Теория исторической катастрофы» относится к «героям Второго Интернационала» в лице Г.В. Плеханова, К. Каутского, Н.Н. Суханова (псевдоним Николая Николаевича Гиммера) и других до и после Октябрьской революции, которые утверждали, что Россия «культурно» отсталая, что условий для пролетарской революции не существует, что пролетариат не должен брать власть и устанавливать пролетарскую диктатуру, и что движение к социализму невозможно. Герои Второго Интернационала» в лице Николая Николаевича Гиммера утверждали, что Россия не развита настолько, чтобы быть готовой к пролетарской революции, что пролетариат не должен брать власть, что диктатура пролетариата не должна быть установлена, что невозможно двигаться к социализму, и что «нет большего исторического бедствия для рабочего класса, чем захват власти раньше, чем он готов»[221]. Люксембург обобщила эти заблуждения о русской революции в виде «доктрины»[222]. Однако эта «доктрина», вторя меньшевикам, правым идеологам социал-демократической партии и оппортунистам Второго Интернационала, которые также нападали и отрицали Октябрьскую революцию, стала популярной и распространилась в России и даже во всем европейском рабочем движении. Это стало заметным вопросом, которому партия большевиков должна была уделять большое внимание, серьезно реагировать и активно критиковать, чтобы укрепить Советскую власть и неуклонно двигаться к социализму.

Теория исторической катастрофы была широко распространена, широко распространена и глубоко токсична после Октябрьской революции, и ее идейно-теоретическое содержание имело процесс возникновения и развития. В России подъем исторического катастрофизма произошел после Февральской революции 1917 года. Плеханов, который был очень влиятелен в рабочем движении, исказил идею К. Маркса о «двух небытиях»[223], неверно истолковал идею Ф. Энгельса о том, что пролетариат должен захватить власть, когда будут подходящие условия после революции 1848 года, и утверждал, что «мука для социалистического пирога еще не смолота» в России[224] оклеветал «Апрельские наброски» В.И. Ленина как «написанные в полном отрыве от времени и места»[225], атаковал линию В.И. Ленина на преобразование буржуазно-демократической революции в социалистическую революцию как «фантазию» и «мечтой» и предположил, что «диктатура пролетариата и крестьянства, к которой призывал В.И. Ленин, была бы большой катастрофой для нашей страны» и «привела бы только к сокрушительному поражению пролетариата»[226]. После победы Октябрьской революции Плеханов по-прежнему упорно утверждал, что Великая Октябрьская социалистическая революция и последующее установление пролетарской власти были «прискорбным событием». Каутский, также влиятельный в рабочем движении, в 1918 году выступил с памфлетом «Диктатура пролетариата», отрицая социалистический характер Октябрьской революции и клевеща на советский режим как на «недоношенное дитя», «безжизненное дитя», обреченное на гибель[227]. Он должен был погибнуть. Другой «теоретик», Суханов, также игнорировал факт победы в гражданской войне и укрепления советской власти после проведения большевистской партией Новой экономической политики, а в 1922–1923 годах опубликовал семь томов своих «Революционных заметок», утверждая, что взгляды В.И. Ленина не имеют «ничего общего» с марксизмом и что «не имели ничего общего» и отрицали, что Россия способна построить социализм. Их идеи подрывали роль социалистического движения и пролетарской революции в ситуации того времени. Появление «теории исторической катастрофы» фактически отразило две разные линии в вопросе о том, должна ли Россия двигаться к социализму, острое противостояние марксизма и антимарксизма по вопросу развития российского общества.

Великая Октябрьская социалистическая революция стала важным поворотным моментом в истории. Куда двинулась Россия после Октябрьской революции? На этот вопрос существует два разных мнения. Одна из них – механическое понимание Плехановым общих законов мировой истории, согласно которому сначала должна произойти буржуазно-демократическая революция, а затем, после того как пролетариат станет большинством населения и будет высоко развит «культурный уровень», должна произойти социалистическая революция. Другую выдвинул В.И. Ленин, который придерживался основных принципов диалектического материализма и исторического материализма и учитывал развитие времени и реальную ситуацию в России, выступая за то, что в России сначала должна произойти социалистическая революция, прежде чем развивать экономику, и что пролетариат может и сможет взять власть путем революции, а затем использовать диктатуру бесклассового класса для развития экономики и культуры России и построения социализма под руководством Коммунистической партии на основе отсталости капитализма. Плеханов и другие относились к марксизму механически, не видя, что в эпоху империализма созрели условия для движения России к социализму, считая, что Россия в начале XX века могла остаться только на стадии буржуазно-демократической революции, а их теоретическое восприятие было простым подражанием общим западным рабочим и социалистическим движениям, «которые все называли себя марксистами, но имели Они называют себя марксистами, но их понимание марксизма настолько затаскано, что неприемлемо»[228] и вообще не затрагивает «вопрос о классовой природе организации того или иного режима»[229], который, по сути, основан на «вульгаризированной теории так называемых «производительных сил теория»[230]. как теоретическая основа буржуазной школы мысли.

В.И. Ленин очень критически относился к «теории исторических катастроф» – идеологической дискуссии о неизбежности Октябрьской революции и универсальном значении ее пути. После Октябрьской революции, когда к власти пришла партия большевиков, уже невозможно было избежать дискуссий, вызванных экономической и культурной отсталостью России, и вызванной этим интеллектуальной и культурной неразберихи. В этой дискуссии В.И. Ленин отстаивал принципы и методы марксизма и выдвинул «то, что является решающим в марксизме, революционную диалектику марксизма»[231], т. е. использовал материалистическую диалектику как идеологическое оружие, чтобы направить свою критику на исторический катастрофизм.

В.И. Ленин указывал, что «вооруженное восстание есть особая форма политической борьбы, управляемая особыми законами»[232]. В ответ на искаженное мнение Плеханова, Каутского и других о том, что в России нет условий для пролетарской революции и диктатуры пролетариата, В.И. Ленин указал, что это взгляд механического экономического детерминизма, и что они начали с разжигания сложной идеологической борьбы под видом «экономического анализа». Марксизм признает фундаментальную роль производительных сил в становлении и развитии общественных форм и объективный факт отсталости России, но «общий закон развития всемирной истории не только ни в коей мере не исключает особенности отдельных стадий развития в их форме или последовательности, но предполагает их»[233]. Во время Первой мировой войны В.И. Ленин в работе «О лозунге европейской федерации» порвал с жестким пониманием «чисто общего» закона и сделал вывод, что социалистическая революция «победит в одной стране» на основе неравномерности экономического и политического развития капитализма в эпоху империализма. Важный вывод. Перед Октябрьской революцией Россия столкнулась с «особой слабостью и отсталостью капитализма и с особенно убедительной военно-стратегической ситуацией»[234]. Россия находилась в слабом звене империалистической цепи, пролетариат был уже социалистически сознательным, рабочая революция развивалась в городах, крестьянская война – в деревне, а массы находились в ситуации, когда различные революционные силы Массы, в ситуации объединенных революционных сил, «не могли бы подняться на борьбу, когда их вынудила к этому ситуация, из которой не было выхода»[235]? Отрицание Плехановым и другими возможности русской революции явно не соответствует историческим фактам. Победа Октябрьской революции и захват власти пролетариатом для установления диктатуры пролетариата доказали историческую неизбежность российской социалистической революции общими фактами, отразив фактами богатую марксистскую диалектику между общим и индивидуальным аспектами революции, и отразив практическое применение теории революционной гибкости.