Собственно говоря, голос у Нины имелся с рождения. Она с лёгкостью, на слух воспроизводила любые мелодии. Люба изо всех сил пестовала вокальные способности дочери и с гордостью демонстрировала их гостям, взгромоздив Нину на табуретку посреди комнаты. Когда Нина подросла, то эти концерты ей до чертиков надоели, да и забираться на шаткую табуретку стало небезопасно. Она всячески избегала показательных выступлений, и со временем те сошли на нет. К своему голосу Нина относилась, как к данности, доставшейся при рождении, в придачу к голове или к туловищу. Видимо дремавшему голосу такое пренебрежение надоело, и в один прекрасный день он решил заявить о себе, прорвавшись из уст своей беспечной обладательницы
Произошло это знаменательное событие после уроков, во время школьного дежурства. Нина оттирала мокрой тряпкой школьную доску от мела и беспечно выводила вслух арию Кармен, услышанную накануне по радио. Галка подпевала и изображала некое подобие испанского танца, обмахиваясь пластиковой оранжевой лейкой, как веером.
– У любви, как у пташки, крылья,
Её нельзя никак поймать.
Тщетны были бы все усилья,
Но крыльев ей нам не связать.
Дверь приоткрылась и в класс заглянула учительница музыки – энергичная женщина, прозванная в школе Калиткой за скрипучий голос и пристрастие к русским романсам, которые она бесконечно разучивала со школьным хором. Благодаря этим песням, у Калитки имелось немало поклонников среди горожан, и участников хора приглашали выступать на разные мероприятия. Администрация школы Калитку ценила, хотя некоторые считали, что она слегка с придурью. Иногда её можно было застать в пустом актовом зале, застывшей на месте с прикрытыми глазами и выписывающей руками в воздухе замысловатые па, казалось, она дирижирует невидимым оркестром.
Нина не сразу заметила учительницу и продолжала свою арию. Калитка застыла на пороге и вытаращила глаза. Молитвенно соединив пальцы на груди, она беззвучно открывала и закрывала рот, как рыба, снятая с крючка. Увидев учительницу в таком состоянии, Галка не на шутку перепугалась, что та может хлопнуться в обморок и брызнула на неё из цветочной лейки. Калитка обрела дар речи:
– Джапаридзе, да у тебя же голос!
– Подумаешь, у всех голос, – пожала плечами Нина и торопливо добавила, – В хор я никак не могу, мне с младшими нужно сидеть.
– Во-первых, голос не у каждого имеется, – назидательно заскрипела Калитка. – Во-вторых, у тебя не просто голос, а меццо- сопрано! Ты понимаешь, что это такое?
О меццо-сопрано Нина слышала впервые, поэтому Калитка тут же провела лекцию об уникальности низких женских голосов в целом и Нинкиного в частности.
– А, в-третьих, в хор ты у меня пойдешь, как миленькая. – подытожила Калитка.
Вскоре Нина пела во главе школьного хора, причем пела за всех, остальные мяукали, как могли. Калитка занималась с ней и утверждала, что голос еще не полностью раскрылся, только годам к двадцати наберет полную силу.
– Хорошо, очень хорошо, Нина! Слышишь, какое сочное, бархатистое звучание? – нахваливала Калитка. – Верхний регистр брать не стоит, на высоких нотах грудной тембр становится невыразительным. Меццо-сопрано большая редкость.
Нина доверяла авторитету Калитки, особенно запали в душу слова: «Любой театр может мечтать о певице с таким уникальным тембром».
Галке понравилось новое название Нинкиного голоса, веяло от него чем-то далёким, манящим, итальянским. Подруга ходила задумчивая – жаль было расставаться с мечтами о ветеринарной практике, но таинственный меццо-сопрано перевесил. Через несколько дней она глубокомысленно выдала Галке:
– От судьбы не уйти – знать, суждено нам выступать на сцене! Интересно, а, где у нас на певиц учат?
Галка тут же засела за изучение справочников для абитуриентов и стала ходить в хор, а по выходным подруги прогуливались по Курортному бульвару и разглядывали афиши приезжих знаменитостей.
Кто только не приезжал в Кисловодск на гастроли: разные танцевальные коллективы, известные певцы, артисты. Всем нравилось выступать на сцене Филармонии, именуемой по старинке Курзалом. Дух Шаляпина и Собинова, Рахманинова и Рихтера витал над легендарной сценой, сохранившей роскошь и шик царских времен. Местным жителям попасть на концерты непросто – билеты раскупались за много дней вперед, да и стоили недёшево. Девчонки могли только мечтать о Курзале, но однажды им повезло по-крупному.
Клавдия Шульженко, отдыхала в Кисловодске и забронировала столик в ресторане «Чайка», где в то время работала Люба. Ресторан гремел на все КавМинВоды: стерильная чистота, официанты в черных костюмах с атласными лацканами и белыми манжетами, отдельные кабинки за бархатными шторами. Любе доверили обслуживать столик знаменитости. Торжественно-нарядная, в белоснежном переднике, с накрахмаленной наколкой в волосах, она провела Нину с Галкой через черный ход и посадила за соседний стол.
– Только, чур не шуметь!
Девочки, затаив дыхание, через узкую щелочку портьеры, подсматривала за Шульженко и её подругой. Тетки, как тетки, ничего особенного. Только модно одеты – приталенные бархатные платья с глубоким декольте, яркая помада, туфли на каблуках. Хохотали, курили сигареты с длинным мундштуком и … страшно ругались матом. Даже неудобно как-то стало. Посидели чуток и ушли. Шульженко понравилось в ресторане, и она отблагодарила Любу контрамаркой на концерт, которую та, сияя, вручила девочкам на следующее утро.
Галка не сдержалась и похвасталась матери. В ответ Зоя строго заявила:
– Малы еще, чтобы в одиночку шастать по вечерним концертам. Решайте, кто пойдет со мной. А не договоритесь, так оставайтесь обе дома.
Нина, узнав о таком раскладе, идти отказалась:
– Мне нужно сидеть с близнецами. А ты, Галчонок, все запоминай, потом расскажешь.
Вечером Зоя сделала начес, сверху приладила вязаную беретку, наложила на губы толстый слой алой помады и побрызгала за ушами «Красной Москвой». Галка стояла в дверях и не могла налюбоваться на маму. Ей пришло в голову, что мама, пожалуй, будет покрасивее Шульженко. Не умея справиться с нахлынувшей нежностью, Галка обняла маму, но Зоя отстранилась: «Осторожно, прическу испортишь». Когда вышли из дома, Галка тарахтела без умолку, вертелась около матери, словно щенок, выскочивший с хозяйкой погулять. Прижав пальцы к вискам, мама велела Галке помолчать и не путаться под ногами. Чуть приотстав, Галка окунулась в шлейф сладкого маминого аромата. Внутри нарастало ликование, как накануне долгожданного праздника. Галка никогда не сказала бы об этом Нине, но втайне радовалась, что подруга уступила билет. Впервые в жизни удалось выбраться куда-то с мамой. А впереди ещё целый вечер! Они будут сидеть рядом и перешептываться, склонившись головами друг к другу. И, может быть, мама возьмёт её за руку, как в детстве, когда ходили гулять в парк. А после концерта они не спеша побредут домой и, скорее всего, мама позовёт к себе ночевать, ведь время уже позднее. Они сядут пить чай и подробно, долго разговаривать о том, о сем.
В шумном оживленном фойе Курзала толпился народ, кто-то играл на рояле. Рояль был необычный, совсем не похожий на тот, что стоял в музыкальной школе. Больше всего Галку поразил его белый цвет, она и не знала, что рояли бывают не только черными. Рояль выглядел миниатюрней обычного, а фигурные ножки, походили на округлые цветочные вазы. Колесики каждой ножки-вазы опиралась на подставку из стекла, вроде блюдца для варенья. Галке подумалось, что рояль специально встал на серебряные копытца, чтобы казаться выше. Тут она услышала, как мужчина, стоящий рядом, шепнул спутнице: «Какой чистый звук! Это все хрустальные подпоры, для резонанса. А инструмент-то шикарен, наверняка прошлый век». Зоя Михайловна прихорашивалась у зеркала, оглядываясь по сторонам, и не обращала внимания на дочь. Раздался первый звонок, Галке не терпелось пройти в зал, но мама не торопилась, не спеша прохаживаясь среди многочисленных зрителей. Какой-то мужчина обратился к матери, она улыбнулась и тут же завязала разговор. Галка смущенно топталась рядом. Зоя Михайловна недовольно подтолкнула дочь к входу: «Нечего тут крутится, иди в зал, я тебя найду». Галка с облегчением проскользнула в партер и застыла на месте, сраженная красными бархатными креслами и беломраморными колоннами. По краям сцены высились две женские скульптуры в туниках, с венками на голове. Одна застыла в танце размахивая маской с веселым оскалом, другая грозила кому-то мечом, зажав в руке скорбную маску с зияющим ртом-подковой. Галка, любившая перечитывать древнегреческие мифы, сразу узнала дочерей Зевса – Музу Трагедии и Музу Комедии.
