– Я, кстати, Рома.

– Я, кстати, в курсе.

– А ты, значит, Люда.

– Люся.

– Принято.

– Как люди пьют сладкий чай?

– С удовольствием! Тем более, он здесь нужной температуры – не горячий.

– Мсье знает толк в извращениях!

На следующей паре они, снова не сговариваясь, уселись за одну парту. Пока полная преподавательница маленького роста, примерная ровесница своего коллеги с первых двух пар, трагичным голосом вещала об экипировке трамвайного вагона, Люся и Рома всячески друг друга подкалывали. По дороге к метро они занимались тем же, и удивительное дело: на каждую идиотскую шутку собеседник тотчас же выдумывал ещё более идиотскую, как будто они были давними друзьями.

– Знаешь, мне стыдно, – призналась вдруг Люся, – я училась на преподавателя английского и ничего не понимаю.

– Не переживай, – подбодрил её Рома, – я учился на логиста, но тоже мало что понимаю.

– Ой, а где? В ПГУПС или в АТЭМК?

– В другом городе.

– В каком?

– Далеко. Не важно.

Попрощавшись с одногруппником до завтра, Люся провалилась в пучину вины и стыда, причём, непонимание учебного материала заботило её сейчас меньше всего. Полгода она добивалась от Миши, своего любимого мужчины, разрешения пойти учиться. Полгода он не хотел об этом слышать.

«Это слишком опасная профессия!»

«Туда идёт одно быдло!»

«Зачем тебе работать, я что, плохо тебя обеспечиваю?»

«У тебя не получится, это не для женских мозгов!»

«Какой-нибудь мужик уведёт тебя!»

И вот, когда Мишу, наконец, удалось убедить, что ей в самом деле нужна именно эта профессия, что она сделала в первый же день? Познакомилась с «каким-то мужиком». Они болтали, смеялись. По правде говоря, Люся уже года четыре не получала такого удовольствия от общения с кем-либо. Эти четыре года она ни с кем толком и не общалась. Кроме Миши.

Он появился, когда ей было девятнадцать, и был первым во многом. Можно, конечно, сказать, что Люся никогда никого так не любила, то эти слова – пустой звук, неспособный описать всю мощь и глубину обрушившихся на неё чувств и ощущений. Через две недели Люся, к великой радости тех людей, что её вырастили, переехала к Мише; ещё через два месяца забрала документы из уже давно опостылевшего «Герцовника», решив, что посвятить себя любимому мужчине – лучшее, что можно сделать в этой жизни. Любимый мужчина не имел стабильной работы, жил в основном на деньги от сдачи прабабкиной квартиры в другой прабабкиной квартире, которую регулярно громил, когда напивался. А когда не напивался, дарил цветы и конфеты, приносил кофе в постель и пакеты из магазина, хорошо знал, что такое «прелюдия» и «женский оргазм», и даже мог сбегать в аптеку за прокладками и обезболивающим. Всё это компенсировало любые выходки пьяного Миши: блевотину на батарее, выбитое стекло в кухонной двери, оскорбления на буквы «Ш» и «Б», эпизодическое рукоприкладство (когда его кулаки, движущиеся по весьма кривой траектории, всё же достигали цели). Всякий раз после очередного Мишиного дебоша Люся самоотверженно, даже с каким-то извращённым наслаждением отдраивала всю квартиру, лечила «болеющего» возлюбленного, выслушивала его похмельные раскаяния, смазывала свои синяки кремом и отчаянно верила, что однажды он позовёт её замуж. Замуж Миша, впрочем, звал, и не раз, но только на словах – дойти до ЗАГСа вначале было некогда, а потом он и вовсе решил, что эта бюрократия ни к чему. Появившееся спустя четыре года желание выучиться на водителя трамвая было для Люси таким же диким и иррациональным, как и мысли вроде «Меня не радуют цветы» или «Я, кажется, больше не люблю секс». От всей этой несусветной чуши хотелось отмахнуться, но – вот беда! – не получалось.

А теперь, в придачу к разнообразным контакторам, реле и реостатам, у Люси появился друг, приехавший откуда-то издалека, живший в общежитии и знавший наизусть штук двадцать песен группы «Браво».

– Если бы на Марсе были города… – так он напевал, когда они с Люсей шли на практику в трамвайный парк.

– Я б не встал пораньше, я, блин, спать хочу, – передразнила Люся.

– Ну, почти в рифму, – улыбнулся Рома.

Первым человеком, с которым они познакомились в трамвайном парке, была Оля Светличная. Девчонка ростом полтора метра, в заношенных джинсах, не менее заношенном свитере и оранжевом сигнальном жилете до колен. Поверх жилета на левом плече висела потрёпанная кондукторская сумка, на правом – валидатор4. Огненно-рыжие волосы были завязаны в конский хвост, на лице присутствовали веснушки, во рту отсутствовали два передних зуба, в пространстве от которых торчала сигарета.

– Вы к дяде Феде? – спросила девушка детским голосом, оглядев неловко застывших у проходной практикантов.

Люся и Рома вопросительно переглянулись, потом хором ответили: «Да!»

– Он – блядский опиздун. Минут через пятнадцать будет, наверное, – рыжая девушка в приветственном жесте протянула руку в кожаной перчатке с обрезанными пальцами, – Ольга!

Она работала кондуктором с восемнадцати лет. Здесь у неё были два брата-слесаря, папа-водитель и мама-буфетчица. Сейчас Оле было двадцать два. Она умела чинить мелкие трамвайные неисправности, приводить в чувство пьяных, готовить обед из ничего и виртуозно, искусно материться.

Вторым человеком, с которым познакомились Люся и Рома на своём новом месте работы, был инструктор Фёдор Иванович – мужчина лет пятидесяти, с лицом юноши и манерами пионервожатого, который, как и предсказывала Оля, пришёл через пятнадцать минут. Ребята быстро перестали называть его по имени-отчеству, утвердив более подходящее обращение – «дядя Федя», причём, на «ты»; он же, в свою очередь, стал называть своих учеников Люськой и Ромкой, и важно заявил, что в первую очередь нужно выпить чаю.

Третьего человека, которого ребята узнали за этот насыщенный день, звали Саша Бойцов. Он появился на конечной станции, куда Люся въехала на учебном трамвае под чутким руководством дяди Феди. Путь в пять километров с одним-единственным поворотом оказался таким долгим и пугающим, а трамвай ЛМ-68-М, со всех сторон изученный в теории – такой непонятной шайтан-машиной, что левая рука ученицы, мокрая от пота, скользила по рукоятке контроллера, а правая, такая же мокрая – по рукоятке рельсового тормоза.

– Молодец, справилась. Работать сможешь! – резюмировал дядя Федя.

Люся не успела ещё ни отойти от стресса, ни порадоваться, как дверь кабины открылась и послышался грубый, крайне возмущённый мужской голос:

– Ёбаные пневмошланги! Федя! Ты охуел со своими учениками! Можешь им сказать, чтоб не таскались? А то заебали, блять!

– Санёк, – ответил дядя Федя добродушно, – ты чего такой злой, а?

Санёк (лет двадцать пять, взъерошенные волосы, пятидневная щетина, мятый форменный пиджак, под ним – рубашка, тоже форменная, тоже мятая) ничего не ответил, только тяжело вздохнул и закурил.

Когда матерщинник выбросил недокуренную сигарету и уехал, Рома съязвил:

– Ну прямо идеальная пара для этой… сегодня утром болтали, как её зовут?

– Ольга, – подсказала Люся.

– Светличная-то? – переспросил дядя Федя, – Так она с мужиком живёт. Да и Санёк женат. У него жена, между прочим, кандидат филологических наук! Ромка, ты чего рот открыл? Садись, поезжай, твоя очередь!

Учебная практика длилась всего семнадцать смен, но под конец и Люся, и Рома нашли общий язык с шайтан-машиной, выучили правила приёмки и экипировки, а также повадились каждое утро с кем-нибудь болтать в курилке в ожидании дяди Феди. Пару раз они встретили Олю Светличную. В один из разов Рома сообщил ей, что она – белочка, на что та рассмеялась и ответила, что слышит об этом примерно в стотысячный раз.

А потом был экзамен по вождению, день которого Люся никогда не забудет. С утра не произошло ничего криминального, разве что их с Ромой одногруппник чуть не сбил пешехода, получив за это «неуд» и подзатыльник от дяди Феди. Все остальные, благополучно сдали. Люсе достался участок от детской больницы до станции «Купчино», после чего дядя Федя написал в учётной книжке «удовл.» и сказал: «Можешь идти домой!»