Партизаны провозглашались наиболее передовой частью крестьянства, поднявшейся против антинародной белой власти и беззаветно воевавшей ради победы красных, причем их боевая роль сильно преувеличивалась; последнее было характерно и для оценки эффективности советских партизан в 1941–1944 годах. Теневые стороны партизанщины, неизбежные для хаотически действовавших разношерстных отрядов, притом в обстановке острого социального (нередко и национального) противостояния, всегда описывались строго дозированно либо замалчивались. Основная часть мемуаров советской эпохи, особенно позднесоветских, подлаживалась под официальную точку зрения, помогая печатать и пропагандировать идеологически выверенные исследования, публицистические и художественные произведения, где красные партизаны представали былинными героями10.
Наличие многочисленных фальсифицированных источников и необъективных исследований, появлявшихся под идеологическим прессингом, заставляет историков особое внимание обращать на мемуаристику и научно-документальные работы 1920‐х – начала 1930‐х годов, – хоть и тенденциозные, но создававшиеся по свежим следам и в значительной степени свободные от схематичной однолинейности следующих эпох. В связи с этим ряд оценок описываемых событий со стороны современников, много десятилетий казавшихся властям и исследователям идеологически неприемлемыми, сегодня заслуживают внимательного и уважительного отношения. Например, эсер Е. Е. Колосов темные стороны партизанщины обоснованно рассматривал как проявления «первобытных свойств крестьянской психологии»11; о роли большевиков в разжигании жестокостей партизанщины справедливо писал С. П. Мельгунов12. М. Н. Тухачевский в статье «Борьба с контрреволюционными восстаниями» откровенно отмечал, что и красные партизаны, и антибольшевистские повстанцы являются «живой составной частью местного крестьянства», из‐за чего Красной армии «борьбу приходится вести в основном не с бандами, а со всем местным населением»13.
Представляют значительный интерес и мнения советских исследователей, писавших в 1920‐х годах14. Один из них откровенно признал, что именно «враждебное отношение» крестьянства к большевистской политике вынудило коммунистическую власть прибегнуть к карательным мерам15. Другой автор в 1930 году осмелился написать, что партизанщина своими насилиями над аборигенным населением привела к превращению Гражданской войны в Ойротии (Горном Алтае) из классовой в национальную16. Охранители эпохи застоя осудительно отмечали, что в историографии начала 1960‐х годов «были сильно преувеличены достижения литературы 20‐х годов о гражданской войне, имело место только негативное отношение к тому, что было создано учеными на втором этапе развития историко-партийной науки»17, т. е. во второй половине 1930‐х – первой половине 1950‐х годов.
Между тем с середины 30‐х годов советская историография предпочитала обходить или подвергать сомнению многочисленные ранее опубликованные факты, которые не соответствовали официозной точке зрения на красных партизан, рисуемых в качестве сознательных большевиков и только с героической стороны. Пределы дискуссионного поля постоянно сужались, а неортодоксальные оценки тех или иных явлений предавались забвению. Но и те, кто готов был критиковать уже сложившиеся мифы, делали это необязательно ради любви к истине. Так, старая неприязнь к крестьянству заставила М. Горького быть в первых рядах критиков партизанщины. При обсуждении в 1931 году концепции многотомной «Истории гражданской войны» у Горького особую тревогу вызывало преувеличенное «представление роли крестьянства, составившего основу партизанского движения, особенно в Сибири, но остававшегося далеким от пролетарских ценностей революции»18. Горький беспокоился, что в беллетристике «…литераторы слишком много внимания уделяли партизанскому движению в крестьянстве… слишком густо в различных произведениях была подчеркнута роль личности… Получалось что: выскакивают разные щетинины19 и пр., они побеждали, и революция победила их силою. Все это было: щетинины боролись, но одно дело бороться за корову, другое дело за социализм. …По Сибири особенно много внимания нужно уделить партизанскому движению, потому что бесспорно – там оно играло весьма значительную роль… Тут нужно последовательно проследить сходство и различие, настроение, идеи партизанских отрядов, указать на переходы их от красных к белым и обратно – и т. д.»20
К. Е. Ворошилов тогда же отмечал, что партизанщина была опасна тем, что составили ее и «…те элементы, которые в процессе борьбы <…> от революции отходили к контрреволюции. <…> Возьмите, например, муравьёвщину, Думенко и целый ряд других „деловых людей“, “своих людей“, которых нам пришлось потом расстреливать. Какие социальные условия, какие события эту публику вынуждали от нас уходить?»21 Но предложения Горького и Ворошилова противоречили складывавшемуся на их глазах ортодоксальному канону, нивелировавшему сложности революции, и реализованы не были, а попытки оспорить его подвергались организованным нападкам даже в период «оттепели», когда после ХХ съезда сложился модифицированный историографический канон, который действовал до конца 1980‐х годов и опирался на методологические высказывания «старшего вождя» – Ленина – и восходящие к ним толкования истории со стороны вождя очередного.
Например, после выхода в 1962 году книги Н. Ильюхова и И. Самусенко «Партизанское движение в Приморье (1918–1922 гг.)» состоялась организованная академическим журналом дискуссия, в ходе которой авторам книги были предъявлены большей частью политизированные обвинения. Им поставили в упрек попытку доказать, что партизанское движение в Приморье имело самодовлеющий характер, было начато и продолжено крестьянскими массами под руководством группы беспартийных местных учителей, а большевики примкнули к нему позднее22.
Известным партизанам-мемуаристам традиционно, но по обыкновению мягко ставили в вину недооценку роли большевиков. В рецензии на воспоминания П. Е. Щетинкина видный сибирский партиец Д. К. Чудинов в качестве недостатка отмечал, что единственным мотивом ухода в леса и формирования боевых отрядов были, согласно Щетинкину, не сознательность партизан, а только репрессии белой контрразведки и военных отрядов в отношении крестьян (дезертиров и укрывателей оружия. – А. Т.). Анализируя мемуары И. В. Громова (Мамонова) и П. Е. Щетинкина 20‐х годов, М. Е. Плотникова довольно показным образом удивлялась, что у знаменитых партизан нет ни слова о роли большевиков в создании партизанских отрядов и руководстве ими23. В 1987 году В. И. Шишкин недоумевал, как обошли тему партийного руководства в своих мемуарах видные партизаны-большевики – И. Е. Громов-Амосов, И. В. Громов (Мамонов) и Н. Урманский24. Между тем И. В. Громов и в рукописных материалах избегал подробностей о своих соратниках, кратко указывая, что это были уклонившиеся от мобилизации в армию беспартийные крестьяне-дезертиры. А начальник Главштаба армии Кравченко и Щетинкина А. Т. Иванов в мемуарах откровенно заявлял, что повстанческое «движение [среди крестьян Енисейской губернии] произошло стихийно, беспрограммно, экспромтно»25.
