Но Соня действительно была еще слишком молода, потому что еще не знала – за любой точкой начинается рассвет, поскольку следом за любой оконченной историей идёт еще не начатая. Так получилось и на этот раз. Работу следователя и друзей на следующие десять лет Соня получила через неделю, ровным счетом на первое апреля.
«С кем порешать, сколько?».
Соня вспомнила себя несколько лет назад, смутное, от близкого расстояния расплывчатое, лицо напротив с крупными порами, пересохшие губы и бисеринки пота на виске, неловкость от прозвучавшей фразы. Как она, молодая «зеленая» следователь, слегка нервно сжимала листы протокола. Задержанного и оперативников, окрашенных в жёлтый от тёплого лампового света, который выхватывал из ночи прокуренные письменные столы с покалеченным потрескавшимся лаком, неровно поклеенные обои, портрет Дзержинского на стене. Ремонт доберётся сюда только спустя год.
Студентку из колледжа увезли в больницу, откуда она уехала домой, натянув одежду скованными руками, с оставшимся на душе стыдным налётом от холодной профессиональной педантичности дежурного врача. Соня не знала, с кем порешать тогда, не знает и сейчас, она слишком маленькое звено в огромной разветвленной цепи правосудия. Она думала иногда, а если бы она могла, если бы её точно не поймали? Ей неприятно от собственных мыслей и ощущения, что в её характере не хватает уверенности, что надо воспитывать в себе твёрдость, когда совесть не позволяет смешивать чёрное и белое, и когда нет никаких оттенков. Соня ещё не знала, что этот моральный выбор негибкости, а порой неуместной в её работе прямолинейности, оставит её насовсем простым винтиком в сложной ведомственной иерархии, она не получит роста и подполковничьих погон. Раз за разом она будет испытывать бессильную злость от прекращенных в отношении виноватых дел, от дел, вернувшихся из суда и прокурора на дослед с дикими основаниями, брошенных на полку, похороненных, приостановленных, злость от незаслуженных наказаний, от изматывающей ежедневной однообразной рутины. Цена за то, чтобы остаться человеком.
«С кем порешать, сколько?».
«Ни с кем», – в очередной раз устало отвечает Соня. Перед ней вчерашний в стёганой куртке, его уже не трясёт от страха, наступило время глухой обреченности. Надо решаться. За полчаса зашёл начальник: «Молчит? Плохо». Задумчиво вышел на балкон и закурил в открытое окно, выходные, никто не увидит. Бросил сигарету в банку, спрятанную за дверью. Дым повис печальной синевой. Стеганый сидит в ботинках без шнурков, смотрит на Соню и начинает говорить.
«Давай подождем ещё день?», – Соня встала в дверях у кабинета, сложив крест накрест руки. Восемнадцать квадратов были разделены тонкой перегородкой на две части. В одной располагался стол руководителя отдела, в другой его заместителя. Летом здесь было невыносимо душно от солнца, зимой же духоту создавал длинный ряд старых металлических батарей, покрашенных масляной краской поверх ржавчины. Дима поднял глаза: «Ты понимаешь, что он на административке и завтра выйдет?». Кивок головой: «Говорит, имя вспомнил».
«Не найдут, завтра задерживаешь». Сухо застучала клавиатура – разговор закончен.
Соня выходит в сумерки, понимая, что выходной безвозвратно пропал. Кое-где разноцветными точками загораются окна, соединяясь в причудливую гирлянду, румяные от холодного ветра прохожие с покупками спешат домой, слышны детские голоса с площадки у школы, чей-то смех, мимо проходят женщина и мужчина, он ей что-то рассказывает, увлечённо, взмахивая руками. Соня медленно идёт домой, и в глубине души ей почему-то становится немного легче.
АННА. Лето 1997 года
В этот день на плечи ложилась тяжёлая липкая жара. Солнце катилось по небосклону улиткой, собираясь в эту белую северную ночь дойти до горизонта, спрятаться оранжевой полоской у края воды, окрасив безоблачное небо в цвета пожара, а через несколько часов встать снова. Лучи жгли так, что в воздух не поднялось ни одного комара, но ребятня, обычно носившаяся вокруг города в густых зарослях карликовой ивы, этому не радовалась.
Ракетки от бадминтона валялись возле подъездов, а все любители последить за игрой, сидя на металлических крышах сорокафутовых контейнеров, которые жильцы использовали у дома в качестве кладовок, уныло убивали время в тени козырьков, так как железо превратилось в подобие раскаленной сковороды. Где-то нет-нет и скрипнет от лёгкого ветерка плохо прилаженная вывеска, слегка напряжется тело в попытке поймать это дуновение, но тщетно. Еще с утра Соня раздумывала пройтись пешком до дома Анны, позвать ее поболтаться в магазинчики со всяким дешёвым тряпьем, россыпью жвачек за стеклом прилавков, липких блесков для губ вперемешку с разноцветными ручками и аудиокассетами, записанными кустарным способом на домашнем магнитофоне. Продавцы мало заботились об авторских правах и кассеты продавались с плохо откопированными обложками оригинального альбома, а то и просто на бумажке было вручную напечатано имя исполнителя и название. Соня также знала, где продаются особенные жвачки со вкусом дыни и с бонусом в виде примотанного к ним парашютиста с полиэтиленовым куполом за спиной. Можно было пробраться через незакрытое чердачное окно на крышу пятиэтажки и сбросить его вниз, наблюдая, как он медленно парит над детской площадкой. Конечно, если бы кто-то заметил их на крыше, здорово бы влетело, но риск того стоил. Однако по мере того, как стрелка приближалась к обеду, Сонино желание идти пешком к дому Анны угасало. Она втайне надеялась, что может быть Анна сама за ней зайдёт, несмотря на то, что это случалось крайне редко, вернее вообще от силы раз. Телефона у той не было, и тогда это не вызывало никакого удивления, бог мой, зачем кому-то телефон в этом крошечном, растянутом вдоль побережья посёлке, гордо именующем себя «город». У половины населения до сих пор стояли старые модели с диском типа польского «Тюльпана». Наконец, Соня признала тот факт, что компания Анны этим летом для неё единственная, не считая занятий английским в паре с девочкой на два года старше, которую родители тоже запихнули на месячный курс иностранного, так как дела в этом направлении у обеих были плачевными. Новый учебный год грозил серьёзно испортить табель. Но её взрослую подружку не сильно интересовала компания Сони, а когда она узнала про то, что последняя дружит с Анной, то наморщила нос: «Анна. Знаю её. Она слишком много врёт». Большую часть детей взрослые постарались отправить к бабушкам на материк, в городе остались лишь те, для которых авиабилеты слишком бы дорого встали, либо отправлять было не к кому. Ситуация в семье Сони подходила под оба случая. Ситуация в семье Анны была для Сони туманна: она любила рассказывать, что скоро они уедут из этой «замшелой дыры», отчим получит работу там, в Москве, дело осталось за малым. Что в столице у нее живут два двоюродных брата, а её бабка просто «аааабажает». Анна рассуждала, какие вещи она возьмёт с собой, делила коллекции журналов между подружками, которых Соня никогда не видела: они раньше учились с Анной в параллельных классах, но теперь на год старше, так как Анна второгодница. Для Сони эти разговоры в какой-то момент стали невыносимы, но она продолжала их завороженно слушать: про неровность кирпичной кладки на Красной площади, ослепительный блеск покатых куполов, упирающихся пиками в свободное от облаков небо. Однажды Соня заподозрила, что все свои знания на этот счёт Анна черпает из старых журнальных подписок – в старенькую, но исправно пополняемую периодикой городскую библиотеку они обе заглядывали, хоть и по раздельности, но подруга с презрением отвергла любые домыслы.
СОНЯ. Осень 2019 года.
За окном в светающих, но ещё густых сумерках были слышны крики последних чаек, задержавшихся перед отлетом. Соня вполне определённо поняла, что не хочет сегодня идти на работу. В конце концов она решила поймать тот настрой, когда по пустым улицам приходишь в выходное утро в кабинет, заваленный бумагами, включаешь системный блок и медленно в тишине готовишь себе кофе в небольшом уголке архива, в который с трудом втиснули чайник и маленький буфет, впитывая в себя ценные моменты, пока телефонная трубка ещё не разразилась вопросами: «Ну что там по делу? Где задержание, где жулик, вы там работаете вообще?». Подумав об этом, Соня заставила себя вылезти из-под одеяла, прошла на кухню, и, чувствуя ледяной пол босыми ногами, бросила в чашку растворимые гранулы, затем добавила сахар и вспомнила оборвавшийся сон. Она очень давно не думала об Анне и об их лете, об огненных закатах и белых ночах на краю земли в забытом крошечном посёлке. Эти мысли приносили лёгкую тоску, отголоски первой глубокой детской печали, поэтому Соня отогнала их подальше ровно в тот момент, когда раздался звонок и в трубке прозвучал искаженный расстоянием голос.
