– Я же сын репрессированного, – вынужденно пошёл на откровенность председатель райисполкома. – Остап Бендер был сыном турецкоподданного, а я – сын репрессированного. По политической статье.

– Даже не нахожусь, что и сказать, – чувствуя неловкость, уже вполне искренне продолжил играть роль несведущего молодой коллега.

– Глупая история, – поневоле продолжил исповедь Сигель. – Отец трудился главным инженером в крупной организации. Был на хорошем счету. В политику сроду не лез. Но в тридцать четвертом году ночью к нам заявился некто Зудин. Попросился переночевать. А папа с ним раньше учился в реальном училище. Потом его однокашник двинулся по военной линии. Стал царским офицером. В гражданскую куда-то запропал. И вдруг объявился.

– И ваш отец его пустил?

– Да. Не смог отказать. Две ночи Зудин провёл у нас. Потом исчез. Но вскоре его задержали. И он сдал всех. Получилось, что мы пригрели белогвардейца. За то папу с беременной мамой и выслали на…север дальний.

– На Сылке я никогда не слышал про вашего отца.

– Так он же давно умер. В сороковом году. По приезде сюда, папа зарекомендовал себя по технической части. Его повысили. А потом он и вовсе внедрил интересный метод лесозаготовок. Ведь чем дальше уходишь, тем больше затраты на доставку древесины. Уже в ту пору на крутых склонах оставалось много леса, который не могли взять. И папа предложил перенести лесоповал на этих сопках на зимнее время, а лесины спускать вниз по ледяным желобам, залитым прямо в примятом снегу. Как на санках. Эффект был ошеломляющим. Заготовки разом подскочили. Папу поставили, как бы, главным технологом…

– Умных людей ценили и при Сталине, – вставил своё резюме Алексей.

– Лучше бы его ценили в Гомеле, – не согласился Сигель. – Так вот, несколько лет всё шло хорошо. Но однажды одного проверяющего – не только большую шишку, но и большого раззяву – сбил хлыст, который летел по жёлобу. Тот получил травму. И папу отправили от греха подальше – налаживать лесозаготовки на Выю. В ту пору это было равнозначно изгнанию из племени. На Вые же нечеловеческие были условия. Отец там сильно простудился и…его не стало.

– Вам, Иона Абрамович, тогда, сколько было? – соболезнующе спросил Подлужный.

– Шесть годков, – выдохнул многое повидавший на своём веку человек. – Умирать папу привезли в Красносыльск. И напоследок он мне завещал, чтобы я никогда не лез поперёк общины. Как кагал1 скажет, так тому и быть. И поведал мне про общее собрание в Гомеле. То бишь, на предприятии, где он работал. Там же его очень ценили. Но услышав про Зудина, все до единого отреклись от отца. Я спросил: «Аба, почему же за тебя никто не заступился?». А он ответил, что простые люди страшно боялись возврата барских времён. Так-то вот.

– Я в той эпохе не жил, – поразмыслив, возразил Алексей, – но полагаю, что трудовые люди, естественно, не желали реставрации прежних порядков. Но стократно больше они радели за новый строй, при котором тот, кто был ничем, стал всем. Иначе не объяснишь, как они преодолели разруху, голод, разбили Гитлера. И ведь никто из настоящих рабочих и крестьян не дрогнул в годину жутких испытаний. А нынче, в мирное время, Большая артель начинает трещать по швам. А почему? Да потому, что предаётся заповедь: «Один за всех и все за одного!»

Сигель посмотрел на Подлужного, но ничего не сказал. Лишь протяжно вздохнул. И подумал про себя: «Ну, почему бы тебе не промолчать. Послушать уважаемого старейшину. Так нет же: всюду лезешь со своим уставом, непуганый воробей…Вот это я и имел в виду, когда говорил, что ты – опасный человек. Ничего, жизнь тебя ещё и попугает, и крылышки пообломает…»

15 мая 1990 года начинала свою работу очередная сессия Красносыльского районного Совета народных депутатов. Это был сложный период в жизни Великой страны. Большая артель и в самом деле всё больше «трещала по швам».

Советский Союз с каждым днём терял свою державную поступь. Ещё в прошлом году он вывел из Афганистана ограниченный контингент своих войск. Но урок заключался даже не в самом этом факте, а в том, как был осуществлён уход. Было предано руководство страны во главе с Наджибуллой (впоследствии казнённым), равно как и миллионов афганцев, поддерживавших этот курс. Была брошена мощная материально-техническая база, много лет создававшаяся совместными усилиями советских и афганских людей. И самый печальный для СССР итог – с 14 мая 1988 по 15 февраля 1989 года в Афганистане погибло 13 310 советских солдат, 35 478 было ранено. Жертвы оказались напрасными.

В начале 1990 года в одностороннем порядке начался вывод советских войск из Венгрии и Чехословакии. Эти действия преподносилось Горбачёвым в качестве знака доверия по отношению к США и Западной Европе, хотя те не сделали ни шага назад. При этом все расходы по реализации мероприятий полностью легли на Советский Союз. Многие воинские части, вернувшиеся на Родину, были размещены в буквальном смысле в поле.

4 мая 1990 года Верховный Совет Латвийской ССР принял декларацию о восстановлении независимости республики.

14 мая 1990 года Горбачёв «проснулся», подписав указ о признании недействительными деклараций о независимости прибалтийских республик (парламенты Эстонии и Литвы приняли аналогичные документы ещё раньше). Однако средства, предпринятые для реализации указа, оказались половинчатыми, непоследовательными, и лишь «притормозили» действия прибалтийских властей.

В этих условиях депутаты Сылки считали, что возрождение лесопромышленного комплекса района станет лучшим ответом «на местах» сепаратистам. И это, в качестве локальной, но необходимой меры послужит укреплению державы. А придавать монолитность «державным скрепам» следовало безотлагательно.

Вот в какой исторической обстановке собирались народные избранники Сылки на свою работу. И в преддверии заседания Подлужный, уже воочию, познакомился со «столичной штучкой», как он про себя окрестил руководителя МГО «Информбумпром» Холмских Андрея Андреевича.

Холмских посетил кабинет председателя райсовета в сопровождении целой свиты: двух своих замов, начальника юридической службы, помощника по связям с общественностью и директора бумзавода Тимкина. Увидев его, Алексей мгновенно осознал, до чего же он был неправ в своих предположениях. Перед ним предстала не просто «столичная штучка», но преисполненный достоинства важный московский вельможа. Именно с этой минуты Подлужный осознал, что «век товарищей», как будто, безвозвратно уходит, а наступает «прайм-тайм господ».

Пятидесятилетний Андрей Андреевич был высок, массивен, с «авторитетным» брюшком, облечён в стильный импортный костюм цвета «кофе с молоком» и дорогие фирменные итальянские туфли. И вообще, он был всячески ухожен, издавал амбре от Армани, говорил поставленным баритоном и излучал уверенность в себе.

В дополнение ко всему сановный гость был человеком дела. Он мгновенно отреагировал на открывающуюся перспективу заполучения продуктивной лесосырьевой базы. Оперативно изыскал возможность приезда на Сылку с визитом. Пообещал прибыть в Дом Советов за час до начала сессии – прибыл.

– Алексей Николаевич, – по завершении церемониальной части знакомства, сразу приступил к обсуждению «предмета раздора» Холмских, – система взаимоотношений меня устраивает, кроме этого…

– Неустойки и утраты пользований лесной базой, – подсказала ему фигуристая и симпатичная начальник юридической службы Негашева Беата Жернольдовна.

– …Да, – подтвердил величавый москвич. – Сразу приведу мотивы. Первое. МГО никогда не нарушало договорённости. Выполнит оно их и здесь. И главная гарантия – наш производственный интерес, а не…

– Санкции, – шепнула ему Негашева.

– …а не санкции, – повторил вельможный чиновник. – Второе. Объединение включает одиннадцать предприятий. И их директора мне тут же скажут, что я общие деньги кладу на алтарь Сылбумзавода. А ведь мы поставляем продукцию для всего Министерства обороны СССР. Это около четырёх миллионов человек. Бюджет у них – более семидесяти миллиардов рублей. И за исполнение обязательств они тоже с меня спросят. Теперь по поводу леса. Отступления от договора могут быть пустяковые, а последствия – потеря базы. Несоизмеримо. Логично?