Благодаря постоянным усилиям мамы оградить меня от всех опасностей, я чувствую, словно меня поместили в наглухо запаянный целлофановый пакет. А когда я с папой, у пакета будто надрывают уголок.

Берём по молотку и ведёрку. Папа ведёт меня к тенистому ущелью. Он подходит к крутому склону и наклоняет голову в одну сторону, потом в другую.

– Кажется, здесь.

Он смотрит на меня, и я пожимаю плечами.

– Мм, геология.

Он подмигивает.

– Когда-нибудь ты даже не будешь смотреть на неё, как на науку.

Он поднимает молоток.

– Может, даже… полюбишь.

Я кусаю губы и отворачиваюсь, чтобы скрыть усмешку. Не пройдя и полкилометра от входа в парк, я сажусь на землю рядом с отцом и вытаскиваю бутылку с водой, глотая, будто ходила по горам целый день. Папа постукивает молоточком, исследуя площадку десять на десять сантиметров. Потом останавливается и смахивает пыль пальцем, выдалбливая камень по периметру, пока он не выходит свободно. Он стирает грязь с поверхности камня и, усмехаясь, осматривает его, как драгоценную реликвию.

Я ставлю бутылку с водой и смахиваю рукой в перчатке многолетний шлам.

– А про этот что скажешь?

Я поднимаю белый камень.

Даже сквозь грязь его поверхность необычно сверкает.

– Кварц, – говорит он. – Но не отвлекайся. Мы пришли за яшмой.

Он достает из кармана с десяток круглых бусин и выкладывает на земле рядком. И поднимает тёмно-красный камень, который только что выкопал.

– Когда этот отполируют, он хорошо впишется к остальным.

Я рассматриваю смесь бусин.

– Они все разные.

– У каждого куска яшмы свой дух. Камень сам откроет, кто он.

– Но он не похож на другие.

Он достаёт его снова и поднимает к свету. Алый камень прорезает жёлтая жилка. Красный оттенком похож на камень, который он положил в ведёрко.

– Они и не должны быть одинаковыми, камни ведь дополняют друг друга. Различия только красят общую картину.

Грохот шин по немощёной дороге эхом отдаётся в ущелье. Мы оба одновременно оборачиваемся на шум и видим, как по выложенной гравием дороге несётся грузовик.

– Я думала, знак указывает, что проезда нет.

– Так и есть, – щурится папа. – Не так уж многие сюда приходят. Очевидно, собиратели сами устанавливают правила.

Из обеих дверей грузовика выходят мужчины в жёстком новом камуфляже и брюках в тон.

Папа кивает в их сторону, но они слишком заняты, смеются над чем-то, чего нам не слышно.

Они открывают дверцы у заднего сиденья и достают большие девятнадцатилитровые вёдра. Папа качает головой и, наклонившись ко мне, говорит одним уголком рта:

– Великие охотники за камнями.

Я хихикаю.

Мужчина повыше в старомодной бейсболке идёт прямо к ближайшему склону. Он не вертит головой, подыскивая местечко, где копать. Вместо этого он проводит сканером по поверхности холма, пока не раздаётся сигнал.

– Нашёл!

Он отступает, пропуская второго, приземистого и коренастого, который держит что-то похожее на папину электродрель. Тот нажимает на кнопку, и эта штуковина с жужжанием оживает. Коротышка подходит к указанному сканером месту и дрелью вгрызается в камень.

Через несколько секунд он копается в отходах и кричит:

– Бирюза!

Папа вздыхает.

– Раньше разбивать участки можно было лишь по особому разрешению.

– А теперь?

– Гм, теперь? Никому нет дела до этих скал.

– Если никому нет дела, почему мы сюда шли пешком? Почему не въехали, как они? Не взяли с собой сканер и механическую лопату? Вообще всё, что нужно.

Он удивлённо поднимает брови.

– Потому что мы не такие.

Он обнимает меня одной рукой, притягивая к себе, и черпает полную пригоршню земли. Потом разжимает руку. Земля сыплется сквозь пальцы, падает на траву, часть уносится ветром. На ладони остаётся только крохотный серый камень.

– Нужно чувствовать землю. Ощущать дар, которым она с тобой делится.

Его речь напоминает мне Литу и её мысли о еде.

– Но, папа, они же бирюзу нашли! Она дорого стоит!

– Кто решает, чего стоит камень?

Он даёт мне серый камешек.

– Когда мой проект завершится, то, что мы с тобой нашли, для меня будет ценнее алмаза Хоупа[21].

– Жаль, что мы не можем остаться подольше и поискать, – вздыхаю я.

– Не беспокойся, Петра. Мы вернёмся.

Папа стучит по макушке моего шлема.

– А найдём бирюзу, сделаем это со всем уважением.

Менее чем через час мужчины грузят вёдра с камнями в грузовик и уезжают. Папа качает головой. Мы продолжаем искать несколько идеальных камней, которые подойдут к папиным, уже собранным.

Когда солнце клонится к горизонту, он находит семь из восьми камней, разрешённых правилами парка.

Со лба на защитные очки падают капли пота, затуманивая стекла.

Как только я решаю, что с меня хватит, то тут же замечаю в земле крохотный кусочек жёлтого камня. Геологическим молотком я освобождаю края, тяну его вверх и рукой в перчатке смахиваю с него землю. И достаю кусок золотисто-жёлтой яшмы с узкой тёмно-красной прожилкой. Гордо показав его папе, кладу в ведёрко к остальным камням. Папа улыбается. Новая яшма выделяется, как маяк, но в то же время прекрасно сочетается с другими камнями.

Папа молча садится на уступ, где мы копали, и хлопает по земле рядом с собой. Я усаживаюсь, и он меня обнимает. Он вздыхает, глядя на закат. Мы грязные и усталые, но это один из лучших дней, которые я запомню надолго.

Начинает моросить, и воздух наполняется запахом сырой земли.

– Папа?

– Да.

– Тук-тук.

– Ладно, спрошу. Кто там?

– Петра.

Он глубоко вздыхает.

– Какая Петра?

Я театрально делаю вдох, втягивая запах дождя в пустыне.

– Петрикор[22] – меня дождик принёс.

Папа падает на землю и смеётся.

Ког постоянно транслирует одно и то же сообщение:

«Я Зетта-один, эксперт по ботанике и геологии. Я служу Коллективу».

Из ложбинки на шее извлекают ког En Cognito, будто удаляют горящий уголёк.

Мысли едва шевелятся, как бывает, если уснуть среди бела дня и проспать больше, чем нужно. Как долго? Что бы там ни твердили в загружаемой информации о том, кто я такая, это не работает.

Меня зовут Петра Пенья. Мы покинули Землю 28 июля 2061 года. «Коллектив» собирался стереть все программы En Cognito. Бен пытался спасти меня и мою память.

В комнате суетятся люди. Много людей. Спокойствия, как при Бене, совсем не ощущалось.

Что меня ждёт после пробуждения? Бена давно нет в живых. Но я до сих пор помню его последние минуты. Выброс. Новую историю.

«Заканчивается осушение капсулы номер двенадцать», – говорит приглушённый голос.

Если капсулы осушают, мы наверняка прибыли на место.

У ног бурлит жидкость.

О Господи! Погодите. Я не готова.

Разве я не этого хотела? Прилететь на Саган с семьёй?

– Впечатляюще. Разве нет?

– Положите её на стол.

Планировалось совсем не так. Со мной должны быть мама с папой. Неужели это следствие бунта на корабле, случившегося много лет назад? Или что-то ещё ужаснее? Сейчас мне страшнее, чем когда увидела у Литы в курятнике гремучую змею. Голова змеи появляется за одним из петухов. Голова в перьях падает над гнездом.

Чувствую, как меня поднимают. С чавкающим звуком кладут на пористую поверхность.

Шипение гремучей змеи звенит в ушах. Не могу шевельнуться. Даже не вижу, как вошла Лита с мотыгой.

– Положите её на бок. Мы готовы восстановить работы органов.

Я хочу закричать, чтобы они остановились.

«Дефибриллятор подключён. Разряд…»

Я представляю Франкенштейна. Не надо! Не подключайте!

В груди пронзительная боль. Сердце глухо стучит. Я кашляю и задыхаюсь.

«Жизненные функции восстановлены».

В лёгкие поступает воздух.