Но Клара почувствовала в ее голосе слабину, и расценила это как хороший симптом. Она давно хотела прекратить вылазки на заброшенные предприятия, но до сих пор ей не удавалось убедить Гошу. И сейчас она вцепилась в Гошино сомнение, как ей казалось, мертвой хваткой.
— Сколько таюн тебе нужно в месяц, чтобы перестать лазить по заброшкам? Назови любую сумму. Я буду перечислять тебе на кредитку. Ежемесячно. Или, когда попросишь. Куплю еще один могуто-камень, или два, если нужно будет, чтобы…
— Десять, — бросила Гоша, и Клара почувствовала в ее голосе металл.
— Что десять?
— Десять могуто-камней.
Кажется, Гоша разозлилась не на шутку — нахмурилась и выдвинула нижнюю челюсть немного вперед — верный признак, не сулящий Кларе ничего хорошего.
— Если тебе настолько претит помогать мне, я больше никогда к тебе не обращусь, — она говорила тихо, но Кларе казалось, что каждое слово впечатывается в нее раскаленным клеймом. — Ты — самый близкий мне человек, и я полагала, что могу рассчитывать на твою помощь. Мне не нужны от тебя таюны, Кларисса. Пойми меня правильно. Я не знаю, кто придумал этот дурацкий закон, который поделил людей на бурлаков и ахноген, какому гаду пришло в голову, что ахноген обязан содержать бурлака. Я бы всех их — и тех кто это придумал, и тех, кто проголосовал за этот закон, — отправила бы на Северный полюс к белым медведям, айсберги на лед долбить… Почему никто из вас не задумывается… Ладно, плевать на всех. Но почему ты? Мы ведь росли вместе… Ты-то должна понимать, что меня, лично меня это унижает!
Как всегда, Гоша выкрутила все так, что опять Клара была перед ней кругом виновата.
— Зачем вообще правительству эти развалины, — перевела она разговор в другое русло, понимая, что партия опять проиграна. — Здесь давно уже все ценное разворовали.
Гоша пожала плечами.
— Я могу только предположить. Здесь до сих пор много металла, который можно переработать. Надеюсь, когда-нибудь люди поймут какие технологии они утратили и захотят восстановить.
Клара фыркнула.
— Ты говоришь так, потому что… у тебя нет ахно-энергии, — она чуть на сказала «потому что ты «бурлак», но вовремя сдержалась. Бабушка считала это слово не допустимым, хотя его приняли официально, и оно прочно вошло в обиход, и, услышав, надавала бы Кларе по губам. — Если бы у тебя не было необходимости собирать металлолом, ты бы говорила по-другому.
И снова это прозвучало обидно, — злясь на себя, подумала Клара. Но Гоша уже спустила пары и снова была прежней Гошей.
— Вовсе нет, — ответила она. — Уже всем давно понятно, что магия — не панацея. Нельзя с ее помощью создать вещь, можно только продлить ей жизнь, и то на некоторое время. Физический износ никуда не делся. Ты и сама это знаешь, — тут Клара не могла не согласиться и кивнула. — Просто признавать это никто не хочет. Потому что, если признать, то надо признать и то, что люди совершили самую большую глупость за все время, как перестали быть неандертальцами. А кому хочется считать себя дураком?
— Не знаю, как у неарден… как их там… и вообще, кто это? Вечно ты придумаешь какие-то глупости. Но к старому возврата уже не будет. Это и бабушка говорила: и велика была мошна, да вся изошла… Взять, например, батарею в моей кухне. Каждый год ее ремонтирую. А она после дивных пассатижей[1] служит все меньше и меньше. В последний раз гарантию дали на полгода, а она снова течет. А раньше ремонта на год хватало.
— Знаю одну артель, там есть мастера. Я спрошу.
[1]Дивные пассатижы — магический инструмент, которым делается ремонт сантехнического и прочего оборудования из металла путем прикосновения его к части, которую необходимо отремонтировать.
Далее по тексту — все инструменты со словом «дивный» — предназначены для соответствующего ремонта.
Глава 2. Расследование начато
Когда у малыша Войцеха в положенные три года при осмотре обнаружили ахно-энергию, пан Казимир Загорски устроил пир, на который позвал всех своих сослуживцев — от постового жандарма до начальника полицейского управления, которые на тот момент, к его счастью, все были сплошь поляки и шведы.
— Российская среда — радушна, — говорил он, разомлев от выпитого бочонка баварского, лучшего на все Малые Вещуны. — Но русские ленивы и взбалмошны. Сам Бог призвал нас на эту землю, чтобы блюсти порядок и закон, держать их в узде.
— Просто Господь обделил их ахно-энергией больше, чем других, — отвечал ему старый швед-криминалист.
— Господь мудр! Дай всем русским ахно-волны, и мир полетит в тар-тарары, — подхватывал его молодой помощник.
— Ничего. Скоро в полку полицмагов прибудет пополнение! — говорил пан Казимир, гладя своего карапуза по светлой головке.
Он вдруг забыл, что у него самого ахно-волн не было, и всю жизнь он числился бурлаком, что и не дало ему подняться по служебной лестнице выше сержанта. Гордость за сына распирала его так, будто бы он и сам вдруг стал ахногеном. Коллеги, кто и заметил, как его занесло, помалкивали, добродушно посмеиваясь в усы. Потому как те, кто был бурлаком, и сами в душе проклинали ахногенную пустоту внутри себя. Все знали, что раз не открылся дар до трех лет, то не стать уж магом никогда.
Маленький Войцех словно бы родился полицмагом. Папаша не мог нарадоваться. Он не жалел ни сил ни таюн на муштру сына, готовя его к исполнению важной миссии — стать самым великим полицмагом и тем самым прославить род Загорски, увековечить его в анналах Объединенного государства. И Войцех, впитавший уверенность родителей с молоком, старался оправдать доверие изо всех сил — осваивал магию в школе и практиковался с большим усердием.
И теперь, на двадцать пятом году жизни, на краю повышения по службе, он был бы доволен всем, если бы не одно обстоятельство.
Прошло почти пятнадцать лет, но он до сих пор помнил взгляд, запах и прикосновение холодных пальцев старухи к его лицу, там на кладбище. Много сил ушло у Войцеха, чтобы восстановить разрушенное душевное равновесие. Но папаша верил в него. А он в папашу. Так же сильно, как в бога и в ахно-волны. Он включился в борьбу со своим страхом и годам к пятнадцати изгнал старуху из кошмаров, хотя и не его в этом была заслуга.
Немного поработав и распробовав вкус магии на практике, он, наконец, понял, почему она так сильно напугала его в детстве — он чуял ее магию. И магия эта была такой, какая ему пока что больше нигде и никогда не попадалась. Глубокая и мощная, насыщенная, как ягодный сироп, полная неведомых тайн. Войцех хорошо помнил это ощущение, когда старуха прикоснулась к нему, — чувство, что он стоит на краю пропасти, у которой нет дна, пугающая, манящая пустота. Как смерть. Это не шло ни в какое сравнение с его личной ахно-энергией, или с энергией любых других людей, с кем бы он ни работал — будь это сослуживец или преступник. Он чувствовал перед силой проклятой старухи свое бессилие.
И вот, на излете солнечного душного дня, у взломанного правительственного замка на полуразрушенной ткацкой фабрике, Войцех неожиданно для себя почувствовал её магию.
Он долго «принюхивался», не доверяя своим чувствам. Ведь это было невозможно. След был слабым, тающим буквально на глазах. Чтобы не потерять его, он встал на колени и лизнул ржавый навесной замок — мера крайняя, влекущая за собой последствия. Но распробовать и сохранить вкус этого следа ему показалось важней, чем получить откат за присвоение чужой магии в виде головной боли и несварения.
Однако, эта магия была другая, не такая удушливая, как та. От той веяло смертью и ужасом. У этой он ощущал флер взбалмошности, ахно-волны порхали легко и в какой-то степени плохо контролировались носителем, который знал ахно-энергию и умел ею пользоваться… но, как старшеклассник, который усваивает то, что дается с первого наскока, но без вдумчивости, без труда и бдений над уроками. Поверхностно.
Войцех поспешил домой, оставив группу криминалистов заниматься своим делом, — ему требовалась тишина. Головная боль меж тем набирала обороты, и он спешил, пока она не затмила формирующийся образ. Это было невероятно — магия на кончике языка вырисовывала образ совершенно другого человека. И тем не менее он чувствовал в нем старуху. Эта двойственность пугала. Детский страх вернулся, словно и не было долгих пятнадцати лет борьбы с ним и победы. И разобраться с ним Войцеху следовало немедленно!
