Странная печаль сжимала сердце Нази.

Было ли это предчувствие надвигающейся беды или же дополненный свежими впечатлениями вчерашний горький разговор с отцом, она не знала. Слушая и не слушая застольные разговоры, всё чаще и тоскливее устремляла она взгляд в окно на заходящее солнце, словно ища в нём неведомого утешения.

Когда Нази разлила чай, старый Ошоби сделал ей знак сесть к столу и присоединиться к беседе. Она покорно опустилась на циновку, подняла глаза, – Нисан, сидевший напротив неё, похвалил красоту здешних мест, процитировав танку знаменитого лирика Якуно Кискэ о цветущей сакуре. Нази знала, что отец ждет от неё достойного ответа: главным сокровищем семейства Ошоби была богатая библиотека, в чтении и музицировании находила девушка себе утешение все эти годы после смерти матери.

Нисан улыбчиво смотрел на неё.

То, что произошло затем, заняло считанные секунды. Что-то теплое и очень нежное коснулось её сердца. Печаль испарилась из него мгновенно, без следа. Как круги по воде от падения камня полились от сердца неуловимые светлые волны умиротворения, чистой радости и покоя. Звенящая легкость охватила душу девушки, она невольно расправила плечи, точно сбросив с них мучительный груз. Маленький ребенок, заплаканный от своих горчайших детских переживаний, вдруг услышал голос матери о том, что друзья-ребятишки зовут его порезвиться на сияющий от росы луг… Нази хотелось засмеяться от счастья. Так смеялась она, только когда ребенком бежала в объятия матери. Смерть мамы обрезала этот смех навсегда…

Нисан… Она поняла, что это – Нисан! Столько любви было в сердце этого загадочного парня, что никаких проблем не составило ему щедро поделиться с ближним своей светлой умиротворенностью. Но как он это сделал?! И почему?..

Чтобы немного собраться с мыслями, смущенная Нази встала и подошла к небольшому столику у окна, украшенному прекрасной икебаной из живых цветов, центром которой была цветущая ветка сакуры. Перенеся икебану на обеденный стол, чтобы все могли созерцать её, девушка сказала:

– Цветок сакуры – символ Японии и японского воинства. Якуно Кискэ был не только поэт, но и самурай из благородного древнего клана. Физические недостатки не позволили юноше стать настоящим бойцом, но когда он писал о сакуре, то широко использовал язык красок и символов, присущих японскому национальному духу. Песнь Якуно о сакуре – это песня о воинской доблести и чести. Лиловым цветом отображается цветущая вишня на одежде японского воина.

Нисан повернул голову к Токемаде и слегка поклонился.

– Сакура означает жизнестойкость, постоянное возрождение, процветание и мужество, – добавила Нази.

– Прекрасный символ, – с улыбкой сказал китаец. – И он очень близок японскому национальному духу.

Самурай ответил учтивым поклоном.

– А что является символом китайского бойца? – неожиданно поинтересовался он, оглядывая одеяние Нисана. – Лотос?

– Белый лотос, – кивнул тот. – Но это символ бойца-монаха. Императорские воины считают своим символом цветок персика. Лотос цветёт на границе двух стихий – воды и воздуха. В нашей философии это соответствует смерти и жизни. Каждый миг находится человек на «водоразделе» жизни и смерти, на пороге вечности. Каждый шаг определяет его дальнейшую судьбу в вечности. Каждый шаг очень ответственен. Не потерять чистоту души, не замарать её «одежды», не отнимать безосновательно чужую жизнь, не вершить зло и несправедливость, отстаивать добро и правду – вот достойный путь Белого Лотоса.

Токемада слушал со всё возрастающим изумлением в глазах.

– Это действительно философия… не японского бойца, – наконец ответил он. – Самураю трудно принять её. Назначение воинского сословия – битва до победы. Достояние самурая – честь. Победить или пасть от меча противника – вот достойный путь японского бойца. Победа приносит славу и приумножает честь. Смерть от меча сохраняет честь от позора. Мудрствование на поле боя ведёт к поражению, ослабляет дух и тело. Идеал самурая – великий воин Сауно Хашимото. Он не знал сомнений и сожалений во время битвы, дух его был как ураган, а тело – как клинок. Никто не мог остановить его натиска. Говорили, что он мог пройти сквозь тела противников, как нож сквозь масло. Он принёс великую славу Шоганату и приумножил честь Японии, как никто другой!

Нисан продолжал вежливо улыбаться, но глаза его погрустнели.

– В наших летописях упоминается о тех временах, когда первые китайские переселенцы ступили на японскую землю. И, похоже, в те времена японцы ещё умели думать и действовать одновременно. Теперь же нам действительно трудно понимать друг друга… Китайский боец не считает, что победа любой ценой приумножает его личную честь и честь Китая. Единственную достойную победу он должен одерживать всегда – это победу над самим собой. Вы считаете себя совершенными и предпочитаете видеть противников в тех, кого ставит перед вами случай. Мы же видим их в том, что мешает нам установить гармонию между душой, телом и окружающим миром. Ваш путь – внешний. Наш – внутренний. Мне жаль, что они у нас с вами почти не соприкасаются.

– Гармония духа, тела и окружающих стихий – основная медитация японского бойца, – нахмурившись, возразил Токемада. – Я не понимаю…

– Разные цели. Мы обнажаем оружие, только чтобы защищаться. Китай никогда не ставил своей целью завоевание Японии. Япония только и бредит завоеванием Китая. Разве не так, самурай Шогана?.. Скажи мне, Матэ-сан, ты счастлив? – неожиданно спросил Нисан.

– Я должен отвечать на это? – холодно поинтересовался после паузы японец.

– Нет, конечно, – засмеялся Нисан. – Я просто предложил тебе новую тему для медитации. А суть её в том, что человек счастливый естественно захочет поделиться своей радостью и с другими. В день радости – рождения ребёнка, свадьбы, новоселья – зовут в дом гостей, чтобы приобщить их к своей радости, а вовсе не для того, чтобы пройтись по их телам тараном. Почтенный самурай Сауно Хашимото был и верно великим бойцом, но я сомневаюсь, испытывал ли он когда-нибудь человеческую радость от того, что живет на свете.

– А у меня в этом нет никаких сомнений, – отстраненно произнес Токемада. Он стал спокоен так, как успокаивается человек, потерявший всякий интерес к теме разговора. – Хашимото жил для славы Японии, Шогана и своего клана, был любим и почитаем ими. Что ещё нужно воину для счастья?

– «Обезоружу ли всех своих врагов, – будет ли мне этого мало?

Научусь повелевать звездам, – будет ли мне этого мало?

Обойдет ли слава обо мне весь мир, – будет ли мне этого мало?

Богат ли буду и любим, – будет ли мне этого мало?

Да, – если я перестану радоваться первому весеннему цветку,

жалок буду я, и нищ, и убог…»

– внезапно, медленно и не поднимая глаз, процитировала Нази древнекитайского философа Фай Линь Сыма.

– Кстати, там следующая строка…– светло и улыбчиво посмотрел на неё Нисан и продолжил по-китайски, а потом повернулся к Токемаде. – Это означает: «Мне жаль того, кто не сможет понять этого». Я присоединяюсь к этому мнению, но думаю, что пора заканчивать дискуссию, потому что другой китайский мудрец говорил: «Если ты что имеешь – поделись с врагом и станешь богаче на друга, но не делись с равнодушным, чтобы зависть не ослепила его, и ты не потерял бы не только имущество, но и жизнь».

– Да, я заметил, что ваши мудрецы умеют много и красиво говорить, – бросил самурай, – полагаю, что и в подлиннике поцветастее, чем ты привел. – Он с усмешкой поклонился и презрительно дернул щекой, – но оставим это и на их, и на твоей совести. По крайней мере – до завтра.

– Прозрачный намек, – засмеялся китаец. – Полагаю, что я окончательно разочаровал уважаемого японского бойца. Вот если бы я начал вместо стихотворных цитат метать ножи в притолоку… Но оставим это действительно до завтра.

– Скажи мне, – вдруг произнес Токемада, когда, поблагодарив хозяев за ужин, гости уже поднялись из-за стола, – как согласуется твоя доктрина чистой совести и ненападения с тем, что ты пришёл сюда на поединок со мною? Думаю, ты и сам понимаешь, что уж завтра ты от меня трактатами не отобьешься и дуэль будет ни на жизнь, а на смерть?