сказать, это — посмотреть... (Him, her, to do, not forget, il y a des choses, comme toujours...)*
7:49. Все позади. Едешь в аэропорт, сидишь за столом в транзитном зале (с карандашом, ручкой, резинкой), пытаешься зафиксировать уже убежавшие, потерянные мысли; мчишься сломя голову сквозь Duty Free в
обреченной на неудачу попытке купить что-то осмысленное для себя, для друзей в очередном городе, для
дома и семьи к Рождеству... И хотя чемодан уже собран и сдан, предыдущий вечер продолжает настойчиво
преследовать вихрем фрагментов: скомканный пассаж во время концерта, чей-то обидный комментарий, собственная растерянность перед лицом банальности, воинственная размолвка перед сном и неудачная
попытка, подавив чувство вины, заснуть... Вот она — Музыка аэровокзала, насквозь алеаторичная и, как в
аду, — лишенная коды.
* Ему, ей, сделать, не забыть (англ.), есть вещи, как всегда (франц.) 93
Потом в самолете, — поиски места, куда еще можно положить скрипку; просмотр утренней прессы
(рецензия на концерт?); ожидание взлета. Ни безукоризненно вышколенная улыбка стюардессы (не
скрывающая слоев радужной косметики), ни добрая сотня пассажиров вокруг с отглаженными
воротничками и пестрыми галстуками не помогает отвлечься от неумолчного тарахтения души на холостом
ходу неприкаянности. Прохладный, вряд ли когда-нибудь всерьез заваренный чай не поднимает тонус, а
лишь усиливает грустную мыслишку, — вот едешь, летишь, играешь, передвигаешься невесть куда, невесть
зачем... Всплывает Сент-Экзюпери.
9:27 — 10:27 — 11:27. Прибытие. В очередную страну, очередной город, очередную гостиницу, на
очередную репетицию. Бесконечное количество новых лиц. В Азии отчуждение воспринимаешь со-знательнее и все представляются нам почти одинаковыми. В Европе обманчиво кажущееся несходство.
(Почва для новых иллюзий, соблазнов, разочарований...)
11:56. Репетиция вступает в привычное русло. Стараешься, ищешь общих путей, решений с дирижером. Кто
же сегодня маэстро? Мил, заносчив, знаменит, неуверен? Друг или коллега? Маккиавелли или
Мефистофель?
Борешься совместно (если, разумеется, не с ним самим), во имя общих решений, с его подчас не слишком
дисциплинированными подданными.
Течение музыки без конца прерывается. Остановка за остановкой, объяснение за объяснением, 94
просьба за просьбой; сочинение дробится на тысячу фрагментов, которые вечером — если повезет — сра-стутся. Как часто этот процесс впоследствии обречен на неудачу только потому, что какое-то маленькое
колесико созидающего Музыку взаимоотношения теряется между пультами или рядом со словом и звуком.
С каким отчаянием ответственный за концерт музыкант (дирижер или солист) стремится заменить это
колесико собственными лихорадочными движениями! А если он сам это колесико потерял? А если у него и
не было его никогда? Увы, как бессмысленны попытки преодолеть пустоту...
13:02. Работа, если она вообще имела место, завершена. Принимал ли ее всерьез кто-нибудь из
присутствовавших? Успех еще не предопределен, однако тот, кто пал жертвой мечты об успехе, хочет, чтобы его накормили. Нет, еще не обед. Кто приглашал сегодня? Фирма грамзаписи? Менеджер, приехавший из другого города или страны? Или от вас, как всегда, ожидают, что вы не забудете свою
кредитную карточку?
Нет, это — потом. Сначала вам самому предстоит стать «кормом». Интервью. Все те же, набившие ос-комину, вопросы: «Откуда? Куда? Что любите больше всего? Чему (кому) обязаны? Почему играете так
много (мало) современных авторов? Любимые партнеры? Любимые партнерши? Локенхауз? Когда?
Почему? По чему? Как так? Как? Разве так?» Конец. Хорошо хоть, недолго.
13:48. Дай Бог, ресторан не закроется. «Успели!» Наконец можно что-то проглотить! И тарелка супа... И
ожидание десерта (всегда слишком сладко-
95
го)... В течение обеда — три, нет, четыре раза: «Маэстро, к телефону, вас спрашивают». (Линия действует?
Кто-то уже повесил трубку? О репетиции на следующей неделе? Вы хотите назначить репетицию — день, час? Почему все это надо сейчас?) Назад к столу. На чем мы остановились? Ах, да... «Если я только
подумаю...» (Хорошо, что еще думать можешь, не все потеряно, а как там с чувствами?) Для вас это было
удовольствием? Прекрасно — Fine-buono-freut mich*... Миссия исполнена. The job is done**, теперь
поскорее в номер.
15:15. Портье передает ключ и шесть-семь записок: «А. звонил». «Б. просил перезвонить «немедленно».
Факсы, факсы, факсы, — все шуршит, мелькает и норовит вывалиться из рук. У двери номера бумажки-таки
падают на пол — ключ выигрывает сражение.
15:52. Телефон (он до сих пор бездействовал), не будучи использован — отключается, вывешена табличка
«Не беспокоить». (Остановит ли это горничную? Не ворвется ли, несмотря на картонку, бармен, проверяющий содержимое холодильника?) Открывается постель. (Опять только одна подушка!) Занавески
(они все равно образуют щелку и пропустят свет) задергиваются до отказа (если они вообще позволяют это с
собой проделать). Затычки для ушей или приказ самому себе: «Спать». (Процент успеха — ничтожен).
Защитная функция активизируется. Глубокий вздох, надежда отдохнуть. Сон еще не решил, посетит ли он
вас или нет...
* Прекрасно - хорошо - я рад (англ.,итал., нем.)
** Работа сделана (англ.)
96
17:28. Немыслимо себе представить, — через полтора-два часа быть на сцене... Как же совладать с собой
сегодня? Усталость, нервность, неуверенность. Голова и руки еще не пришли в себя после целого дня пути; ощущение загроможденности и нечистоты (репетиции, разговор, извещения). К счастью, существует душ.
Иногда — роскошь стакана крепкого чая (было бы печенье!). Уже 18:21... Машина ждет. Такси нужно еще
найти; прогулка, говорят, удобна и полезна (вес инструмента с футляром — шесть килограммов) для
здоровья. Если, конечно, отыщешь дорогу. Не забыть бы фрак, ноты... Вечно замаскированный
артистический вход. Безнадежность перед запертой дверью, открывающейся (после семи-восьми
собственных попыток) ничего не ведающим служителем зала.
18:51. Разыграться, проверить сложные пассажи, вдеть запонки в манжеты. Выясняется, что забыты бабочка, черные носки или очки для чтения. Тромбон проверяет свою мощь рядом с артистической; заходят
поздороваться администраторы зала; дирижер, соблюдая акт вежливости, приветствует вас перед
увертюрой, неожиданно прибывшая знакомая — откуда же я ее знаю? — просит о билете на концерт; приглашения для друзей, оставленные в кассе, куда-то запропастились (еще хорошо, если вам потом не
вменят в вину, что вы не внимательны к просьбам). Слышно слишком низкое (или высокое) «ля» гобоя —
если он не застрял на перекрестке. Скрипка не желает настраиваться. Влажно, и колки не движутся. Зато из
соседней артистической доносятся в безупречном исполнении труднейшие
97
места из вашей сегодняшней программы. Это разыгрывается концертмейстер...
20:12. Как долго длится первое оркестровое сочинение? Опять увертюра к «Майстерзингерам»? Как прежде
в Советском Союзе «Праздничная увертюра» Шостаковича...
20:15. Аплодисменты.
20:17. Выход на сцену. Тишина. Первые такты вступления вызывают тревогу ненадежности. Откуда она? Из
оркестра? От вас? Акустика огорчает. Во втором, третьем ряду сидит некто с партитурой в руке, — нет, хуже: со скрипичной партией! Но листает ноты в совершенно других местах. Что у него за издание? «Закрой
глаза! Стисни зубы! Открой душу!»
20:58. Все. Звуки кончились. Силы кончились. Все кончилось. Слава Богу! («Не правда ли, приятнее всего
выходить на сцену не играть, - только на поклоны», — слышу я Татьянин голос лет двадцать тому назад).
