«Слава жрецам, я выполнил приказ Синего», – подумал я и вспомнил, как перед самым появлением медра решил, что мои мысли услышали жрецы. Я сипло засмеялся. Меня не нашёл отец, меня никто не искал из Синих или Фиолетовых. Я готов был броситься в пасть волкам, чтобы из-за меня не наказали семью, но я – никому не нужен.

Смех сменился слезами. Хотелось уснуть и проспать неделю. Только кто мне позволит? Может, развернуться и самому найти волков? Но тогда зачем меня спас хозяин леса? Я зацепился за мысль о медре и удерживал её в голове, словно во рту – сладкий леденец.

Лёгкая надежда осушила слёзы, и я из последних сил зашагал прочь из леса.

Наш домик стоял на окраине деревни, но никто из Синих не ленился прийти в него, чтобы дать нам поручение. Вот и сейчас к нам пришёл шестидесятилетний Синий Артур. Браслеты у деда, папы, мамы, сестры и у меня сразу засветились фиолетовым светом, обручье Артура испускало яркий синий свет.

– Картошка подошла, – сказал Артур, – средний и младший Фостеры, идите копайте. Анна, сделаешь мне массаж. И аккуратно, я спину потянул.

Отец кивнул и молча вышел из дома. Я поспешил за ним. Не завидую сестре! Мять и гладить этого противного старика! Лучше уж картошку копать.

Я заметил, что многие Синие, увидев Фостера-древнего, почему-то отводят глаза. И никогда ему ничего не приказывают, хотя другие Фиолетовые старики пахали до самой смерти. Надо будет его спросить, чем он заслужил тихую старость. А Фиолетовые и вовсе с ним никогда не заговаривали, хотя относились с большим уважением.

Первым, чему учили детей, после того как они начинали говорить «мама» и «папа», был порядок цветов в радуге. Не то чтобы в Аркусе все были ценителями природных красот – нет. Каждый обязан знать, к какой касте он принадлежит, кем управлять и кому подчиняться.

Самым простым способом запомнить порядок цветов в радуге была присказка: «Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан». Первая буква в этих семи словах совпадала с первой буквой названия цвета. Каждый – красный, охотник – оранжевый, желает – жёлтый, знать – зелёный, где – голубой, сидит – синий, фазан – фиолетовый. И именно сомнительная честь носить браслет самой низшей, самой тусклой фиолетовой касты досталась мне.

Но над всеми цветами главенствовала Белая каста. Ведь именно из белого света получаются разноцветные лучи радуги. Белые жрецы, наши отцы и хранители, на улицах не появлялись. Они жили и правили из Храма в столице, куда имели доступ только Красные.

Ходили слухи, что некоторые Красные становились Белыми. Эти сплетни порождали сотни мечтаний и баек о смене касты. Особенно среди моих одноклассников. Болтали, что за особые заслуги перед Аркусом или высшими кастами человека могут раз в жизни сделать на один цвет ярче. Я в это не верил, хотя и сам любил помечтать о синем браслете.

Хулиганы и бунтари могли бы плевать на кастовую систему, но она держалась не только на вековых традициях. Радужная сфера дарила столько магической энергии каждой касте, сколько та могла принять, но ещё один артефакт – Радужный жезл – сдерживал Хаос и контролировал людей мира Аркуса, словно злой надсмотрщик. Где он – никто не знал.

Когда рядом находились люди одной касты – браслеты всегда оставались тусклыми. Но стоило приблизиться друг к другу двум людям соседних каст, как их обручья начинали ярко светиться. А запястье низшего частенько ещё и жгло. Разговаривать слуги с господами могли, только когда Яркие что-то спрашивали. Иначе – страшная боль. Именно этим и занимался столетия подряд Радужный жезл – не позволял ворваться в мир Хаосу бесцветности.

Я хотел встретиться с Гаем и рассказать о лесных приключениях. Но вместо этого я втыкал в землю лопату, поднимал куст картофеля, затем обтирал клубни от грязи и складывал в мешок. И почему не придумали заклинания для выкапывания картошки? Хотя зачем, когда есть толпы Фиолетовых? На ум пришли ездовые собаки. Пожалуй, мы так же, как и они, себе не принадлежим. Собак либо заставляют тянуть упряжку, либо неделями держат на цепи. Хотя нам такой роскоши не позволяют. Мы тянем упряжку день за днём.

В худшем случае поговорим с Гаем в учебный день. Я хмыкнул: «худший случай» – наш постоянный образ жизни. Будем сонные тащишься десять километров до школы через поля и холмы – времени для рассказа «Ежовые ягоды» хватит. Дома за него отругали, сказали, что слишком далеко зашёл. О своём спасителе я проговорился только деду, когда родителей не было дома.

– Он многому может научить, – сказал Фостер-древний, нисколько не удивившись, что хозяин леса спас его внука.

– Он мне понравился, но нёс о магии какой-то бред.

Дед только улыбнулся.

Из размышлений меня вывел рык Синего господина Артура:

– Шевелись, Фостер, если не хочешь работать ночью!

Я взвалил мешок на плечо и чуть ли не бегом понёс его к подвалу – работать ночью я не хотел.

Настал любимый день недели – учебный. Жрецы рекомендовали в этот день более ярким кастам дать возможность Тусклым детям сходить на занятие. Пожалуй, это единственный закон, который в первые годы учёбы вызывал у меня неподдельное уважение. Позже я услышал, как один Синий, который хотел заставлять детей работать и в учебный день, разговаривал с другим. Та болтовня испортила впечатление о благородстве закона Белых жрецов, наших отцов и хранителей.

– Почему мы должны давать этим сорванцам отдыхать? – спрашивал первый. – Почему Белые жрецы, наши отцы и хранители, хотят, чтобы эти Фиолетовые нелюди учились? У них даже Синий учитель есть!

Второй усмехнулся и ответил:

– Чтобы они потом лучше прислуживали нам. Так что пускай учатся.

После услышанного лицо первого прояснилось, и он сказал:

– Теперь я спокоен. Воистину мудрость Белых безгранична. – И, словно строчку из любимой песни, повторил: – Чтобы лучше прислуживали нам…

В учебный день в школе собирались Фиолетовые ребята из четырёх деревень. Школа находилась в самой большой из них, и нам с Гаем приходилось вставать затемно и два часа идти до школы, чтобы не опоздать на урок. У нас было два учителя, один Фиолетовый, другой – Синий. Второму мы вопросов задавать не могли, потому только слушали, опустив головы. Зато Фиолетового порой заваливали таким количеством вопросов, что он продолжал отвечать на них, даже когда урок давно закончился. Ни он, ни мы этой задержки не боялись.

Вот и сейчас, идя к дому Гая сквозь утренний туман, я придумывал вопросы, которые задам учителю. Друг меня уже ждал, отчаянно зевая. В руках он держал сумку, в которой наверняка, кроме перьевой ручки и единственной тетрадки, лежали второй и третий завтраки, а заодно и предобеденный перекус. Еду мой пухлый друг любил. Он говорил: «В любой непонятной ситуации – ешь».

– Опаздываешь, – вместо приветствия наехал на меня Гай.

– Не опаздываю, – возмутился я, – ты раньше вышел.

– Надоело дома сидеть, – тут же признался Гай, – все храпят, сопят, окна позакрывали – мне дышать нечем. Выкладывай, что у тебя в лесу случилось?

Встреча с хозяином леса происходит не каждый день, потому я с рассказом не торопился. Вначале я пожаловался, как вчера лично накопал десять мешков картошки, как Анна пять раз мыла руки и просила меня понюхать их с вопросом: «Не пахнут ли они Синим дедушкой Артуром?»

– Он и к нам приходил, но нас уже милый Генри занял – до самой ночи томатный сок делали, – сказал Гай.

Милым Генри в деревни называли торговца, который, казалось, вовсе не умеет разговаривать. Только кричать, орать, голосить… но не разговаривать. Милым он был не больше, чем я толстым. Но прозвище прицепилось, когда одна Синяя бабуля сказала, что в жизни не встречала человека милее нашего Генри.

Мы прошли мимо последнего дома и обошли по широкой дуге кладбище, где возвышались не только могильные камни и памятники, но и настоящие древние склепы. Днём старый погост, куда никто не ходил, смотрелся, как заброшенный двор полуразрушенной крепости. А свежие могилы на новом кладбище и вовсе напоминали только посаженные грядки.