанье своих босых ножек по тёплым доскам веранды, переливчатый радостный смех: «Сёбу-сан! Сёбу-сан!..» Она всегда так гордилась тем, что каким-то чудом всегда узнавала стук копыт его коня ещё за дальними деревьями сада, первая вылетала, раскинув руки, во двор. «Сёбу-сан приехал!..» – «А, моя птичка! Покажи, как умеет летать Назико-сан!» Он легко, точно ручного сокола, подбрасывал детское тельце в воздух. Она кричала от восторга и замирания сердца, но бесстрашно верила в надёжную добрую силу этих рук. Потом, всхлипывая, обнимала гостя за шею, соскальзывала на землю, как с вершины дуба, сияющими глазами смотрела, как раскланиваются взрослые.

Она нередко слышала позднее о том, что Сёбуро Токемада был внимательно-серьёзен и неулыбчив. В их доме он был – сплошная улыбка, улыбка непритворная, открытая, совершенно детская и раскрепощённая. Первый самурай грозного Шогана самозабвенно возился с её поделками из бумаги и рисовой соломки, ему, как непререкаемому авторитету, показывала она свои вышивки по шёлку, читала праздничные танки и шептала на ухо важные секреты…

Очень многое о нём узнала Нази лишь позднее, когда смогла понимать и когда Сёбуро уже не стало. А пока она могла только любить, смотреть и помнить. Она видела, что он счастлив в их доме, что любит их и верит в их любовь так, что оставляет свои мечи – катану и вакадзаси – рядом с мечом отца, что для самурая вообще немыслимо. Тогда – ей казалось это вполне естественным. Лишь познав как следует окружающий их мир, поняла Нази всю противоестественность дружбы её отца и самурая Сёбуро, противоестественность нормальных человеческих отношений в мире японской морали и японского этикета, где вообще всё вывернуто наизнанку, где «у каждого японца по шесть лиц и по три сердца», где эмблема японского мироздания – гора Фудзияма – борец-самурай, бросающий вызов обитателям неба и земли: в сердце Японии – клокочущая лава, а на лице её – улыбка; где близкие родственники встречаются, держа руки на мечах, и где весь этикет самурая построен на чётких указаниях, как держать руки при поклоне и как должен быть сориентирован меч, чтобы раньше выпрямившийся родственник не снёс тебе голову с плеч по всем канонам иайдо раньше, чем ты смог бы отразить удар…

Позднее, подрастая, она жадно начала искать в окружающих их мир людях отблеск улыбки Сёбуро, но чистая и чуткая душа девочки, воспитанная в духе совсем иной морали, к тому же долго оберегаемая отцом от тесного контакта с миром театральных улыбок, быстро почувствовала всю их фальшь, даже тайную неприязнь и враждебность за самой ослепительной любезностью. А когда умерла мама, пронзительная боль правды вдруг ошеломила Нази, – она поняла, что отныне, во всём огромном окружающем их мире, они остались вдвоём – она и отец. Как два зрителя в зале театра «но», где идёт грандиозный спектакль масок и у каждого – своя роль, но они с отцом – только зрители…

А когда тайная боль её достигла апогея, Нази внезапно осознала, что у Сёбуро остался сын! Мальчик, не намного моложе её!

Она помнила свою радость, сумбур чувств, надежд, фантазий… Он должен быть похож на Сёбуро во всём, у него будет та же светлая благородная душа, быстрая и яркая улыбка, его мужество, его прекрасная поэтичная натура, ведь он же – сын! Они встретятся и обязательно подружатся, Сёбуро снова войдёт в их дом! Она мысленно играла с Матэ в свои любимые игры, она дарила ему подарки, делилась радостью своих успехов и однажды, в День Любования Цветами, когда нежно пела в саду флейта, она пустила в плавание по потоку свой золотистый фонарик-кораблик, с замиранием сердца прошептав ему в след: «Пусть мы встретимся, пусть подружимся. Как папа и Сёбуро!..»

…Бедная девочка! Если бы она знала тогда, как успешно в это время вытравливается из Матэ Токемады даже память о его отце! Как «плодотворно» наполняют его душу Пустотой! И как горько прав был её отец, от которого она имела все эти годы единственную сокровенную тайну по имени "Матэ"…

Отец был прав.

И – не прав!..

Иначе – что значила внезапная ночная откровенность молодого самурая?! Ей! Об отце!!. Которого он всё-таки помнил? И – любил?!. Мысли Нази спутались. Маска? Как у всех?.. А под маской?.. Пустота?.. Или?..

«Прекрати! Не смей! Не думай! Хватит боли! Ты фантазировала всю свою жизнь! Послушай своего мудрого отца, мечтательная дурочка! Ты всё равно ничего не добьёшься! – кричала себе Нази. – Эти люди – другие, они все играют в коварные игры своих потаенных замыслов, и он – давно уже один из них! Они легко живут, потому что не боятся смерти, и легко умирают, потому что презирают жизнь. Они убеждены как актёры, что после окончания спектакля, где мотыльками летят в огонь, они снова выйдут на сцену в другой день – в тех же ролях или иных, и снова наденут маски… что сможешь ты тут сделать?!.»

Но душа девушки была в смятении. Она зажгла ладан и молилась всю ночь, пока перед рассветом тяжёлый сон не сморил её прямо на полу.

К ровной каменистой площадке – основному полю для поединков – вели две тропинки: прямая – через кладбище, и круговая – со стороны океана. По традиции Нази повела бойцов первым путём. У первых же могил оба поединщика сразу поняли, зачем они здесь, и замедлили шаги.

Могил было двенадцать, – с тех пор, как приехали Ошоби в Японию и по высочайшему повелению Шогана поединки возобновились на японской земле. Нази знала, что оставшееся в Китае кладбище павших бойцов куда обширнее.

Токемада и Нисан свернули с тропинки и разбрелись среди могил. Нази терпеливо ждала их, отвечая на вопросы и давая требуемые пояснения. Она услышала возглас самурая: «Танимура!» – и увидела, как тот земным поклоном почтил память своего предшественника, которого хорошо знал лично. Монах медленно трогал ладонью тёплые камни с именами. «Что это?» – внезапно воскликнул он, остановившись возле двух неглубоких траншей на краю кладбища, сразу за последним рядом могил. «Почва здесь каменистая, – тихо объяснила Нази, подходя и становясь рядом. – Поэтому могилы вырубают заранее. Одному человеку с этим не справиться, тем более женщине. Поэтому и могильные холмики не земляные, а гальковые… Я верю, что вас это никак не коснётся!» – излишне горячо добавила Нази, глядя на Нисана, на удивление совершенно спокойного. «Надеюсь», – просто ответил тот, но на этот раз даже без тени улыбки.

Самурай уже стоял на тропинке, глядя на них.

В лицо ударил крепкий океанский ветер. Казалось, он полон мелких брызг прибоя. Три человека стали медленно подниматься по каменистому холму к плато у прибрежных утёсов. Постепенно перед глазами открывалась цель их пути – сравнительно ровная площадка овальной формы примерно пятнадцать на восемь дзё1, одним концом упирающаяся в скальные нагромождения. Собственно говоря, не было особых ограничений для пространства поединка, он мог продолжаться и на склонах холма, и среди хаоса прибрежных каменистых насыпей, и в полосе прибоя, и в травянисто-кустарниковых лощинах, – для любителей особо острых ощущений.

Но начальный ритуал происходил всегда здесь.

Нази развела в стороны руки ладонями назад и шагнула вперёд одна. Бойцы поняли её и остановились на краю площадки.

Медленно пересекая узкую часть овала с похрустывающими под ногами крошками скальных пород, девушка старалась не думать о том, что она знала достоверно: каждый камешек здесь полит кровью павших ранее, каждая трещинка в базальте, как ненасытный рот, требует ещё кровавой пищи. Никакими ливнями, столь частыми в этих краях, не замыть начисто арену ристалища, этот великий жертвенник под открытым небом.

На противоположном краю площадки она остановилась. Перед её глазами буйствовал пенисто-сизый океан.