существенное ослабление фона при соблюдении правил пользования. В реальности — в лучшем случае

двадцать пять процентов ослабления шума, что, конечно, сильно отличается от двадцати пяти децибелов, обещанных рекламой. Но и двадцать пять процентов — пусть скромное, но существенное облегчение, если к

тому же учесть, что комочек в ухе создает и целительный психологический эффект. Решить, что вы ничего

не слышите — прямо-таки достижение аутогенной тренировки. (Как хочется заткнуть уши и во время некоторых концертов!)

Как бы то ни было, вы лежите, наконец, в постели, наслаждаясь обманчивой тишиной. Хорошо, если эта

штука не давит на ухо изнутри. Если вам

80

повезет, вы найдете удобное положение для головы, в котором комок не выпадет или не переместится. Но

это-то сразу заметно, — аварийная система врывающихся звуков включается, так сказать, автоматически.

Сколько времени еще есть в запасе? С этим вопросом, родившимся в подсознании, вы пытаетесь заснуть.

Опоздание самолета, задержка багажа, затянувшаяся репетиция, невероятно медленное, так и хочется

сказать, на индийский лад, обслуживание в найденном с трудом ресторане, бессмысленное, утомительное

интервью, данное по настойчивой просьбе менеджера оркестра — все это стараешься стереть из памяти.

Если усталость достаточно сильна, и волшебный Ohropax не забыт, то удается уснуть.

Может случиться и по-другому. Просыпаюсь. Где же сегодня проклятый выключатель?! Наконец-то! Почти

шесть вечера! Где я, собственно? Узнаю гостиничный номер: Лондон. Скоро заедет машина. Что там

говорил мой менеджер Терри? Шесть пятнадцать? «A lot of traffic»,* — пообещал он. Концерт начинается в

половине восьмого. Festival Hall — зал, который я не слишком люблю. Зато Риккардо Мути — как хорошо

он сегодня репетировал! Как редко случается, что дирижер уважает солиста и тратит на него время.

Но что за странное ощущение в ухе? Почему так плохо слышно? Проклятый Ohropax! Часть ватно-воскового комка застряла. Что делать? Вынуть самому? Нет, в самом деле — наваждение. Гадкая шту-

* Пробки на дорогах (англ.)

81

ка проваливается еще глубже! Что делать? Быстрее одеться — Терри Гаррисон, мой английский менеджер, уже ждет. Внизу в холле: «I have a problem — a real one».* Едем к врачу. Какое счастье, что приятель

Гаррисона в этот час еще на работе. «Don't worry», — заявляет он, — «I'll fix it... Give me ten minutes».** Ог-ромная порция воды из шприца делает свое дело. Ухо свободно. Быстрее в зал... The traffic... Дождь меняет

представления о скорости. Лондонцы все равно говорят: «Nice day today, isn't it».*** Когда мы приезжаем, оркестр уже играет увертюру... Едва успеваю настроить скрипку. О том, чтобы разыграться, и речи нет.

Аплодисменты при выходе. Звучит вступление -Шуман: гениальный, но все еще недооцененный концерт.

После долгого tutti начинается мое соло. Что такое? Все слышится примерно вдвое громче: каждая

царапина, каждый вздох, каждое прикосновение смычка к струнам. Как мне потом объяснили, шприц со

струей воды удаляет из уха также и естественный фильтр.

С каждым движением смычка растет чувство, что я произвожу только шумы — даже в поэтичнейшей

второй части. Вспоминается шуточное определение скрипичной игры — «трение лошадиного хвоста о

кошачьи внутренности».**** Какая пытка! Наконец-то кода. Овации. Рукопожатие Мути. Концертмейстера.

Заметил кто-нибудь? Надеюсь,

* У меня проблема, настоящая (англ.)

** Не беспокойтесь, я справлюсь. Дайте мне десять минут (англ.)

*** Славный сегодня день, правда? (англ.)

**** Из «Словаря сатаны» Амброза Бирса

82

никто. Публика в этом не может разобраться. Меломаны воображают, что получили удовольствие в

соответствии с высокой ценой билета. Пресса все равно найдет, к чему прицепиться: поздний Шуман,

«критический период»...

Пример не единственный. В Берлине то же самое произошло еще раз. Тут я решил быть хитрее и не пошел к

врачу перед концертом. Решил, что справлюсь сам. Чего только не удается пальцам, так ловко

превращающим в звуки маленькие черные точечки партитуры. Во время второй части концерта Бетховена

пришлось изменить мнение о способностях моих пальцев. Когда я захотел исполнить очередной пассаж

особенно романтично, у меня перехватило дыхание, и я поневоле сглотнул. Тут же стало ясно, что именно

этого и следовало избегать. Вместе с глотательным движением застрявший кусочек Ohropax провалился

непосредственно в слуховой канал. Тишина, которой полагалось воцариться в зале, завладела моим ухом, —

оно совершенно оглохло. Весь финал был доигран на «автопилоте». Интонацию контролировали лишь

пальцы. Музыка разливалась вокруг меня, но могу сказать, что я присутствовал при этом лишь наполовину.

Ситуация была весьма гротескной: теперь я лучше понимал, что приходилось испытывать глухому Бетховену. Так что, в некотором смысле, исполнение оказалось исторически достоверным. А Николаус

Харнонкур, некоронованный король всего аутентичного, стоял рядом, поглощенный дирижированием, не

подозревая о том, что происходит во мне.

83

Длинный шнур - короткие гудки

Изобретатель телефона наверняка полагал, что превращает мечту человечества в реальность. Многие его

современники, вероятно, испытывали совершенно неведомые до того чувства, получив возможность, несмотря на расстояния, стены и границы, общаться друг с другом, — точнее сказать, слышать друг друга. С

тех пор телефон играет в нашей жизни важнейшую роль. Иногда он даже может заменить собаку или кошку.

Телефонные разговоры помогают преодолевать одиночество; мы звоним, спасаясь от скуки или стресса, по

делу и без. Так или иначе, все мы давно рабы сего аппарата. А с появлением факса наша зависимость от

технологии, заменяющей живое общение, только возросла.

Разумеется, давно в ходу усовершенствования, призванные, с точки зрения самих создателей, облегчить

связь: к примеру, кнопка «Ждите», отныне

84

собеседник может прямо посередине фразы внезапно объявить: «Простите, меня вызывают по другой

линии», — и на некоторое время как бы провалиться сквозь землю. Иногда он даже ничего не говорит, — вы

внезапно слышите в трубке концерт Моцарта или полную тишину, и предоставлены самому себе. Ничей

механический голос не докладывает, когда вами снова займутся. Лишь щелчки в аппарате, при заокеанских

разговорах звучащие особенно отчетливо, напоминают о том, что доходы почты, отеля или телефонной

станции продолжают расти и в эти решительно ничем не заполненные минуты.

Почему собеседник покинул вас в одиночестве, остается, как правило, в тайне. Даже если у него важный

деловой разговор, вас это все равно не касается. Тишина в трубке или музыка призваны оказывать

успокаивающее воздействие. Некрасиво только то, что собеседник оборвал общение с вами посреди

разговора. Многие факты внешнего мира могут резко оборвать интимность диалога: грохочущий трамвай, шум на лестнице, входящая секретарша, официант со счетом за обед — все как бы нарочно пущено в ход, чтобы не дать вам высказаться.

Слышу голоса защитников рациональности и деловитости. Они смотрят на все с другой, полезной стороны, и превозносят технику. Скажем им: каждый вправе выбрать, нравится это ему или нет. Что касается меня, следует признаться — как только я слышу «Ждите...», я тут же опускаю трубку. Тогда я обретаю

собственный покой — не тот, который навязан мне кем-то другим.

85

Одиночество в ожидании звонка. Тоска по человеческому голосу. Вспоминаю монодраму Кокто. Кажется, больше никому не удалось так искусно воссоздать связь между отчаянием и телефонным аппаратом. Узнать