Первое, что она вытянула из плотно забитого ларя — карнавальную маску, сверкающую стразами, с очаровательным пушком по краю, когда-то утерянную среди множества разбросанных вещей, да так и забытую. Сердце наполнилось щемящей тоской по празднику. «Когда же, ну когда дойдет до нас Бразильский кругосветный карнавал?» — всхлипнула она. Маска ещё хранила аромат духов, которые бабушка, когда была жива, доставала по великому блату.

Клара закрыла глаза и погрузилась в яркие мечты, наполненные разноцветными шелками, фейерверками, сверканием страз и порханием перьев, зажигательной музыкой и танцами.

К этому карнавалу у нее был уже припасён невероятный тюрбан, расшитый золотом и жемчугом, с семью огромными страусиными перьями, и боа из совершенно потрясающего пуха, окрашенного в темно-бордовые цвета и осыпанного золотой пудрой. Они стояли в углу, укутанные в тончайшую оберточную бумагу и ждали своего часа.

Кругосветный Бразильский карнавал проходил через Малые Вещуны в конце июля. Клара погружалась в непрерывные и разухабистые гулянья, которые поглощали сам карнавал — этот перпетуум мобиле праздника жизни, — невероятный по своей красоте и ароматам фестиваль флористов, день пирожков с малиновым вареньем, международные дни торта, туркменской дыни, вафель, салями, конфет, праздник Луны и урожая, Хэллоуин, Октоберферст, дни рыжих, бороды и улыбки, день хоббита. Самая большая ее мечта была — совершить кругосветное путешествие вместе с карнавалом, и она отчаянно завидовала полуголым красоткам, которым так повезло — жить в празднике каждый день. Она упорно не хотела замечать их осоловелые от усталости лица, пустые взгляды, фальшивые улыбки и наигранную радость.

Запасы ее ахно-энергии истощались обычно к началу зимы, она оказывалась далеко от дома, и возвращалась на такси, накопив внушительный отрицательный баланс на кредитке.

К началу Новогодних праздников она восполняла минус ритуалами на День Марены, Зимние ночи, Святой смерти, Всемирный дни сострадания, доброты, подарков, терпимости, поцелуев и примирения. Обязательно писала Деду Морозу. И к Новому году уже снова была заряжена на карнавалы и гуляния.

Вздохнув, Клара бережно отложила маску в сторонку и достала газовый платочек, который надевала на свидания еще до бабушкиной смерти, приложила прохладную тончайшую ткань к щеке, и из складок платка выскользнуло что-то миниатюрное, металлическое и легло прямо в ладонь. Серьги! Фамильная драгоценность Райхенбахов! Так же, как и платочек, забытые где-то разиней Клариссой, внучкой Гретхен, урожденной Райхенбах. Мгновенно щёки и уши загорелись, как тогда, при нотариусе Гофм… Шехф… Хартманн — да! Точно! Который зачитывал длинный список бабушкиного наследства, среди которого были и эти серьги. Клара думала, что потеряла их, не хватило духу признаться бабушке перед смертью, и тогда она сгорала от стыда, потому что пропали серьги именно после Лёнечкиного концерта, а она, одурманенная его голосом, совершенно не помнила, как просаживала таюны и как возвращалась домой.

Хотя казалось бы — в этих комодах хранилось столько разных богатств — старинных монет, драгоценных камней и россыпью, и в виде колец и ожерелий, серег и подвесок, что пропажа такой мелочи, как эти бриллиантовые капельки, прошло бы и вовсе незамеченным. Эх, знала бы Клара, что они здесь, не корила бы себя все эти годы за рассеянность.

Клара прислушалась к звукам, доносившимся из кухни — там что-то звякало, шуршало и бубнило. «Ну и пусть, — подумала она и сплюнула в попавшую под руку керамическую пепельницу набухшую жвачку. — Все равно я собиралась навести тут порядок».

Она положила серьги на пыльную поверхность комода, вынула один за другим тяжёлые альбомы со старыми фотографиями, которые хранили образы живших когда-то предков, — тут же решила не открывать, чтобы ещё сильней не расстраиваться, положила их рядом на пол. За ними последовала целая стопка маленьких альбомчиков, запечатлевших её с Гошей — когда закончится вся эта суета и бабушка снова станет фотографией, надо будет устроить вечер воспоминаний за бокалом пунша. Нормального пунша, с обычной расторопшей.

Она стала вынимать и раскладывать остальные вещи. Их оказалось так много, что все поверхности гостиной заполонили совершенно разные безделушки и штуковины, некоторые из них вызвали у неё недоумение, как то: набор луп из трёх штук, мизерные, с напёрсток кофейные чашечки из потемневшего от времени серебра с выгравированными неизвестными знаками, похожими на руны, набор игл и шило в отдельной металлической коробочке на гнутых крошечных ножках, которую Клара с трепетом поставила на поверхность комода. «Может, это «дивное шило» и «колдовские иголочки»? А я, дура, таюны трачу на ремонт одежды» — думала она и уже строила планы, как это можно будет проверить. Набралось с десяток инструментов, имя которым она не знала, часть из них походили на «дивные пассатижи», с которым приходил к ним слесарь из Жилкоммага, о назначении остальных не складывалось даже приблизительного понятия. «Надо будет отдать все это Гоше. Она любит такое, и возможно, знает, для чего и как этим пользоваться».

Нашлись старинные карманные часы на золотой цепочке и с золотым же механизмом. Клара помнила про них, что они с обратным ходом, и в детстве вызывали восторг и любопытство. Сколько раз она просила бабушку рассказать, в чём их секрет и для чего они нужны, но Гретхен каждый раз находила новую отговорку: «Вырастешь — узнаешь» или «Придёт время — сама поймёшь» и не разрешала их трогать.

Клара прислушалась к тихим голосам из кухни и, убедившись, что бабушка и Гоша по-прежнему заняты друг другом, потихоньку нажала на крошечную кнопочку сбоку. Крышка открылась, являя три золотые стрелки — секундную, минутную и часовую, застывшие ровно на двенадцати. Клара попробовала завести их, но не смогла и закрыла крышечку, решив, что часы неисправны.

Все эти вещи она раскладывала отдельными кучками, помечая про себя, что и куда, в каком порядке будет убирать назад в ящики.

Наконец, почти самой последней, она выудила искомую бронзовую шкатулку, позеленевшую и потускневшую, но оттого ещё более диковинную, манящую открыть крошечный замок, из которого торчал ажурный ключ. И Клара открыла. Да, это та самая шкатулка, о которой говорила бабушка — разные монеты, потёртые, потемневшие, с едва видимыми изображениями чьих-то профилей, замков, гербов, птиц, зверей — Клара закрыла её, решив рассмотреть позже. И неожиданно обнаружила, что разложенные вокруг вещи будто бы поредели, а коробочка с «дивным шилом» и «колдовской иголочкой» так и вовсе исчезла.

«Да что б тебя?!» — с досадой проговорила она и снова открыла ящики комода.

В них и нашла пропажу, в том числе и коробочку. В каком-то хаотичном порядке они располагались в разных местах, и она не смогла вспомнить — лежали ли они также до того, как она их достала или нет.

«Меня тут за дуру держат?!» — в сердцах воскликнула она и снова прислушалась к звукам из кухни. Там по-прежнему глухо елозило и бормотало.

«Сказала — мой будет порядок!» — Клара решительно выложила из комода снова оказавшиеся там вещи и по-новому рассортировала их по кучкам. Закончив с одними, она опять почувствовала неладное, открыла ящики и снова обнаружила в них уже другие вещи.

«Меня такими фокусами не возьмёшь!»

Следующие несколько часов она занималась улавливанием самостоятельно курсирующих вещей. Пару раз пропадала и шкатулка с монетами. Наконец, глубоко за полночь, окончательно выбившись из сил, она присела на диван и сразу же задремала прямо так, сидя и крепко держась за шкатулку, поминутно просыпаясь и вздрагивая от испуга за неё и снова проваливаясь в сонное забытье.

Ей снился карнавал, за которым она бежала вместе со старичком Кауфманом, и они никак не могли нагнать эту ускользающую мечту, кубок изобилия, радости и счастья, проходящий мимо них, мимо Клариссы, которая так любила эти праздники, так всецело отдавалась им, назло бурлачке Гоше, назло бабушке и даже назло Николаше, который во сне читал ей нотации бабушкиным голосом: