– Пусть гребут быстрей! Завтра в полдень мы должны достичь Варны.

– Слушаюсь, господин! – Мехмед поспешил отдавать приказания надсмотрщикам. И засвистели плети. Капудан небрежно откинулся на спинку кресла, потянулся. Рядом медленно расхаживали по корме двое зловещего вида турок, с заткнутыми за кушаки ятаганами в раззолоченных ножнах, с мушкетами, закинутыми на плечо, – личная стража капудана. Хозяин корабля лениво сплёвывал на палубу косточки фиников, слуга-египтянин в красной феске тут же суетливо подбирал их и бросал за борт. С левой ноги Ибрагима спала расшитая бисером туфля с загнутым носком. Верный холуй тут же, бухнувшись на колени, подобрал её и бережно натянул на широкую ступню капудана.

Небо на западе, там, где лежит болгарский берег, было причудливо изукрашено закатными цветами: медленно темнеющий сиреневый цвет небосвода постепенно переходил в густо-медовый, а у самого горизонта, там, где садилось солнышко в фиалковые тучи, ободок неба принял цвет тюльпанных лепестков. Красота! Только много не налюбуешься: чуть отвлёкся, зазевался – и ременная плеть ожгла твою изрубцованную спину. Живей! Налегай на весла, христианские псы!

– Эй, Хасан! – капудан, приподнявшись в кресле, крикнул впередсмотрящему. – Берег ещё не виден?

– Нет, кругом море, – послышалось сверху, где, взгромоздившись на рее, матрос вглядывался в даль моря. – Не видно…

Вдруг хриплый, простуженный ветрами голос его прорезали тревожные нотки:

– Белое что-то, капудан! Маленькая белая точка… Парус!

– Наверно, греческая шаланда, – Вандыр-Халит снова откинулся назад. – В этих водах если кого и опасаться, так только запорожских разбойников. А они сюда сунуться не посмеют. В Варне султанский флот стоит. Пусть только попробуют! А всё-таки смотри пристальней, следи за морем, – крикнул капудан матросу.

«Хорошо по Чёрному морю ходить, – размышлял капудан. – Мирное море, Средиземному не чета. Там что ни миля, то рискуешь нарваться на неприятеля. Кто только не рыщет по волнам: эскадры испанского короля, французские адмиралы, флотилия папы римского, корабли итальянских торговых республик, мальтийские рыцари, пираты берберийские, левантийские, далматинские, греческие, шкипетарские… устал загибать пальцы. Да, ещё купеческие караваны англичан, голландцев, гамбуржцев и бременцев, непременно с конвоем. А здесь тихо, только шторм иной раз налетит – так какое море без шторма. Вот если бы ещё эти днепровские дьяволы не досаждали!» Капудан поднялся и отправился в каюту, вздремнуть часок-другой.

Ещё два или три раза мелькнула белая точка среди угрюмых, лениво перекатывающихся валов – а потом тяжёлый занавес ночной тьмы опустился на морскую зыбь; зажглись масляные фонари и смоляные факелы.

Ночью два или три раза вахтенный видел мелькавшие средь волн огоньки. За полночь Дмитрий вместе с другими гребцами сменился и теперь негромко беседовал с ними:

– Слыхал, как турки встревожились, едва чужое судёнышко завидели? Видать, запорожцы померещились? Известно дело: пуганая ворона и куста боится.

– Это тебе казачьи лодчонки всюду мерещатся, – проворчал Василий из Лебедяни, третий год надрывавшийся на галере. – Куда им с такой громадиной-ладьёй совладать? Перетопят всех. Я тоже попервоначалу о скором спасении мечтал, и мне в дали морской все корабли христианские мерещились, а потом плюнул. Да что там говорить – пропащие мы людишки! Коли сдохнем, трупы наши в пучину бросят, рыбинам на прокорм.

– Спал бы ты, Димитрий, – откликнулся из дальнего угла трюма уроженец Зарайска Никодим. – Утром опять басурмане проклятые плётками будить будут. Где ты казаков видал посередь моря? Ну, крикнул сдуру турок глазастый, а ты и встрепенулся, как пчёлкой ужаленный. Вон корабельный начальник ничуть не обеспокоился, дрыхнуть поплёлся, да чтоб его во сне кондрашка хватила, изувера!

Абрамову не спалось. Предчувствовал: вот-вот должно произойти событие, которое круто переменит всю его жизнь. Он перевернулся с боку на бок, противно лязгнули цепи, приковывавшие его к узким, неудобным нарам.

– Рэй, поделись соломкою! – обратился он к англичанину, лежавшему рядышком.

– Всегда к вашим услугам, – Андерсон вынул из-под бока большой клок соломы, протянул его Дмитрию.

– Спасибо тебе, купец, – Дмитрий подложил солому под голову, – а то я не могу головой на голом дереве спать.

Он старался заснуть, но сон упорно отказывался принимать гребца в свои крепкие и нежные объятия. Надежда, как огонёк тлеющей головни, вновь ярко разгорелась и озарила отчаявшуюся душу невольника. Он знал, что запорожцы предпочитают атаковать неприятельские корабли поутру, едва рассветёт. Заприметив с вечера добычу, в ночном мраке неотступно следуют они за кораблем, чтобы при лучах утреннего солнца яростно обрушиться на врага.

Не спалось и Рэю. Вполголоса вели они неспешный разговор. «Неспокойно ноне на Руси, – размышлял михайловец. – Чую, тяжкое время грядёт…Много неправды на русской земле творится, измываются над мужиком бояре, а те терпи! Грабят, притесняют, свободных пахарей долгами опутывают, а потом навек к господской земле прикрепляют. В Первопрестольной грызня идет, свара меж сильными. Всяк норовит другого подсидеть, окормить за трапезным столом. И у нас на Рязанщине баре ссоры промеж собой затевают. Так смута и сеется. А страдает пуще всего простой люд. Эх, встал бы из гроба царь Иван Васильевич, он бы показал князьям да боярам, где раки зимуют. Кого под топор палача, кого в дальний монастырь на смирение сослал бы…»

Но и в Англии, по рассказам Рэя, жилось скверно. Лорды отбирают у крестьян земли, превращая нивы в овечьи пастбища. Нищие мужики тысячами бродят по стране в поисках хоть какой-нибудь работы, но, не находя её, христарадничают, чтоб не помереть с голодухи. Власти хватают их, волокут на расправу. Первый раз поймают – запорют до полусмерти. Второй раз – десницу отрубят, будто вору. А с одной-то рукой какую работу сыщешь? А уж в третий раз словят – так прямиком на виселицу. Иные, чтоб избежать позора и казни, нанимаются на работу в заморские колонии. А там известно что: кабала от зари до зари, бок о бок с чёрными рабами, скудная похлёбка и побои. Тяжко быть и матросом на корабле: хоть и числишься вольным человеком, да только доля твоя немногим лучше каторжника галерного. Кормят хуже скотины, линьком насмерть забивают, а иных и пуще того: зачинщиков корабельного бунта или просто строптивцев, надерзивших капитану, на верёвке за борт спускают – хищных рыб дразнят. На глазах у Рэя одному такому несчастному морячку акула полноги отхватила. Другого и пуще того: раздели донага, да и под килем протащили на канате.

– Захлебнулся горемычный? – участливо поинтересовался Дмитрий.

– Нет, живого вытащили. Да только кожу со спины почти всю ободрали, как турки со своими мятежниками поступают. Днище корабля морскими ракушками покрыто, Джимми по этим ракушкам голой спиной проехался – и вытащили на палубу не человека, а будто освежёванную тушу. Матросы умоляли прекратить пытку, но капитан был неумолим: килевать бунтовщика, чтобы не осталось на нём живого места. Проволокли его второй раз, кверху животом, вытянули одно кровавое мясо, ещё трепещущее. Лейтенант из жалости пристрелил его.

– Нет нигде правды – ни в басурманских странах, ни в христианских, – тяжело вздохнул Дмитрий. – Куда ни сунешься, везде мучители сидят: в приказе – дьяк-мздоимец, в каждом городе – наместник-самодур, в селе – барин-кровопивец, в суде – неправедный судья. Все норовят шкуру с живого содрать, как твой зверюга-капитан. А тут ещё турки с татарами да ляхи-литвины и прочие иноземцы будто волки норовят кусок русской земли пожирнее да послаще отхватить и сделать православных рабами своими. Нет рая земного, только ад повсюду найдёшь.

Андерсон согласно кивал головой. Вдруг неожиданная мысль посетила его:

– Знаешь, Димитри, ты, видимо, прав. Повсюду ад, но везде свой, особенный. Знаешь, довелось мне однажды побывать в Казани. И поразило меня то, что на одной улице мирно соседствуют христианский храм и магометанская мечеть. Татары и русские неплохо уживаются в одном городе. Разве мыслимо что-либо подобное в Европе, где христиане жгут, пытают, вешают, истребляют друг друга во имя Бога, точнее – собственного понимания веры?! В Московии можно исповедать ислам, не страшась, что завтра тебя отдадут в кровавые лапы палача. И даже в неверной Турции есть христианские церкви, как бы турки ни презирали последователей Христа. А каково быть в благочестивой Англии католиком? Мой отец, Ральф Андерсон, вынужден был отречься от веры предков и принять англиканское исповедание, чтобы сохранить голову на плечах и иметь возможность завещать свой дом и капиталы детям. А каково ирландцам? Мои соотечественники-англичане считают себя избранным народом, подобно древним евреям, а жителей соседнего острова – нечестивыми филистимлянами и амалекитянами, заслуживающими всяческого презрения и поношения. Этих людей презирают вдвойне: и как кельтов, и как католиков. Им платят меньше, чем последнему из моих земляков, им поручают обыкновенно самую грязную работу. Капитан, о котором я говорил тебе сейчас, любил, бывало, построить матросов-ирландцев. Прохаживаясь перед строем, он задавал вопрос: «Кто более сведущ в вопросах христианской веры – король Англии или папа римский?» Как и подобает верным католикам, ирландцы отвечали: «Конечно, папа, сэр, ибо он наместник Божий». И тогда он небрежным жестом подзывал боцмана и, довольно усмехаясь, приказывал ему: «Каждому из этих грязных ублюдков – тридцать линьков».