Дзинь. Лифт объявляет пятый этаж.

Я поднимаю голову, надеясь, что никто не заметит, что глаза у меня на мокром месте. Куполообразный потолок метрах в тридцати над нашими головами покрыт двумя огромными экранами. По небу, похожему на настоящее, плывут волнистые облака. Массивные ряды светильников дают полноценное освещение, как в маминой теплице.

Бен стоит рядом и тоже смотрит вверх.

– Через пару часов вы увидите ночное небо, всё будет привычным, как дома.

Я слежу за его пальцем, он опять показывает на парк.

– Там даже настоящие растения.

– Красиво, – шепчу я.

Мама целует меня в щёку: наши разногласия больше не играют роли. Она тихонько говорит мне на ухо:

– Посмотри внимательно в середину.

Я медленно осматриваю середину парка. Стена из булыжника, выложенная кольцом, похожа на декоративную вазу в середине стола. В центре каменного кольца растёт небольшое деревце.

– Это рождественская ёлка? – спрашивает Хавьер.

Мама тихо хихикает.

– Это Гиперион[9].

Я поворачиваюсь к ней, и мы сталкиваемся носами. Я довольно смеюсь.

Она, наверное, бредит. У меня всегда был хороший глазомер. Ну не может из этого прутика вырасти самое высокое дерево в мире. Даже если настоящее местоположение Гипериона скрывается, любой, у кого родители – ботаники, знает про легендарное дерево. Мама однажды видела его собственными глазами. Она рассказывала, как обняла его и заплакала.

Я смотрю на неё. Она с обожанием глядит на крошечное дерево, впервые за последние несколько дней улыбаясь по-настоящему.

– Ну, не сам Гиперион, но мне удалось взять отросток.

У неё дрожит голос.

– Мы оставляем столько прекрасного. Взять с собой потомка растения с такой силой и жизнеспособностью для меня невероятно символично.

Она вздыхает.

– Когда мы прилетим на планету, он всё равно будет малышом по сравнению с его матерью. Для его подкормки и других растений используются питательные вещества с постепенным растворением. – Мама вскользь упоминает об изобретённых ею новейших добавках в почву и нервно смеётся.

– Посмотрим, что получится.

Дзинь. Лифт поднялся на шестой этаж.

– Поздравляю вас, – улыбается Бен. – Отличная работа.

Мама едва заметно кивает. Дверь открывается. Мы выходим.

Остальные пассажиры уже исчезли в лабиринте коридоров.

Вслед за Беном мы входим в туннель, ближайший к боковой обшивке корабля. Он поднимается вверх, освещение довольно тусклое, и я держусь за поручни. Мы почти вверху туннеля, то есть приближаемся к правому крылу богомола.

– Знаете, – продолжает Бен. – Я знаком с доктором Нгуен, которая отвечает за семена и посадки на первом этапе нашего путешествия.

Мамина улыбка немного сползает, и папа гладит её по спине.

– Мы дружим, – говорит мама. – Увидите её, передайте, пожалуйста, нашу благодарность. И…

Наступает неловкая тишина.

– Конечно, – говорит Бен. – Обязательно передам.

Я заглядываю в открытые двери по обеим сторонам. Люди в серой униформе, как у Бена, стоят у панелей, скользя пальцами по голоэкранам.

– Подростковая стазисная палата, – говорит Бен, показывая на открытое помещение справа.

С каждой стороны пустого прохода посреди комнаты выстроились тридцать белых капсул со стеклянным верхом, похожих на гробы. Большинство крышек уже закрыто, внутри блестит флуоресцентная жидкость.

Я высвобождаю руку из маминой и не решаюсь войти.

Перед одной из капсул стоит женщина с пучком на голове и планшетом в руке. Рядом с ней – семья со светловолосым ребёнком. Женщина смотрит на меня и морщит лоб, словно я муха, которая приземлилась на контрольную панель. Она тычет в планшет, и дверь с глухим стуком закрывается.

Бен наклоняется ко мне.

– Главная дежурная. Очень серьёзно относится к работе.

Я благодарна, что вместо той дамы с нами Бен.

– Уважаемые доктора Пенья, ваши места – в носовой части правого борта корабля. Места детей – в кормовой части, впереди…

Папа останавливается.

– Погодите, никто не говорил, что нас разделят.

Бен поворачивается к отцу и, запинаясь, говорит:

– Таков… таков порядок, – понижает голос он. – Мне очень жаль, доктор Пенья, но ваше место – в другом конце корабля.

Он смотрит через комнату на главную дежурную.

– У нас приказ: для более эффективного наблюдения сортировать и размещать в соответствии с возрастом.

Сортировать и размещать? Будто мы яйца в картонной упаковке. Чрезмерно очищенный воздух обжигает ноздри и глаза.

Родители переглядываются. У мамы вид не менее озабоченный, чем у отца, но она стискивает его руку.

– Милый, всё будет хорошо.

Папа быстро целует её в лоб. Я смотрю на Хавьера, который нахмурился так же, как и папа, беру его за руку и целую в лоб.

– Милый, всё будет хорошо, – шепчу я, передразнивая маму. Хавьер улыбается и прижимается ко мне.

Папа кивает Бену, что можно продолжать, и тот облегчённо вздыхает.

Бен входит в открытую дверь, потом смотрит на нас с Хавьером.

– Мы пришли. Места для детей от шести до двенадцати лет.

В «подростковой» комнате темнее, чем на остальном корабле.

Здесь стоит три ряда по шесть стазисных капсул, и выглядит они точно, как яйца в картонной упаковке. Все капсулы, кроме семи, уже заняты. В мерцающей жидкости плавают тёмные формы. Я вспоминаю зеленоватую воду мангровых каналов возле дома Литы в Тулуме, где она выросла, самом спокойном месте на Земле. Но мне всегда казалось, что неясные тени, скользящие под поверхностью, того и гляди, оттяпают пару пальцев. Хавьер хватает меня за талию.

Бен наклоняется к Хавьеру.

– Я понимаю, что тебе немножко страшно, но, пока я здесь, буду заботиться о вас обоих.

Бен отодвигает защёлку на пустой капсуле. Крышка с чавкающим звуком открывается.

– Видите, как сканер МРТ в кабинете врача.

– А кто поместит в них вас? – спрашивает Хавьер Бена, показывая на капсулу.

Мама обнимает его за голову, закрывая ладонью рот.

– Извините, – говорит она. – Он не понимает.

Бен склоняется над Хавьером.

– У нас самая крутая работа в мире. Мы проживём всю жизнь на корабле, путешествуя в космосе.

Бен машет рукой.

– Ты же видел, какой у меня замечательный новый дом?

Хавьер кивает.

Он прав. По-моему, это лучше, чем умереть на Земле. Но в парке Бена не почувствуешь запаха цветов пустыни после дождя. Огромный экран над головой может показать дневное и ночное небо, но на нём не увидишь вспышки молнии, не услышишь раскатов грома. Вид тёмной пустоты космоса не сравнится с оранжевыми и красными всполохами при восходе и закате солнца у гор Сангре-де-Кристо там, дома.

Бен продолжает:

– Я даже помогал людям на первом корабле заснуть перед взлётом. Там были строители, фермеры… много детей. А когда ваш корабль совершит посадку на Сагане, они будут готовы к… – он постукивает по лбу Хавьера, – науке, которую несёт наш корабль.

Я вспоминаю ещё об одном корабле, который мы видели по пути сюда, и думаю, сколько на нём путешествует детей с родителями.

Бен подаёт маме пластиковый пакет и достаёт ширму для переодевания. Пока мама помогает Хавьеру переодеться, Бен приглашает папу подойти поближе к капсуле. Он понижает голос и меняет тон, словно уже сотню раз сегодня говорит одно и то же:

– En Сognito немедленно погружает органы и мозг в сон. Гель постоянно сохраняет ткани, удаляя стареющие клетки и отходы. Он не только обеспечивает питание и кислород, необходимые организму для длительного пребывания в стазисе, анестетик в его составе подавляет чувствительность нервных окончаний, доводит температуру до комфортной после пробуждения.

Папа делает глубокий вдох.

– Понимаю. Благодарю вас.

Бен быстро меняет тему, и его голос приобретает обычное звучание.

– И, – он смотрит на планшет, – у меня уже есть программы En Cognito и для Хавьера, и для Петры. Стандартный набор с упором на ботанику и геологию.