Он улыбнулся. Улыбка у профессора Кравцова оставалась жуткой — во все тридцать два зуба, несмотря на наличие губ и вполне законченное лицо. Разве что скула бликовала костью сквозь дыру на коже, но тень от шляпы удачно это скрывала.

— Значит, мы ищем книгу? — подытожила Клара. — И где она? Вы вспомнили?

— Не совсем. Но я вспомнил это, — он обвёл рукой с бокалом залу. — «Хмельная чайка». Пришлось на ходу вносить поправки в действие элексира, чтобы путь привёл нас именно сюда. Думаю, что концы моей э-эм… прошлой деятельности… мда… найдём здесь.

Новые посетители прибывали, рассаживались за столики. Зажигались свечи, дымили сигареты. Софиты зажглись вполсилы, ровно настолько, чтобы немного осветить круглую сцену, на которой темные фигуры готовили инструменты к концерту. Клара впервые вживую видела вещи, через которые рождалась музыка. На Лёничкиных концертах источник музыки был скрыт, как и здесь, когда они только вошли. Мелодия лилась из колонок, а кто или что её созидало — Клара никогда не задумывалась. Она глянула на спутников: Иннокентий налегал на пиво и закуску, с интересом и большим вниманием следя за происходящим. Профессор придвинулся к Гоше и что-то вполголоса ей рассказывал.

Клара окончательно пришла в себя после Харлея и ощутила знакомый подъем, как это бывало на Бразильском карнавале. Что ж, дело сделано. Пока можно веселиться — надо веселиться. И будь что будет.

Со сцены послышались звуки отдельных инструментов, и Клара удивилась их звучанию. Наконец, музыканты сыграли миниатюру — до чего необычный и живой звук! Если это настоящая музыка, то чем их потчуют в “Жар-птице”?

Софиты зажглись на всю и на сцену вышел невысокий худенький паренёк в белой рубашке навыпуск и чёрных брюках. Простая, скромная одежда, но именно она отличала его от музыкантов, которые выглядели, к удивлению Клары, примерно так же, как Иннокентий — старые джинсы, кажется даже с дырами, и недельная щетина.

В зале послышались редкие аплодисменты.

— Добрый вечер, — произнёс парень и широко улыбнулся.

Внезапно в этой обаятельной тёплой улыбке Клара уловила знакомые черты. Нет! Не может быть! Она озадаченно посмотрела на Гошу. Та тоже это увидела и кивнула, подтверждая догадку Клары — Лёнечка! Ах, какой пассаж! Клара отчаянно захлопала в ладоши. Лёнечка, услышав бурные одиночные аплодисменты, благодарно поклонился в её сторону.

Заиграла гитара. Мелодия Кларе была неизвестна, но по одобряющим восклицаниям, раздавшимся среди посетителей, поняла, что песня должна быть хорошая. Лёнечка запел.

Да, песня была хорошей. То есть должна была такой быть — старинная плясовая про мохнатого шмеля. Ах, какая прелесть! Ноги сами запросились в пляс.

Но, где-то в середине Лёнечка споткнулся, потерял темп, выбился из ритма и перестал попадать в ноты.

Сначала Клара подумала, что Лёнечка еще настолько молод, что у него голос ещё не сформировался. Но он так бессовестно лажал, что стало больно слушать. Клара глянула на Гошу. Та улыбалась и на пару с Иннокентием качалась в такт музыки. Что? Она не слышит, как ошибается Лёнечка?! Клара оглянулась. Люди улыбались и некоторые даже подпевали. Не может быть! Она что — одна это пониает?

Песня набирала обороты. Певец, не вытягивая строчку, задыхался, сбивал ритм, не пел, а проговаривал слова. Клара не удержалась и зажала уши ладонями. И, наконец, увидела того, кто тоже это слышал.

Профессор не хлопал воодушевлённо, не подпевал и вообще, похоже, разделял Кларины чувства. Развалившись на диванчике, он насмешливо и снисходительно улыбался. Кларе показалось, что для него Лёничкин «талант» не новость. Поймав её взгляд, он широко и жутко улыбнулся, оголяя щербину.

— Но это же Лёнечка?! — сказала она вполголоса, наклонившись к нему. Надежда, что это какая-то возмутительная ошибка ещё теплилась. — Я не понимаю.

— Твоя бабушка всегда называла его прохвостом, — ответил он.

Клара отказывалась верить. Но как же так?! Сладкоголосый и многоликий Лёнечка!..

— Это всё магия, моя вдохновенно-частотная амплитуда, — пробасил профессор и придвинулся ближе. — Помимо прочего, магия ахно-волн развивает у людей вкус к искусству, настраивает на тонкие вибрации. В данный момент истории общество только познаёт эту новую энергию. Людей, тонко чувствующих, как ты, единицы. Ну и что говорить — такие заведения они не посещают.

— Но это же Лёнечка! — отказывалась верить Клара.

— Магия, дорогая. То, что я услышал о его карьере от Николаши — это… Чистая магия.

— Вы хотите сказать, что он изменил голосовые связки? Но такие опыты запрещены! Даже над животными!

— Не знаю, какие он там ставил опыты, но точно знаю, что Гретта была права на его счёт.

Клара вспомнила высокий постамент, где выступал Лёнечка, и даже самые близкие столики находились за пределами рампы и разглядеть его можно было разве что в бинокль. Кто его видел вживую, кроме хозяина кофейни? Все знали Лёнечку только по фотографиям — немного женственного мужчину с тонкими аристократичными чертами лица — таким и должен быть настоящий артист. Кларе стало грустно. Лёнечка — единственное светлое пятно в её серой посредственной жизни в Малых Вещунах, в темное и скучное время между настоящими праздниками…

— Значит, его голос, как и ремонт моей батареи — на один концерт? Вот почему он так редко выступает? Каждый раз последствия магии проявляются сильней?

Лёнечка наконец прекратил терзать слух Клары. Посетители похлопали. Она вспоминала, какие виртуозные шоу он вытворял в «Жар-птице», какие овации собирал, как люди несли и несли ему таюны, отдавали последние.

— Уважаемая публика, — дрожащим тенором проговорил Лёнечка со сцены. — Может, кто-то из вас желает составить мне партию? Или, может быть соло? Многие таланты вот так и пробивались на свет — случайно, на душевной вечеринке среди друзей.

— Я! — Клара вскочила, и сама испугалась своего порыва.

Но глядя, как профессор насмешливо поднял бровь, а Гоша одобрительно кивнула, решила: «Хуже Лёнечки не спою!». Она почувствовала на себе взгляды всех, кто был в помещении, немного смутилась, но отмела сомнения. Это её звёздный час! Она покажет им, что такое искусство!

— Прошу на сцену, мадмуазель!

От такого обращения она немного опешила — она фрау или на худой конец фройлян, но никак не мадмуазель. Но тут же вспомнила, где они и когда. Магия тут еще в таком зачатке, что люди пока не научились различать, из какой среды собеседник.

Она тряхнула копной и поплыла к сцене так, словно шла по подиуму, от бедра, вытягивая носочек в босоножке, с неторопливой грацией пантеры, чувствуя спиной, как все мужчины в зале раздевают её глазами и …

Лёнечка галантно раскланялся и приложился мокрыми губами к ручке.

— Что будем петь?

— Ария из оперы «Кармен», — мурлыкнула Клара в микрофон, и услышала в ответ гробовую тишину.

Барабанщик выронил палочки. Лёнечка закрыл рот, прокашлялся и расплылся в тёплой улыбке. При ближайшем рассмотрении Кларе эта улыбка вовсе не понравилась. Глаза его смотрели испуганно и зло.

«Тем приятней будет утереть тебе нос!»

— Эмм… Прошу, примадонна! Начинайте, а мы подыграем.

Клара приняла позу оперной дивы, которую бесчисленное множество раз репетировала дома перед зеркалом, и, прикрыв глаза ресницами, запела:

L’amour est un oiseau rebelle

Que nul ne peut apprivoiser,

Et c’est bien en vain qu’on l’appelle,

S’il lui convient de refuser![1]

Голос не подвёл Клару. У неё оказалось насыщенное и глубокое меццо-сопрано, её любимое, хотя ей всегда казалось, что поёт она контральто. На втором куплете гитарист подхватил мелодию, цепляя пальцами струны, и этого оказалось достаточно — ария лилась по заведению, заполняя страстным огнём восхитительной Кармен, которая обрушила жар любви на единственного доступного драгуна — Лёнечку. Порхая вокруг него обольстительницей цыганкой, она со злорадством отмечала, какое впечатление производит на него своим пением.