…До дома добрались без приключений и в полном молчании и затем, насколько хватило сил, корпели каждый над своими бумагами: Гуров – над бухгалтерией, Мария – над полученными листками. В доме царила тишина, торжественная, как при покойнике.

Посвежевший и постройневший, вернулся с Домбая Крячко. И первым вызвал из небытия тень покойного панка.

– Наслышан, наслышан, – сообщил Станислав, выгружая мед и прочие сувениры, – ты, господин полковник, точь-в-точь как та самая эта…

– Так и говори – свинья, – хмыкнул Лев Иванович. – Дело-то как было…

Он обрисовал ситуацию с несостоявшимся расширением горизонтов.

– Марии, думаю, обидно, – согласился Станислав, – а по мне… ну и по тебе, куда ж тебя-то девать, и слава богу, меньше беспокойства. Конечно, гражданин Ситдиков по сравнению с иными культурными явлениями выглядел ангелом. Пусть и без крыльев.

Гуров вздернул бровь и закатил глаза.

– Ты что? – удивился Крячко. – Ни одного протокола за четверть века – это тебе не фунт изюма, а железный факт и большая редкость.

Лев Иванович возмутился:

– Да что вы, сговорились, что ли? Жена-то понятно, если ей что-то в голову взбредет, она и черта оправдает, а ты с чего взял? Разница-то есть между «ни одного» или «ни одного серьезного»?

– Лева, ты чего? – удивился Станислав. – Ну я же тебе говорю, что ни-че-го, то есть абсолютно.

– Да не бывает так. Порядочный неформал, который ни разу прилюдно не нажрался, не переломал мебели в гостинице…

– Ни-че-го, – повторил коллега.

– …не набил бы лицо репортеру…

– Да проверял я!

– В связи с чем? – требовательно вопросил Гуров.

– Да просто все, – проворчал Крячко, – доча как-то поставила ультиматум: иду на Сида в «Олимпийский». Мать в крик, я, понятно дело, – нет, и все, а она так индифферентно: некультурно так с детьми обращаться. Мы взрослые люди, так?

– Ну, ну?

– Вот и ну. Говорит: папуля, найдешь имя Сида хотя бы в одной оперсводке – тогда не пойду, договорились? Я и купился.

Станислав замолчал, потирая уши, и наконец угрюмо закончил:

– Только даром время потерял. Не нашел.

– И что же, пришлось отпустить?

– Щаз. Я с ней пошел.

– И что же?

– Ничего, нормально, – пожал плечами Крячко, – голос красивый, музыка ничего. Если бы не дергался, как эпилептик, – вообще было бы здорово. Правда, доча сходила как-то в его театр – вся в соплях вернулась, расчувствовалась. Талантище, драматический гигант, говорит.

– А что смотрела?

– Да я помню, что ли? В своем стиле, про какого-то брадобрея-потрошителя.

Отсмеявшись, Гуров призвал к порядку:

– Ну так и быть, пусть будет панк дисциплинированный и законопослушный.

И вернулся к текущим делам, и занимался этим до того, как по-хозяйски отворилась дверь кабинета и на пороге возникла секретарша генерала, Верочка.

– Трудимся, господа полковники? – поинтересовалась она, постукивая ноготками и поправляя локон.

Станислав солидно заверил, прихлебывая чай и по-купечески отдуваясь:

– Ой, трудимся, Верочка, семь потов сошло.

– Молодцы, – одобрила секретарша шефа, – вы, Станислав Васильевич, можете продолжать трудиться, а вы, Лев Иванович, извольте отправляться к руководству. Оно жаждет вас видеть.

– Он разве не в Питере? – удивился Крячко.

– С чего это вне графика? – с подозрением спросил Гуров.

Безупречная Верочка поджала тонковатые губки: мол, дела руководства излагает лишь руководство.

– Понятия не имею. Вот, только с поезда – и потребовал вас. Идите и спросите, там немедленно разъяснят.

– …Присаживайся, Левушка, – пригласил Орлов.

Старый разыскник, он терпеть не мог своего генеральского мундира и обычно ходил в добротном, сшитом в прошлом веке сером костюме. Сегодня он, нарушая протокол, был одет в костюм черный, в светлой рубашке и с черным же, траурным, галстуком.

И был он непривычно печален. И разнообразные возрастные мелочи – мешки под глазами, морщины, сетки красноватые и прочее – как-то больше бросались в глаза. Генерал выглядел таким старым и усталым, что Лев Иванович отвернулся. Совершенно не хотелось ничего этого видеть.

Тем более что в свете последних событий почему-то все чаще приходили на ум глупые мысли о таких условностях, как время и возраст.

«Легко всяким умникам-фантастам, живой воды налакавшимся, толковать о том, что время – людская выдумка. А поясница каменная по утрам – снится мне, что ли?»

Гуров почему-то вспомнил шприц из-под лидокаина и невольно хмыкнул. «А вы забавник, Лев Иванович, может у человека просто спина болеть? Или если шприц, то обязательно от развеселого раствора? Боритесь с подозрительностью».

Чтобы прийти в себя, Лев Иванович воспользовался надежным способом: оглядел старый кабинет. Это помещение на всех действовало смиряюще, как-то все уменьшалось в нем, и хорошее, и плохое. Может, из-за того, что времени тут просто нет? Уж сколько лет не меняется обстановка, все тот же длинный стол для многолюдных совещаний, выстроенные в ряд стулья с прямыми спинками. И опять-таки телефоны. К чему бы все эти телефонные батареи теперь, во времена интернета и сотовых, – но нет, стоят. Намекая тем самым, что по ним ведут не легкомысленные разговоры за жизнь, как по вашим глупым гаджетам, а важные беседы, и звонят по ним люди – не вам чета.

Осознавая, что «лекарство» подействовало, Лева занял свое излюбленное место, спиной к окошку, и приготовился выслушать некую историю, по всему видать, душещипательную. Все об этом говорило и подавало невербальные сигналы. Сколько лет вместе, тонкости, сигналы и детали изучены уж лучше собственного отражения в зеркале.

Опять-таки потупленные глаза, резкое, никчемушное перебрасывание листков календаря (не переваривает старый генерал новомодные настенные, с глупыми «бегунками»). И, наконец, глубокое погружение в недра сейфа.

– Есть одно дельце. Щекотливое, – наконец признал очевидное Орлов, прогудев из-за бронированной двери, – даже, точнее, не дело, а просто ситуация такая… ну ты понимаешь.

Гуров пока не понимал, но кивнул.

Генерал вынырнул из сейфа со средней толщины папкой, отложил ее деликатно в сторонку, до времени. Снова занес палец над ни в чем не повинным календарем и вроде бы собрался уже надругаться над чередой дней, откатив ее назад или заставив прыгнуть вперед, – сдержался, убрал руки за спину и принялся излагать, шагая взад-вперед:

– Точней, дела-то как раз никакого нет, а вот ситуация взята под контроль.

– Я понимаю, что наивен, и все-таки – это как же так?

– А вот так. Причем не только нашим руководством.

– Допустим. Почему же его нет, дела-то?

– Потому что официально пострадавший – не есть пострадавший, смерть его наступила от естественных причин. Естественных при его образе жизни… или нет. В общем, картина такова, что человек умер сам. В то же время не исключено, что этот же человек мог выступить ключевым свидетелем по делу о нецелевом использовании бюджетных средств. Или одним из подозреваемых.

– И что же, есть основания полагать, что ему помогли скончаться от естественных причин? Так?

Генерал кивнул, дернул подбородком, проворчал совершенно по-стариковски:

– Дичь какая.

Помолчали. Полковник, деликатно откашлявшись, предложил:

– Петр Николаевич, мы же с вами достаточно близко знакомы. Можете смело называть людей своими именами.

– Хватит язвить-то, – недовольно попенял Орлов, – назову имя, не беспокойся. Ситдиков, Михаил Юрьевич…

– То есть?

– …член Думского экспертного совета по развитию информационного общества и средств массовой информации, – твердо закончил генерал.

– Серьезно? – недоверчиво спросил Гуров.

– Да, – подтвердил Орлов, – именно.

Пауза. Лев Иванович уточнил:

– Мы с вами, Петр Николаевич, одного и того же человека имеем в виду?

– Да, да, – уже с раздражением подтвердил руководитель. – Ну меня-то ты что глазами пожираешь? Пробегись, легче станет.