К чёрту. Я сжала висящее на груди кольцо, соскребая из уголков сознания всё мужество. Щелчок двери раздался, словно громкий пук на первом свидании.

Приоткрыв на пять сантиметров дверь, с замиранием сердца выглянула в пустой подъезд. Ниже моего взгляда что-то зашевелилось.

— Миша?

Передо мной стоял сын Димы, которого я не думала больше встретить. На чёрной шапочке и зимней куртке поблескивал растаявший снег. Кулачки в варежках сжаты, а на детском лице совсем не детское серьёзное выражение. Голубые глазки поблескивали от злости.

— Ну? Насмотрелась ли? Впустить меня не хочешь? — ну вот вернулся грозный медведь, совсем не похожий на того беззаботного ребёнка, который уплетал сладкую вату с блаженным видом.

Я отмерла, шире открывая дверь и выглядывая на общую площадку.

— Заходи. А… где твой отец?

Не говоря ни слова, злой и страшный Сокольский-младший сделал шаг в тепло квартиры. Я аккуратно положила металлический молоточек на тумбу у двери.

Всё так же тяжело дыша и со злостью сверля своими глазищами, Мишка закусил губу.

— Почему ты не сказала? Почему не сказала, что я тебе надоел? — его голос дрогнул, как и нижняя губа, отъехавшая чуть вперёд.

— Миш… — мне никогда не было так стыдно. Ещё ни разу я не знала, что ответить человеку. Тем более ребёнку. Да я понимала, что не смогу всегда рядом быть. Но как объяснить, что не всё в жизни зависит от нас? Мы не всегда получаем то, чего хотим. И часто раним тех, кто меньше всего этого заслуживают.

— Ты обманщица! — я даже вздрогнула от резкого голоса малыша. — Все вы обманщики! Я тебе верил, а ты бросила меня! Бросила, как и мама!

Он дёрнулся ко мне, колотя своими маленькими кулочками в варежках со снегирями, по бёдрам, животу и рукам.

Боли не было. Лишь душа ныла от того, как симпатичное личико исказилось от обиды и мокрых дорожек слёз. Было больно видеть разочарование во влажных глазах.

— Миш, это не так.

— Ненавижу вас всех! Ненавижу! Я никому не нужен. Ни тебе ни родителям! Лучше бы меня в детдом отдали! Да лучше бы я не родился! Без родных. Без друзей. Без мамы… — руки его уже не слушались, а нервные всхлипы превратились в невнятное бормотание и истерический плач, от которого мои глаза начало щипать.

Когда-то и я такой была. Одинокой во всём мире, пока не появился Митька.

— И тебе не нужен… Я думал ты другая. Не как они… И тебе не нужен… Ты предала меня…

Обессиленная такой вспышкой и дезориентированная, я опустилась перед ребёнком на колени. Я и взрослых-то не знаю, как успокоить. В больнице часто люди дают волю эмоциям. Всегда старалась избегать этого. А тут маленький мальчик, нуждающийся в любви и семье.

Что я ему могла сказать? Какие слова подобрать, чтобы избавить от глупых мыслей, что не нужен никому? У него любящий отец. Это видно и невооруженным глазом. Но порой этого недостаточно. В детстве всё воспринимается иначе. Острее.

Я обняла Мишку, нежно прижимая всхлипывающего человечка к себе. Он был совсем не похож на того колючего ёжика, как в нашу встречу в больнице, пытающегося казаться взрослым. Обычный потерянный, напуганный ребёнок.

Боже. Как он оказался один здесь? Где Дима?

Я стянула шапку с вздрагивавшего от утихающих всхлипов мальчика. Аккуратно отстранила его тельце и расстегнула куртку.

Его лицо было мокрым от пролитых слез. Нос раскраснелся. Волосы встали дыбом. Снова прижала Мишку к себе, покачивая из стороны в сторону. Нужные слова так и не нашлись. Давать новые лживые обещания я не могла.

Это слишком больно. Для обоих. Я прикипела к этому чудаку за время нашего знакомства. В нём не было тех истерических замашек других детей, когда их «хочу» доводят до нервного тика.

Мишка был обычным ребёнком. Не избалованным. За своим наигранным взрослым поведением он всего лишь хотел спрятать боль от предательства матери. Хотел казаться серьёзным. Хотел доказать, что ему не нужна материнская любовь. Но это лишь обман. Сколько бы лет ни было человеку, он всегда нуждается в матери.

— Миш, я как раз хотела варить себе какао. Будешь? — я пыталась отвлечь его от истерики обычным разговором. Сейчас ему нужно было остыть.

— Буду… — всё так же недовольно он пробормотал, хлюпая носом.

— Пойдём умоемся и вместе сварим.

— Сам умоюсь. Чай не маленький.

Я налила в кастрюльку молоко и, пока Мишка был в ванной, набрала номер Димы. Закусив губу и задержав дыхание, принялась ждать. По какой причине не удалила номер? Сама не знаю. Но это было выше моих сил. С его номером в телефонной книге казалось, что он рядом. Что могу в любой момент услышать родной голос.

— Мань? Это ты? — после первого же гудка я услышала его голос, больше похожий на шёпот. Я выдохнула, когда почувствовала, что легкие начало жечь. — Маш, скажи что-нибудь… — в трубке раздался нетерпеливый клаксон машины. За рулём.

— Эммм… Да. Тут такое дело. Мне нужна твоя помощь. Ко мне забрёл медведь-шатун. Вернее медвежонок…

— Чего?

— Миша говорю у меня в гостях. Какао пить собираемся.

— Твою мааааать… — я слышала, как он тяжело выдохнул. Не говоря больше ни слова, отключился.

Я удивлённо посмотрела на замолчавший телефон. Вот и поговорили.

— Мишка, хватит прихорашиваться. Какао готово.

— Да иду я. Чего кричишь?

— Как насчёт посмотреть мультик?

— А ты чего такая довольная? Отцу позвонила?

— Не ворчи, Михаил. Забирайся на стул. Только дуй. Горячо, — я поставила перед ним какао, налитое в маленькую кружечку.

— Маш…

— М?

— Ты это… не говори папе, что я плакал. Мужчины не плачут, — он исподлобья посмотрел на меня, осторожно пододвигая свою кружку к себе.

Я села на стул рядом с ним и погладила по лохматой голове. Какой он всё-таки ещё глупый.

— Миш, слёзы — это не признак слабости. Все иногда плачут. И взрослые, и дети. В этом нет ничего постыдного. Я тоже иногда плачу. Когда грустно или больно. Это нормально, Миш. Не взрослей слишком рано. Позволь себе быть слабым. О тебе есть кому позаботиться.

— Не кому… Отец хочет отдать меня той женщине. Я не хочу… Я с ним жить хочу. Но меня же никто не спрашивает, — он снова уткнулся в свою кружку, пряча заблестевшие глаза.

— Не бывает безвыходных ситуаций. Всё наладится. Идём. Посмотрим парочку мультиков, пока твой папа едет.

Дима приехал, когда мы смотрели пятую серию «Ну-погоди!». Должна сказать, что Мишка вёл себя, как ни в чем не бывало. Никаких слёз и печальных вздохов, напоминающих о истерике. Наблюдая за беззаботным смехом ребёнка, я сама смогла расслабиться и спокойно выдохнуть.

Пока не вздрогнула, от дверного звонка. Никогда у меня не было так много гостей за день.

Сокольский-старший за эту неделю, что мы не виделись, казалось, осунулся ещё больше. Чёрная щетина на впалых щеках и как будто нарисованные неопытным гримёром синяки под глазами прибавили ему лет десять.

— Привет. Я скоро ещё больше поседею с этим ребёнком.

— Проходи, — я отступила на шаг, пропуская гостя. — Он мультики смотрит.

— Пусть наслаждается последними спокойными минутами. Я никогда его не наказывал. Похоже, что зря, — Дима спокойным шагом двинулся в комнату. Его глаза блестели от злости, не предвещая ничего хорошего.

— Как насчёт чая? — я схватила его за предплечье. Мужчина дёрнулся, зависнув взглядом на моей руке.

— Прости. Пойдём на кухню.

Не дожидаясь его ответа, я прошла на кухню. Пока крутилась у плиты, чувствовала мелкие мурашки, рисовавшие траекторию взгляда моего гостя. Не думала, что снова увижу его на своей кухне.

— Прости, что снова втянул тебя в это…

Я обернулась, мельком взглянув на него. Было больно видеть его таким. Разбитым. Подавленным. Не похожим на себя. На того прежнего себя. Он сел на стул, на котором совсем недавно сидел Мишка с чашкой какао.

— Расскажешь, что у вас двоих случилось?

Мужчина замолчал, погружаясь в свои воспоминания. Видимо, ему тоже не так легко дались эти годы. В каждом человеке спрятана драма. Нет ни одного, кто не жалел бы о своих решениях и поступках. Нет такого человека, который с уверенностью мог бы сказать — «Я сделал всё как надо».