Пуговица, вжик молнии, джинсы соскользнули с девичьих стройных ног легко. Следом за ними скользнул вниз и сам Михаил, опускаясь на колени.

— Миша, что ты делаешь? — потрясенно прошептала Алиса. Вместо ответа Миша поцеловал женский живот. Гладкий как… как что? Как идеально отциклеванный скользяк. Гладкий, теплый.

Нежный.

А вот кружево царапнуло губы. Как можно на такую нежность — такое колючее? Немедленно снять! И он поддел пальцем узкую полоску кружева, медленно стягивая вниз. Увидел, как сильнее сжались девичьи бедра. Подул туда, на обнажающуюся кожу. Алиса вздрогнула, всхлипнула — где-то там, наверху. А Михаил потянул сильнее, и пара веревочек и треугольник кружева, по недоразумению считающиеся женскими трусами, упали к ногам с красным педикюром. На коже остались слабые розовые полоски — следы от белья. Ну разве же можно на такую нежность — такую пакость?! Надо будет купить Алиске нормальные удобные трусы…

И на это парадоксальной мысли Миша принялся медленно и не торопясь зацеловывать розовые следы от жесткого кружева.

Ее никогда не целовали. Нет, в самом деле. Слюнявое сопение Владимира и пахнущее виски дыхание — не в счет. И дальше лица его так называемые поцелуи не распространялись. Грудь он мял руками, а еще ниже и вовсе не спускался. Брезговал, наверное. Алиса этому только радовалась. Она и представить себе не могла, чтобы он там коснулся ее пальцами. Или, боже сохрани, ртом. Пусть уж тыкает между ног членом, к этому она привыкла, это же… как положено.

То, что делал с ней сейчас Миша, явно выходило за границы «как положено». Он целовал ей грудь. А потом его поцелуи спустились туда, где никто Алису никогда не целовал. А потом куда-то делись трусы.

Тело стало как будто из воска, и с каждым поцелуем становится все жарче. И воск плавится, плавится… Его губы что-то шепчут ей в живот, спускаются ниже. А потом восковую куклу Алису подхватывают под попу и сажают на стол — сзади жалобно звякнули тарелки, а ее бедро оказывается у Миши на плече. Ой, что же это… А потом второе.

Когда его губы коснулись ее ТАМ, восковые руки куклы Алисы стали совсем мягкими — и она скользнула назад. Тарелки упали и, возможно, разбились. А она в последний момент уперлась локтями в поверхность стола, вцепилась в края. Так ей была видна лишь рыжевато-золотистая макушка. А все остальное Алиса не видела. Но ЧУВСТВОВАЛА.

Как шершавые губы коснулись. Сначала легко и едва заметно. А потом прикосновения стали плотнее, а потом… язык. Алиса застонала. Она раньше стонала специально для Владимира. Чтобы не слышать его пыхтение и сопение. Сейчас стон сорвался с губ сам собой. Низкий. Громкий. Горловой. Потом еще. По животу прошла судорога. А Миша продолжал. Сначала нежно и едва касаясь, потом сильнее, плотнее. Алиса оторвала руку от стола и вцепилась в волосы на его затылке. Если он сейчас прервется — она умрет! Но он не останавливался. К языку добавились пальцы, что он ими делал, Алиса просто не представляла. Запрокинув лицо вверх и вцепившись в волосы на мужском затылке, она тяжело дышала, прикусывала губу, чтобы не стонать слишком громко — но это не очень получалось. Все тело, до самых кончиков пальцев на ногах горело, а там, там, где было его губы и язык, было совершенно горячо и… и так, как Алиса не представляла. Что может быть так. Что можно забыть про все, и только стонать, впиваться пальцами в мужской затылок и…. и…

Наслаждение было острым до беспамятства, она выгнулась, а потом рухнула обратно на стол. Ее бедра крепко сжали его плечи, а пальцы так и остались плотно вплетенными в его волосы. Мало ли что «так не положено». Оказывается, мужской язык между ног — это самое прекрасное, что бывает на свете.

— Ты как? — он наклонился над ней, придерживал под спину и смотрел. А у Алисы не получалось рассмотреть его лицо — зрение расфокусировалось и никак не возвращалась четкость, а еще…

— У меня… — она шмыгнула носом. — У меня сопли побежали. Знаешь, оказывается, у меня из носа течет, когда я кончаю.

— Да? — четкость зрения все же вернулась, и Алиса увидела, что Миша смотрит на нее ошарашенно. — А раньше… без соплей получалось?

— А раньше я не кончала.

Миша шумно выдохнул, а потом подхватил ее на руки и прижал к себе крепче.

— Можешь смело вытирать нос о мою футболку.

Он нес ее на руках в комнату. Алиса висела в его руках совершенно безвольно, как тряпичная кукла. Лишь уткнулась носом в его плечо. Сопли вытирала, наверное. Не ждал он от нее этой нелепой фразы про насморк. Он вообще не ждал, что будет… вот так.

Хрен его знает вообще, чего он ждал, когда опускался перед ней на колени. Мишка считал, что для прелестей орального секса парни объективно устроены куда как удобнее, чем девчонки. Все снаружи, все предельно просто устроено — и отмыть можно до скрипа, и дело делать удобно, ничего не мешает. Девчонки — совсем другое дело. Все внутри, до скрипа не отмыть, и все как-то сложно, мокро, а еще если с эпиляцией не все идеально — так и вовсе удовольствие сомнительное.

А вот только что он узнал, что одна конкретная Алиса идеально создана для орального секса. Мишка не помнил, чтобы его когда-то так накрывало. Ну что, никто перед ним так широко бедра не раздвигал? Да бывало, наверное. Или таких идеально гладких у него до Алисы не было? Ну… были, наверное. Да просто… Просто…

Она пахла одуряюще. Она выглядела офигенно. И ничего там не устроено сложно. Там все устроено идеально для того, чтобы скользить языком. Чтобы играть. Чтобы вырывать стон за стоном — все громче и громче. И как кайфово, оказывается, когда женские пальцы давят тебе на затылок. И ты понимаешь, что она уже не может без твоих прикосновений.

И потом эта дурацкая фраза про сопли. Про то, что не кончала раньше. Он вдруг поверил сразу. И воздух в груди вдруг стал горячим-горячим. Так ты только сейчас… только со мной… Мысли реально путались, да и к черту мысли.

И Михаил бережно опустил свою ношу на кровать. Белье он час назад оптимистично застелил свежее.

Она дрожала под ним. У него дрожали пальцы, когда доставал презерватив. Первый раз надевал презерватив трясущимися руками. Успел еще окинуть взглядом ее — бело-розовую, доверчиво разверстую, влажно-блестящую — и все. А следующая дебильная мысль: «Почему так тесно и узко?!».

Миша не мог в последнее время отрешиться от мыслей об этом Владимире. Он явно был любовником Алисы. И представляя эту кривоногую мерзость рядом с Алисой, Мишка чувствовал, как его накрывает неконтролируемая горячая ярость. И вообще целый букет чувств за этим таился, которых Михаил никогда в своей жизни не испытывал. Ему не приходилось до этого делить женщину с кем-то. Михаил Девятов не знал конкурентов. И вот теперь, теперь… Он гнал от себя эти мысли, но они его все равно подстерегали и настигали. В самый неподходящий момент. Когда он заваливался спать и вдруг думал о том, что и Алиса сейчас в постели. С этим… И он ее… И тогда в кровати не лежалось совершенно, он вскакивал и делал столько берпи, пока не начинали трястись руки. И потом, после паузы еще столько же. Стакан воды — теплой, почти горячей. И обычно удавалось заснуть.

А вот теперь вдруг — эта дурацкая мысль. Как девушка, у которой есть постоянный любовник, может быть настолько тугой и узкой? Как будто на ногу натянул сноубордический ботинок — новый, только что из коробки. И внутренник туго обхватывает икру и стопу, сжимает. И его надо снять, разогреть в духовке, снова надеть и просидеть в нем полчаса — и тогда он сядет идеально под твою ногу, под все твои изгибы и выемки, до миллиметра.

Ну почему ему такая чушь лезет в голову?! При чем тут ботинок и нога?! Ботинок никогда не будет вокруг тебя пульсировать, сокращаясь. Мишка охнул. Она и так горячая. Но подогреть еще, безусловно, необходимо.

Алиса все еще дрожала. Дрожала снаружи. И дрожала, пульсируя, там, внутри. И способность соображать стремительно уплывала из головы.