Один крестьянин осмелился презрительно усмехнуться и сплюнул. Другие отвели взгляд и перекрестились. Иоганн расправил плечи и, несмотря на подгибающиеся колени, заставил себя продолжить путь.

— Что он мог иметь в виду? Что я для наслаждения утащил девушку? — Иоганн уныло перемешивал щи.

Марфа, сидевшая напротив него, пыталась залатать кожаную перчатку мужа, которую он использовал при работе, чтобы не поранить руки.

— Он слышал слухи, вот и все, — ответила она. — Не придавай этому никакого значения, он такое про любого может сказать. Никто не станет возражать против заявления Дережева.

— В заявлении ложь, — произнес тихо Иоганн. — И мы оба это знаем.

Она вздохнула и облизала толстую нитку.

— Может да, а может, нет. Забудь, наконец, эти небылицы. Они нас не касаются. Думай о чем-то другом. По-моему, думай лучше о Кристине.

Иоганн непроизвольно заливался краской, когда слышал имя купеческой дочки. Он чувствовал себя неловко оттого, что Марфа о ней знала. В Немецкой слободе Москвы не представлялось возможным что-либо скрыть.

— Она тебе уже написала?

Он удрученно покачал головой. Известий от Кристины не поступало. У него лишь сохранился набросок, сделанный ее сестрой — тонкое лицо с чуть изогнутыми бровямии длинными золотисто-каштановыми волосами, заплетенными и собранными в пучок. Но больше всего Иоганн ценил улыбку Кристины, ее немного рассеянный, мечтательный взгляд и глубокую синеву глаз. Если по ночам не спалось, Иоганн представлял себе, как он однажды возвращается в Москву в качестве корабельного плотника. И в кармане он тогда бы имел нечто большее, чем воспоминания и бумажная картинка.

— Может отец запрещает ей писать, — сказала Марфа и откусила нитку. — Когда мы еще жили в Москве, он подобрал для нее парочку женихов.

Его совершенно не обрадовало направление, которое постепенно принимал разговор, тем более в дверях показался Иван и пошаркал к столу. Иоганн не знал, как долго крепостной подслушивал за дверью. Кряхтя, он опустился на лавку и взял кувшин с водой.

— Ну, Ваня? — обратилась к нему Марфа. — Хлеб там, сзади. Бери себе кусок.

Иван кивнул и что-то пробурчал себе в бороду

Затем он вытащил принадлежности для резьбы и занялся деревянным бочонком для меда, который начал позавчера. Марфа закончила свою работу, бросила на Иоганна многозначительный взгляд и ушла в мастерскую. Иоганн и Иван вновь остались одни за столом. Иоганн молча хлебал свой остывший суп. Хоть он и валился с ног от усталости, но, если бы его позвали, он тотчас же вернулся бы в мастерскую, измерять и выпиливать углы для каркаса. Углы — скучная работа, но делать ее, тем не менее, нужно. Дядя только ему доверял устанавливать правильные углы.

— Митя опять возле дома, — проворчал Иван. — Сторонись его.

Иоганн в удивлении поднял глаза. Насколько он мог вспомнить, впервые слова Ивана адресовались лично ему.

— Я попробую, — ответил он. — Не то, чтобы я ищу его общество, он сам мое ищет.

Иван чуть кивнул.

— Дурак видит все, — произнес он тихо. — Ему не дает покоя, что она у тебя из головы не выходит.

«Кристина?», — инстинктивно подумал Иоганн.

— Покойница, — продолжил Иван, будто эти мысли Иоганн произнес вслух. — Она все еще здесь, потому что ты ее не отпускаешь.

Он поспешно перекрестился в православной манере, вытащил крохотный деревянный крестик, висевший на цепочке на шее, и поцеловал его. Иоганн отложил ложку и отодвинул от себя полупустую тарелку. Он вдруг лишился аппетита. Казалось, будто старик приманивал в дом волка.

— Послушай, Иван, — грубо произнес он. — Я никого не держу, как уверяют три дурака. Оставь меня в покое, хорошо?

С этими словами он поднялся и пошел обратно в мастерскую.

Поздно ночью, когда он вновь лежал без сна, Иоганна осенило, что Иван оказался прав. Он удерживал покойницу, так как не знал, что с ней произошло.

Почему ее исчезновение Дережев замаскировал лживой историей? Иоганн сел и потер глаза. Вероятно, уже далеко за полночь. Он почувствовал, что задыхается. Ему нужно выйти — на воздух! Не соблюдая особо тишину, взял кожаную жилетку и направился к двери. На улице он сделал глубокий вдох и выдох. Мити видно не было.

Охватившее дома беспокойство погнало его мимо мастерской в северо-восточном направлении, к берегу Невы. Белые ночи достигли своего пика, и его окутал рассеянный свет летнего вечера. Принимая во внимание, окружавшую его тишину, свет казался таинственным. Он прошел мимо бараков для крепостных, думая, что различает глубокое дыхание спящих.

Справа, на дороге к большому болоту ему на глаза попалась сгорбленная фигура, которая, мучаясь, вбивала деревянные колышки в топкую почву. Санкт-Петербург — это город, который не спал. Здесь работали сменами. На первую смену приходилось около восьми тысяч человек, на вторую — приблизительно три тысячи. Естественно, их количество постоянно менялось не только из-за смертей, но и потому, что многие работники попросту сбегали. Иоганн не мог ни пожалеть жалкую фигуру. Сюда на тяжелую работу постоянно стекались люди изо всех концов Российской Империи — мужчины и женщины, в основном крестьяне, порой солдаты и каторжники, уже измученные дальней дорогой и находившиеся на грани своих сил. Иоганн поймал себя на мысли, что от рабочих он отводил взгляд. Еще одна — две мили вдоль берега Невы и бараки со стройками остались у него за спиной.

Бегать в одиночку по ночам совсем небезопасно, но он любил не только спокойствие и время, принадлежавшее лишь ему, но и приближение опасности, которую он осознавал каждой клеточкой своего тела. Когда утихали зимние бури, он порой сбегал по ночам с работы, и крал немного времени от своих ночных прогулок к воде, чтобы, в основном, спокойно подумать о Кристине. Сегодня ноги повели его сначала на край поселения, а затем дальше к блестящей ленте Невы, тянувшейся в своем русле, как ленивая красавица, и рукавами обвивавшей остров. На другом берегу возвышалась тень русского корвета. Он был легче тяжелых линейных кораблей, которые несли на себе до ста двадцати пушек. Но этот корвет, однако, лежал глубоко в воде. Иоганн зачарованно рассматривал вполовину уменьшенный прямой парус. Корабль выглядел уснувшим, но вахтенные на судне, вероятно, давно уже высмотрели его одинокую тоскливую фигуру. Он подошел так близко к реке, что почти намочил ноги, а затем свернул на восток в направлении руин Шведской крепости. Тонкая дымка колыхалась над поверхностью воды и собиралась в камышах на берегу. Искалеченный кустарник, казалось, смотрел в завешенное туманом зеркало водной глади. Где-то далеко, примерно в четверти мили, как прикинул Иоганн, стояло дерево, выглядевшее, искаженным в кривом зеркале, дубом. Иоганн удивился, что он до сих пор стоит невредимый на берегу, и его не порубили на бревна. Кто-то сделал на стволе зарубку. В ней закрепили образ Божьей матери. Ее золотой нимб сиял в призрачном свете. Этой маленькой иконой, вероятно, и объяснялась целостность дерева. Иоганн отошел от берега, чтобы осмотреть священный дуб с другой стороны.

Ствол вырос идеально прямым, он прекрасно подошел бы для мачты. В мыслях Иоганн начал строить свой собственный корабль — изготовленную в голландском стиле, обтекаемую яхту, которая разрезает волны, как коса траву. На таком одномачтовом каботажном судне он бы мог отправиться в Данию или даже гораздо дальше, чем ему грезилось, возможно, через Тирренское море на Корсику или через Адриатическое море до побережья Османской империи.

Прямо перед ним взмыла ввысь перепуганная птица, улетевшая пронзительным визгом. Иоганн подскочил и улыбнулся. Скорей бы уж день изгнал размытый свет ночи. На фоне блестевшей реки и тумана дерево с иконой возвышалось, как корявое чудовище. В его кроне что-то зашевелилось, и ветки закачались. Может, еще одна птица, нашедшая себе приют среди ветвей. Затем с другой стороны раздался плеск. Иоганн обернулся. «Водяная крыса» — подумал он и склонился к ветвям, чтобы заглянуть в воду.