Литмир - Электронная Библиотека

Дмитрий крепко задумался. Хорошо караиму-то: он на своей земле, родня да товарищи скинутся на выкуп, не дадут продать в рабство. Что ж, и на Руси в то время собирали специальный полоняничный налог, дабы вызволять соотечественников из татарского рабства. Хоть и слабая надежда, да всё-таки есть.

Но не суждено было сбыться ей. Растворились ворота темницы – и татары плетьми стали выгонять ясырей. Повели их на невольничий рынок. Вслед будущим рабам летела поносная брань прохожих: мальчишки бросали в спины каменья и разный дорожный мусор, охрана лениво щёлкала бичами, отпугивая слишком раззадорившихся татарчат.

Вот и рынок. Здесь полон разделили на три партии. Женщин и девушек – отдельно: самых юных – в гаремы крымским мурзам и турецким пашам; тех, что постарше, – прислуживать по хозяйству. Во вторую партию – мужчин слабосильных, пухлотелых или, напротив, исхудалых, для тяжёлого рабского труда непригодных; этих тоже по большей части направляли в гаремы, только в качестве евнухов. Иных же продавали богатым и знатным крымцам в качестве домашних рабов. В третьей партии – крепких, здоровых мужиков, способных к тяжёлому труду, оказался Дмитрий. Надсмотрщик за пленниками пощупал его мышцы, проверил, нет ли телесных изъянов, кинжалом раздвинул стиснутые челюсти, оцарапав нижнюю губу и подбородок, – осмотрел те зубы, что не выбиты ещё татарской плетью да кулаком, – крепкие! Всего оглядел придирчиво – годится трудиться!

В ряду многих русских и малороссийских полоняников выставили его как скот на продажу. На рынке – гвалт, галдёж: верещат жёны, отрываемые от мужей, дочери – от родителей, продавцы и покупатели торгуются, спорят о цене до хрипоты, надсмотрщики стегают строптивых рабов. К Дмитрию подошёл чинный, толстобрюхий турок в высоком тюрбане с самоцветным камнем и пером какой-то дивной птицы, в бархатном халате и атласных шароварах, весь в жемчугах да каменьях. Грубое, обветренное лицо моряка контрастировало с холёными пальцами, унизанными перстнями. Глаза светлые, брови ячменного окраса, что среди турок большая редкость. Видно, что по крови северянин.

– Эфенди желает купить тебя! – надсмотрщик ткнул кнутовищем казака меж лопаток. А рабовладелец придирчиво осмотрел русского полоняника, опять же заглянул в рот – будто не человека – жеребца выбирал. Потом был долгий торг, пока, наконец, покупатель и работорговец не сошлись в цене. Дмитрий Абрамов и ещё человек двадцать стали собственностью судовладельца, капудана Ибрагима Вандыр-Халита. В тот же день, не дав передохнуть в тени после одуряющей жары и духоты на рабском рынке, их пригнали на галеру, приковали тяжёлыми цепями к скамьям.

Самуила продали в рабство богатому татарину, торговцу фруктами, владевшему обширными плантациями под Бахчисараем, Сурожем и где-то там ещё. Когда запыхавшиеся земляки примчались на базар, было уже поздно: хозяин быстро увёз купленную человеко-вещь в свои владения, теперь ищи-свищи его по всему полуострову.

Тяжкий путь от русских пределов до Кафы был ещё не адом, а лишь преддверием его. На галере Дмитрий Абрамов испытал настоящий земной ад.

Глава 7

Два года галерного ада. Однообразная, изнуряющая работа с тяжёлым веслом: вперёд-назад, вперёд-назад… Не сразу привык казак к морской качке. Он и моря-то прежде не видал, смутно знал о нём с чужих слов. Поначалу тошнота одолевала; под гогот турецких матросов и надсмотрщиков изрыгал он под ноги себе скудную кормёжку, которую давали рабам дважды в день. Взлетит галера на гребень высокой волны – и съеденная пища поднимется к горлу. Провалится корабль меж валов – и отхлынет назад гнилая жратва. Потом попривык, болтанка воспринималась уж не как буйство водяной стихии, а как лихие ярмарочные качели, от которых перехватывает дыханье и замирает сердце. Несколько раз галеру, где гнул спину над веслом пленник, потрепала жестокая буря. Когда исполинские волны накатывали на корабль, грозя смести гребцов вместе со скамьями и разбить в щепки весла, Дмитрий шептал молитву: «Господи, прекрати муки мои, дай морю поглотить меня вместе с этим проклятым кораблём! Избави от тяжких страданий, ибо не в силах терпеть боле!»

Гремят цепи, коими прикованы гребцы, сдирают кожу до крови ножные колодки. Руки в кровавых мозолях, спина исполосована плетью надсмотрщика. Ох, и лют был начальник над гребцами Мехмед, в прошлом – болгарин Петко Дончев. Не хотелось православному славянину платить обременительный налог, которым османы обложили всех неверных в своей империи. Принял Петко ислам, сменил имя на Мехмеда, а потом пошёл служить поработителям своего народа. И теперь сёк он без пощады и своих земляков болгар, и прочих рабов галерных. Были среди них армяне, сербы, московиты, малороссы, греки, грузины, венецианцы и прочий христианский люд. А соседом Дмитрия оказался аглицкий немец Рэй Андерсон. Шкипера торгового корабля пленили берберийские пираты в Средиземном море, а потом перепродали туркам. Англичанин неплохо говорил по-русски: прежде он не раз бывал в Новых Холмогорах – корабль Московской компании, на котором он начальствовал, вывозил русские товары в заморское королевство, а оттуда на Русь – изделия британских мастеров. Англичанин в недолгие часы отдыха после адской работы вёслами рассказывал русскому о своих приключениях, пережитых на море. Об огромных рыбах, способных перекусить нерасторопного пловца надвое; о диких язычниках, которые не ведают снега и холода, ходят нагишом, питаются круглый год спелыми плодами и при этом не гнушаются вкушать мясо своих пленников.

Рассказывал он и о бесстрашных морских атаманах – Дрейке, Хоукинсе, Рэлее, что преуспели, грабя гружённые доверху златом-серебром корабли гишпанского короля.

– Сюда бы этих отважных джентльменов, – вздыхал Рэй, теребя стёртыми едва ль не до кости пальцами отросшую до пупа седую бороду. – Тяжело пришлось бы тогда неверным!

Увы, не придут на выручку попавшему в рабство аглицкому негоцианту храбрые капитаны. Плеть, пляшущая на спине, в руках весло, вечно голодное брюхо – вот удел галерного гребца. Стисни зубы, превозмоги боль, напряги мышцы, управляя громоздким веслом. Уповай на Бога, надейся на спасение: вдруг и вправду однажды буря разнесёт в щепки плавучее узилище. Выплывешь, быть может, волны прибьют тебя к берегу, а там – топай до русских пределов, прячься в густой траве, едва завидев всадников, авось с Божьей помощью добредёшь до Засечной черты. А если поглотит тебя пучина – что ж, всё же лучше, нежели сдохнуть, налегая на весло под яростными ударами плети.

Бьёт в барабан жирный турок, и, в согласии с ритмом, поднимаются и опускаются весла, гулко отдаётся в головах ненавистное «бум-бом-бам», адская музыка неволи. Шумит вокруг свободное, никому не покорствующее море; кричат вольные чайки. А здесь, на галере, – рабство беспросветное. Плывёт тюрьма под парусом, а кругом – вольная стихия.

…Есть в жизни каждого человека день, который он считает вторым по значимости после момента рождения. Для одного это – первый короткий поцелуй украдкой у берега безмятежной речки в зарослях душистых трав. Для другого – первое сражение, боевое крещение кровью, когда сабля отразила яростный удар врага, когда зашатался неприятель в седле и тяжело осел или с глухим стуком рухнул наземь. Для третьего – первый кровно заработанный гривенник. Для четвертого – явление на свет первенца-дитятка, плоти от плоти, крови от крови отцовой. Для иного же – чудесное спасение от неминучей смерти или невыносимого тюремного заточения, горького плена на чужбине, тяжкого рабства.

Этот вечер и утро следующего дня Дмитрий не забудет никогда. Свежий ветер погонял галеру, волны слегка подбрасывали её, обдавая гребцов пенными брызгами. Капудан Вандыр-Халит, закутавшись в толстый шерстяной халат (было прохладно), поёживался. Голубой тент над его головой трепетал под порывами ветра. На столике возвышалась корзинка, доверху набитая финиками и курагой, высилась изящная ваза, с которой ниспадали виноградные кисти, лежало широкое блюдо с наливными яблоками, спелыми фиолетовыми сливами и сочными золотистыми грушами, стояла ополовиненная бутылка рома. Когда Ибрагим Вандыр-Халит только начинал службу в турецком флоте, не раз приходилось ему слышать упрёки: как можно правоверному вкушать запретное зелье, да ещё на глазах у моряков, искушая нестойких к соблазну? Спокойно отвечал на это Ибрагим: «Коран запрещает хмельные напитки, приготовленные из виноградной ягоды. А ром, да будет вам известно, делается из патоки. Покажите мне ту суру, где говорится про зелье из патоки?» Капудан плеснул ещё рому в фарфоровую пиалу, смачно приложился к ней, затем движением указательного пальца подозвал начальника над гребцами:

7
{"b":"835379","o":1}