Для моей подруги Лены В.

Мы спускаемся по выбеленным ветром и временем деревянным ступеням из обрезанных досок. По бокам их светлыми пучками обрамляет желтая трава, прикрывающая мерзлую осеннюю землю. Вдоль спуска кренятся в сторону залива самострои из серой древесины, и смотрят унылыми окнами в ржавых решетках рыбацкие балки на полозьях. И, как всегда, с тонким назойливым свистом высекает в глазах слёзы северный ветер. Море на горизонте цветом чуть голубее берега сливается с пасмурным затянутым небом в единое полотно, через которое не пробивается ни единый луч солнца. Кажется, что плотная завеса на небе сама светится изнутри серебристым ровным сиянием, которое тонет в строю тревожных волн, гулко разбивающих пустынный галечный пляж. Кое-где виднеются обглоданные чайками рыбные полускелеты, но протяжных криков самих чаек уже не слышно: подрастив неуклюжих птенцов, стаи двинулись на юг в преддверии суровой, беспощадной и полной снежных буранов зимы. Идущий впереди перестает сминать сапогами в хрусткую крошку взявшийся небольшими лужицами первый лёд и встает так, что подгоняемая порывами ветра волна едва не достает до его подошв. «Вот здесь», – говорит он, махнув свободной рукой в сторону упорно терзающего берег прибоя. Вторую руку надёжно обрамляет кольцо такого же серого, как всё вокруг, металла. На другом конце железной восьмёрки конвоир. «Стой», – криминалист красными от холода пальцами откручивает от фотоаппарата крышку и переводит его в авторежим. Человек в круглом стекле объектива повторно поднимает руку и повторяет: «Вот здесь». И потом: «Выбросил». И спустя ещё несколько секунд: «Нож». Раздаются знакомые звуки затвора. Человек опускает руку и понуро стоит, спросив сигарету и поеживаясь от ледяной соленой мороси. Ему хочется, чтобы скорее закончилась эта тоскливая прогулка, напоминание первой, когда он ночью, с шальной головой и неистово стучащим сердцем, спускался сюда же, боясь зацепиться пьяной походкой на неровно сколоченной лестнице. Бежал к лиману, где в конце, чувствуя боль в груди от частого дыхания, размахнулся и бросил в ночную чёрную бездну то, что жгло его ладонь. Предмет, который он нес, острым лезвием рассек послушные волны, а море рассмотрело его, изучило и сделало своей добычей и тайной.

Следователь с понятыми бегло осматривает побережье, поддевая носком сапога уже гладкие, обработанные лучшим ювелиром мира, осколки стекла, и ожидаемо ничего не находит. Галька издаёт под ногами приглушенный треск. Человек, показавший место, щелчком отбрасывает в сторону окурок. Закончили. Ветер продолжает трепать полы одежды, обещая, что скоро, совсем скоро из небесных далей он принесёт с собой колючий белый песок, закуёт заливы и реки в ослепительно белые кандалы, а следом за ним придёт долгая полярная ночь, в паре с которой он будет петь свою вечную песню тысячелетними словами. Строгое и суровое полотно, на котором разворачивается сцена из чьей-то короткой жизни, заставляет следователя на минуту оглянуться, перед тем как сказать конвоирам: «Пора уводить». Группа медленно поднимается по скошенным ступеням обратной дорогой, и на берегу не остаётся ни души.

«Он мне обещал обещал телевизор тебе поставим в камеру что хочешь принесем это ведь ты убил скажи сигареты хочешь рассказывай как было это ты мы знаем знаем знаем», – пыльный речитатив разбивается о разводы на когда-то новых пластиковых окнах и падает на остатки строительной клейкой ленты на подоконнике, которая уже превратилась местами в лохмотья с нечитаемыми надписями. Пробившийся солнечный луч ползет по рыжему линолеуму, говоря, что скоро вечер.

Автора чуть подтряхивает, он не выспался, смотрит глазами с красными прожилками от похмелья, лицо заросло щетиной, одежда давно измята, стеганая куртка местами порвана, обувь потеряла форму, кожа на ней заскорузла под толстым слоем грязи. Пальцы, в бороздки которых также забилась пыль, стали чёрные, как и кромки ногтей. В небольшом кабинете, заваленном бумагами и папками-скоросшивателями, на стене, прямо над его головой висит репродукция «Танцевального зала в Арле». Он в тревоге, не знает, что с ним будет, это видно по напряжению в его позе, нервному движению рук, хочет, чтобы ему поверили, мечется от веры в то, что разберутся и отпустят до молниеносных приступов отчаяния.

Но как здесь поверишь, вот он в подъезде, дверь в квартиру распахнута, рядом у женского тела, сползшего на ступени, горло в крови, сам в крови, держит ее за голову и твердит, что там был кто-то еще.

Кто-то еще.

Тень, проскользнувшая мимо, сбежавшая по ступеням невидимым духом, без имени и без лица, не оставившая следов, замеченная лишь краем глаза, разве может такое быть.

«Уводите».

Стеганая спина, ставшая чуть более несчастной, укоризненно следует за полицейским.

В коридоре уже ждут следующие, взъерошенные и злые родители сбежавшей ночью дочери. Она здесь же, сидит, скрестив ноги в кедах, в джинсах-бананах, прям как носили двадцать лет назад, и безразмерном худи. Мода возвращается и на бунтарство тоже, только подростки в это не верят, пробивая уже проторенные дороги, цитируя читанное-перечитанное, отвергая мамину с папиной виолончель и выбирая вновь свой новый вудсток, бродить по дорогам, вдыхать ночной густо замешанный котёл из трав, автомобильных выхлопов и пива. А потом, спустя много лет стать кем-то в добротно сшитом костюме, выбирающим одежду по ярлыкам с составом или стать никем. Девочка сидит, закручивая шнурок у шеи то в одну сторону, то в другую, пока её родители устало объясняют следователю, что они хорошая, порядочная семья.

В это время другой, тот, кто ушел следом за полицейским, лежит на деревянном настиле в отделе, ждёт ужин, и смотрит в потолок, складывая невидимые буквы в невидимые слова: «ведь ты убил скажи сигареты хочешь рассказывай как было это ты мы знаем знаем знаем…»

Соня пыталась придать своему лицу более оптимистичное выражение, но знала, что оно стало унылым и упрямым. В руках статистическая карточка на возбуждение дела и материалы, держа которые, Соня раздумывала уже не впервые, этично стучать в дверь или нет. Она читала, что стучаться в дверь в обстоятельствах, когда решаются профессиональные вопросы, неэтично, но не была уверена до конца, поэтому мялась, пытаясь услышать, разговаривает ли прокурор по телефону.

В приёмной сидела секретарь, невысокая сова с неустроенной личной жизнью, которая всё про всех знает. Лицо, повернутое к Соне, стало со временем несимпатичным из-за выражения постоянного терзающего её любопытства, крашеные светлыми перьями тонкие волосы и острый птичий нос – такое ощущение, что и они наблюдали за Сониными терзаниями, которые легко было прервать, всего лишь взяв на секунду трубку, ведь телефон в приёмной соединён параллельно с прокурорским. Сова улыбнулась Соне и уставилась обратно в монитор, среди прочего она прекрасно знала, что когда прокурор не переваривает следователя и это взаимно, то проигравшей может быть только одна сторона. Поэтому Соне предстояло переминаться с ноги на ногу, на поскрипывающем полу в графитовом сером покрытии, считая корешки материалов в стеклянных шкафах и наблюдая за снующими по коридору клерками.

«Хоть бы ты свернул себе шею под штангой», – Соня моргнула, отгоняя внезапную мысль.

Да, они ходили в один спортзал, и из чистого упрямства она не хотела менять ни время, ни место. С упорством утопающего она продолжала стоять на своём и не здоровалась с ним, даже находясь в границах одного квадратного метра. В эти моменты она делала вид, что её заинтересовал вид настенных часов или вода в кулере, зная, что его это никаким образом не задевало, но никогда не стала бы отрицать, что хотелось. Состояние неприязни постепенно перерастало в состояние ненависти только с одной стороны, в итоге кристаллизовалось и замерло в ожидании реванша, до которого увы, не дошло, потому что к тому времени когда это стало возможным, объект ее гнева ушёл на пенсию и уехал. Но заглянуть в будущее было не в силах, пока она стояла у кабинета, ещё секунду или две перед тем как, преодолевая внутреннее сопротивление, повернуть ручку, и говорила себе, что просто так бывает, надо немного потерпеть, чтобы достигнуть цели. Немного потерпеть, чтобы взять немного своего, самую малость, когда не получается больше. Не дать им выиграть у тебя по нолям и не позволить себе, как сгибаемой весом пружине, развернуться в случайном приступе гнева на радость синим кителям.