Под картинками подписи на иностранном языке.

Ничего я не понял, взялся за другую записную книжку, которая побольше. Страничку раскрыл наугад, вижу — записи. Сделаны, правда, карандашом, строчки неразборчивые, торопливые. Однако читать можно. Читаю: «…Наши войска оставили Севастополь. Теперь в городе фашисты. Экипаж подлодки поклялся мстить врагу… В 14.00 атаковали корабль противника. От самолетов ушли на глубину…»

Вот оно в чем дело, думаю, это записная книжка советского подводника. Что же дальше там?.. А дальше я увидел непонятные черточки. Вот такие:

Много черточек. В два ряда. После — снова записи, и все понятно: «Вышли в поход. На вторые сутки заметили два транспорта и корабли охранения. Произвели атаку, выпустили четыре торпеды. Один транспорт потопили. Нас атаковали корабли противника».

И снова загадочные черточки:

Дай, думаю, посчитаю хоть черточки. Может быть, в этом есть какой-нибудь смысл. Насчитал пятьдесят черточек. Перевернул страницу, читаю дальше: «Спать и отдыхать некогда: приходим из похода, уходим в поход. Нужно громить врага. Чтобы ни один фашист не ушел живым с нашего родного Черного моря. Ночью лежали на грунте. Утром всплыли под перископ. Атаковали транспорт с войсками. Попадание двумя торпедами. Нас со всех сторон преследуют сторожевые катера фашистов. Затаились на грунте…»

И снова черточки!

Прямо забор какой-то…

Тут входит Петр Петрович.

— Ну что? — спрашивает.

— Непонятные, — говорю, — записные книжки. Особенно вот эта, с картинками. Да и эта, с черточками. Загадка…

— Пока чайник греется на плите — а дело это нескорое, — объясню эти загадки. Сам сначала понять не мог.

Взял у меня Петр Петрович записную книжку, которая с картинками.

— Эта, — говорит, — попала ко мне случайно. Передал один человек и сказал: «Принадлежала моряку… Может, заинтересует…» И все. Записей, как видите, никаких, кроме того, что под рисунками, на испанском языке, — отдельные слова. Но на обложке, с внутренней стороны, обратите внимание, имя и фамилия: «Василий Кнутов, 1936 год».

Принялся я эту книжку вертеть и так и эдак, размышлять.

«Книжка, думаю, принадлежала моряку. Год — 1936-й. Сложное время, война с фашистами в Испании… Так… Слова под рисунками испанские. Какая-то связь уже есть… Конечно! В то время наши, советские пароходы возили республиканцам грузы. Значит, хозяин этой записной книжки плавал на одном из таких пароходов…»

Проще простого! Беру список судов, которые ходили в Испанию, и ищу людей, кто бы помнил моряка Василия Кнутова. Многих ветеранов нашего флота спрашивал, но никто такого матроса не помнил. И вдруг удача: один старик боцман вспомнил, что на его пароходе был такой матрос, Василий Кнутов. Где сейчас — не знает, но может сказать адрес штурмана с того же парохода. Я, конечно, сразу к штурману. Тот книжку взял, усмехнулся. «Еще бы, говорит, не помнить! Васина это книжечка. Я ее не только видел, но и в руках держал. И эти самые слова испанские по Васиной просьбе сюда вписывал. Сам-то Вася испанского не знал.

А было все вот как. В 1936 году вышли мы из Одессы и взяли курс на Испанию. Наш грузовой пароход вез продукты и одежду детям испанских коммунистов. Еще в Одессе Вася купил эту записную книжку и решил вписывать в нее испанские слова. Язык то есть изучать. А делал он это так: нарисует человечка — моряка в клешах и спросит меня в свободное от вахты время, как, мол, называется? Я ему по-испански под картинкой подпишу «маринеро» — моряк.

Нарисует Вася быка, подпишу «торо», бык… Много слов выучил Вася. Мы уже к берегам Испании подходили. Но тут захватили пароход франкисты и отвели в свой порт. А нас, всю команду, бросили в тюрьму. Они хотели заставить советских моряков отречься от Родины. Я попал в одну камеру с Васей. Обыскали нас. У Васи нашли эту записную книжку. Помню, офицер заглянул в нее и захохотал. «Рисуй, говорит «эспозас» — наручники, «карсель» — тюрьма, «реха» — решетка. Ха-ха-ха! Узнаешь у меня испанский язык!»

Не смогли фашисты сломить нашу волю. Продержали в тюрьме несколько недель и выпустили. Но посмотрите, есть в записной книжке страницы, где мрачные рисунки — как память о тюрьме: и часовой, и кандалы, и решетка… А потом, когда нас выпустили, Вася снова записывал настоящие, хорошие испанские слова…»

Вот, значит, что вспомнил тот штурман. А со второй записной книжкой такая история. Принадлежала она командиру подводной лодки. А черточки эти — его нехитрая арифметика. Каждая черточка означает сброшенную на подводную лодку глубинную бомбу. Черточек в записной книжке сотни. И каждая бомба могла стать для подводной лодки последней… Обратили внимание, какие буквы? Вкривь да вкось. Это лодку взрывами швыряло. Но только всегда она от фашистов уходила. Иначе бы мы не держали сейчас в руках эти записи. Вот что означают загадочные черточки. Нет их только на последних страничках — эти записи сделаны командиром уже незадолго до Дня Победы. А уж тут, понимаете, глубинные бомбы на подлодку сбрасывать было некому — разгромили фашистов начисто.

Закончил свой рассказ Петр Петрович, спрятал обе записные книжки и сказал:

— А теперь идемте-ка на кухню чай пить. С кизиловым вареньем.

НЕПОНЯТНЫЙ СИГНАЛ

Дело в том, что Петр Петрович первые два года Великой Отечественной войны провел на северных морях.

На пароходе Петра Петровича по случаю военного времени поставили пушку, два пулемета и поручили возить военные грузы из портов наших союзников — англичан и американцев.

По одиночке в те годы пароходы не ходили: боялись нападения подводных лодок и самолетов фашистов. Собирались в караваны. Караваны охранялись военными кораблями. Все вместе называлось конвой.

В составе такого конвоя из сорока двух транспортов и эсминцев и вышел пароход Петра Петровича из английского порта.

Пароход, надо сказать, был старенький. Пар в котлах держали еле-еле, но десять узлов кое-как делали. Курс взяли на Архангельск. Груз был — взрывчатка и танки.

По каким-то причинам конвой задержался и упустил плохую погоду. Это до войны хорошую-то погоду моряки любили, а как война началась, не жаловали. Уж лучше шторм, снег да туман. Целее будешь. В туман-то или шторм незаметнее́ проскочишь мимо фашистов.

А тут вышли — небо чистое, волна едва качает корабли.

«Тяжелый будет рейс», — подумал Петр Петрович.

На третьи сутки плавания налетели фашистские самолеты. И вот тут-то и сказалась старая машина парохода: не смог он увернуться от бомбы. Потащил за собой черный дым, загорелся. Сейчас же подошел с правого борта английский эскортный эсминец и поднял сигнал флагами: «Приказываю покинуть судно! Команде перейти на эсминец!»

Сигнальщик Петра Петровича спрашивает:

— Что ему отвечать?

— А отвечай, — говорит Петр Петрович, — что мы тушим пожар. Судно свое не бросим.

Эсминец развернулся, снова подошел, но с другого борта. А на эсминце был сам начальник конвоя, английский адмирал.

Побежали вверх сигнальные флаги, натянулись на ветру. Сигнальщик читает: «Оставить судно! На исполнение пять минут!»

С парохода тот же ответ.

Эсминец в третий раз обходит горящий пароход.

— Сигналят, — говорит Петру Петровичу сигнальщик, — только не разберу что. Все флаги ясно вижу, а непонятно…

Петр Петрович пригляделся.

— Все, — говорит, — понятно. С адмиралом мы, можно сказать, старые знакомые. Когда я в Лондон ходил, имел с ним дело по торговой части. Он мой характер знает, и я его — тоже. Сигнал этот для меня лично. На русский язык совершенно не переводится…