– Что ж, в другой раз? – чуть подумал и, горько усмехнувшись, кивнул сам себе: – В другой раз.

Он снова положил ладонь на ручку и вспомнил тот день, когда впервые ощутил этот «иной» холод. Четыре года назад, в девяносто четвёртом.

Испания, Малага / 16 декабря 1994 года

Солнечный зайчик настырно лез в глаза, словно преследовал. Это началось на школьном дворе – почему-то в толпе галдящей ребятни зайчик выбрал именно Костю. Прицепился, будто назойливая муха, и теперь не отставал ни на улице, ни в парке. А Костя сердито щурился, вполголоса ругался то по-испански, то по-русски и отмахивался, не сбавляя шага, хотя, в общем-то, никуда конкретно не шёл.

Последний день учёбы выдался хуже некуда. Мария Костю по-прежнему не замечала, Хорхе высмеивал русский акцент, а учитель географии сеньор Лопес влепил очередную «инсуфифьентэ», или, проще говоря, «парашу», и велел явиться в школу на каникулах.

Всё здесь шло не так, неправильно, и сейчас, за две недели до Нового года, это ощущалось сильней, чем раньше. Декабрь изобрели, чтобы играть в снежки и лопать мандарины, а не пялиться на море и слоняться среди пальм.

В глубине души Костя, конечно, понимал, что его симпатии к Марии совсем не сочетаются с желанием поиграть в снежки. Чувствовал, что долго на границе между детством и взрослением не устоять – шагнёшь или вперёд, или назад.

Солнечный зайчик вдруг полыхнул перед глазами с такой силой, будто внутри него ядерная бомба взорвалась. Костя ослеп и полетел куда-то в темноту. Всё глубже и глубже в чёрное, обволакивающее ничто, в нестерпимый, обжигающий холод.

Странный, иной холод. Не такой, какой чувствуешь, ныряя головой в сугроб. Не тот, от которого перехватывает дыхание в ванной под душем, когда предательски отключается горячая вода. Нет, в этом холоде ощущалось нечто противоестественное, нечто враждебное и вместе с тем непостижимое. Будто он высасывал тепло не потому, что так полагалось по закону термодинамики, а с какими-то своими, личными целями.

Зрение вернулось, может, через секунду, а может спустя целую вечность – там, в темноте время шло как-то иначе, а может, и не шло вообще. Однако Костя снова оказался в залитом солнце парке – стоял, привалившись к бугристому стволу пальмы. Растерянно заморгал, как вдруг заметил необычного человека.

Очень высокий, за два метра ростом, он неторопливо приближался по аллее, выставляя длинные ноги, словно ходули. Одет был во всё чёрное – плащ, рубаха, брюки, ботинки. Одна лишь бандана на голове выделялась пёстрым, всех цветов радуги пятном. Худое, с острыми скулами и тонкими губами лицо казалось болезненно бледным, глаза скрывались за  тёмными кругами очков.

Чужестранец – вот какое слово первым приходило на ум. Совершенно точно не местный, да и в туристы годился с большой натяжкой. Он вообще выглядел как-то вне времени, вне места, вне привычной жизни и привычных забот.

Костя отлепился от пальмы, закинул на плечо рюкзак и прошёл мимо чужестранца, любопытно косясь. В спину вдруг окликнул бархатный, чуть насмешливый голос:

– В декабре нужен снег, верно?

Сказано это было на чистом русском, без малейшего акцента. Костя удивлённо обернулся, рюкзак сполз с плеча, будто тоже от удивления.

– Вы – русский?!

– А что, не похож? – иронично осведомился чужестранец.

– Да нет, просто… Здесь редко встретишь русских, а в школе так и вообще я… один такой.

– Понимаю. Нелегко быть белой вороной.

– А иногда и чёрной, – ляпнул Костя и тут же смущённо прикусил губу.

Но незнакомец не обиделся, а, наоборот, рассмеялся.

– Да, ты прав, – он одобрительно ткнул в сторону Кости указательным пальцем. – И не нужно стесняться. Всегда лучше говорить правду. Ложь – извилистая тропа, можно и ногу сломать, а вот правда прокладывает прямой путь. Всё верно – так вышло, что в облике чёрной вороны я оказался здесь вороной белой. Но чёрный цвет лучше всего впитывает солнечные лучи. А с солнцем у меня… особые отношения.

Незнакомец говорил размеренно, уверенно, даже несколько напыщенно. Как лектор, диктующий конспект и твёрдо убеждённый, что каждое его слово записывают десятки ручек. Костино внимание вдруг привлекли тёмные очки – вблизи они оказались двумя чёрными заглушками, полностью скрывающими глаза.

– Да-а-а, – задумчиво протянул незнакомец и повёл головой в сторону пылающего в небе диска. – Давненько мы с ним не виделись. С непривычки ярковато.

– Вы – полярник, – догадался Костя.

– Нет, я – инструктор. Инструктор по Сдвигу.

Сочетание слов, не имеющее никакого смысла, прозвучало так просто и буднично, как нечто само собой разумеющееся.

– Инструктор по сдвигу?

– Видишь ли, Костя, когда случается Сдвиг, то появляется носитель, – как ни в чём ни бывало продолжил инструктор. – А носителю всегда нужен кто-то вроде меня. Тот, кто знает всё. – Он шутливо раскланялся. – Меня зовут Хэд, кстати говоря.

– А как вы узнали моё…

Костя удивлённо окинул себя взглядом, словно желая убедиться, что на груди не болтается бейджик с именем.

– Я ведь уже сказал, что знаю всё, – напомнил Хэд. – И должен заметить, это заметно облегчает жизнь. Миром правят информация и те, у кого она есть. Предупреждён – значит вооружён. Никаких сюрпризов, никаких неожиданностей. Это как в грозу – кто увидел молнию, готов к удару грома. А ты меня, похоже, не слушаешь.

– Нет-нет, слушаю, – быстро заверил Костя.

Примерно так же он убеждал сеньора Лопеса на уроках географии, и примерно столько же из сказанного сейчас пропустил мимо ушей, но, тем не менее, выхватил главное.

– Если вы правда знаете всё, то… – Костя запнулся и замолчал, робко переминаясь с ноги на ногу.

Хэд не подгонял, не выказывал нетерпения. Невозмутимо нависал и при необходимости, кажется, мог бы простоять так весь день, лишь улыбка играла на губах.

– У нас в школе есть одна девчонка, – наконец набрался смелости Костя, – и мне надо знать…

– Ты неверно меня истолковал, – мягко перебил Хэд. – «Всё знаю» не значит «всё говорю».

– Почему? Вам что, сложно? Сами ж сказали, правда – верный путь. Или как там? Покажите пример.

– Да, но ты сейчас клянчишь чужую правду, личную правду, – холодно заметил инструктор. – Хочешь знать, нравишься ли девочке – спроси у неё.

– Ну, ясно, – фыркнул Костя. – Вначале навешали лапши, а теперь – отговорки. Хорошее развлечение! Фелиз навидад.

Он рассерженно зашагал прочь и задёргал плечом, поправляя сползающий рюкзак.

– Поспеши, – окликнул в спину Хэд. – Кике уже налил лужу. В твоей комнате.

– Вот чёрт, – пробормотал Костя и побежал.

Пулей вылетел на улицу и едва не снёс нарядного пластмассового Папа Ноэля, стоящего на входе в парк. Полутораметровая белобородая фигурка в красном полушубке опасливо закачалась, но устояла.

– Нос вемос, – донёсся вслед насмешливый голос инструктора, когда Костя уже перебегал дорогу.

Он миновал пару оживлённых торговых кварталов, лавируя среди спешащих людей, колючих ёлок и набитых подарками пакетов. Промчался мимо длинной, змеящейся очереди в киоск за лотерейными билетами. Проскочил местную аптеку, где двое белоснежных фармацевтов расставляли в витрине рождественский вертеп.

А когда уже заворачивал на свою улицу, услышал за углом знакомые голоса соседок. Говорили быстро, возбуждённо, наперебой, донеслись обрывки фраз на испанском. Что-то про неукрашенный дом, решётки и несколько раз повторенное «сальвадес» – дикари.

Завидев выскочившего из-за угла Костю, женщины одновременно замолчали. Донья Конча и донья Аделия засуетились, заметались на месте, словно их застали за чем-то постыдным. Донья Густава, наоборот, обратилась в камень – застыла, чопорно вскинув подбородок.

– Буэнос диас, – пробормотал Костя и побежал дальше.

Уже на пороге он, запыханный и раскрасневшийся, запоздало сообразил, про какой дом сплетничали соседки. Один неукрашенный на всей улице, с решётками на окнах. «Сальвадес». Злость вперемешку со стыдом нахлынули в прихожей. А поднимаясь по ступенькам на второй этаж, Костя покосился на развешенные вдоль лестницы семейные фотографии и решил, что родителям ничего не скажет.