Новые города заселялись так быстро, что некоторых наблюдателей это даже тревожило. В 1520-х жители Нар­вы писали в Ревель: «Вскоре в России никто не возьмется более за соху, все бегут в город и становятся купцами... Люди, которые два года назад носили рыбу на рынок или были мясниками, ветошниками и садовниками, сделались пребогатыми купцами и ворочают тысячами»¹⁴.

Советский историк Д.П. Маковский предположил даже, что этот «строительный бум», принявший такой грандиоз­ный размах, играл в тогдашней России ту же роль, что и известный железнодорожный бум конца XIX века в ин­дустриализации и формировании третьего сословия. То есть, по мнению Маковского, уже в первой половине XVI века сложились экономические предпосылки для тех социальных и политических процессов, которым суждено было реализоваться в России лишь три столетия спустя.

У меня решительно нет здесь возможности подробно рассматривать эту гипотезу. Ограничусь лишь нескольки­ми простейшими фактами, логически ее подкрепляющи­ми. Сохранились, например, расчеты материалов, потре­бовавшихся для строительства Смоленской крепости. По­шло на него 320 тыс. пудов полосового железа, 15 тыс. пудов прутового железа, один миллион гвоздей, 320 ты­сяч свай. Есть и другие цифры, но не хочется делать текст похожим на прейскурант. И без них можно представить, сколько понадобилось материалов для строительства всех новых городов.

И кто-то же должен был их произвести. Не везли же до­ски, железо и камень из-за границы. Значит, было в нали­чии крупное специализированное производство. И не бы­ло тогда нужды государству искусственно насаждать его, опекать и регулировать, как станет оно делать при Петре. Спонтанно рождалось крупное частное предприниматель­ство. Во всяком случае, все предпосылки для него были налицо: и экономический бум, и рынок свободной рабо­чей силы, и наличие свободных капиталов, и правовая за­щита частной — не феодальной — собственности, совер­шенно очевидная в Судебнике 1550-го.

На строительстве одной Смоленской крепости занято бы­ло 16 тысяч рабочих — исключительно вольнонаемных, согласно царскому указу. А таких крепостей и городов одновременно возводились десятки. Что же касается сво­бодных капиталов, то, отослав заинтересованного читате­ля к длинным спискам богатейших купцов того времени в книгах советских историков, приведу лишь отдельные примеры. Смоленский купец Афанасий Юдин кредитовал английских коллег на огромную по тем временам сумму в 6200 рублей (это больше 450 тысяч в золотом исчисле­нии конца XIX века). Дьяк Тютин и Анфим Сильвестров кредитовали литовских купцов на 1210 рублей (больше 100 тысяч золотом). Член английской Компании Антон Марш задолжал С. Емельянову 1400 рублей, И. Бажену 945, С. Шорину 525¹⁵.

Посланник Ватикана Альберт Кампензе доносил по на­чальству, что «Московия весьма богата монетою, добыва­емою более через попечительство государей, нежели че­рез посредство рудников, в которых, впрочем, тоже нет недостатка, ибо ежегодно привозится туда со всех концов Европы множество денег за товары, не имеющие для москвитян почти никакой ценности, но стоящие весьма дорого в наших краях»¹⁶.

Это что касается бедности допетровской Руси.

Значит, ошибались классики русской историографии?

Нет, так тоже сказать нельзя. Парадокс в том, что они были и правы и не правы. Ибо там, где Ченслер в 1553-м нашел деревни удивительно населенные народом, чет­верть века спустя его соотечественник Флетчер обнару­жил пустыню. Там, где крестьяне начиная с конца XV века деятельно расчищали лесные массивы, расширяя живу­щую (т. е. обрабатываемую) пашню, теперь была пустошь. И размеры ее поражали воображение.

По писцовым книгам 1573—1578 годов в станах Москов­ского уезда числится от 93 до 96% пустых земель. В Мо­жайском уезде насчитывается до 86% пустых деревень. В Переяславле-Залесском — до 70. Углич, Дмитров, Нов­город стояли обугленные и пустые. В Можайске было 89% пустых домов, в Коломне — 92%. Живущая пашня Новгородской земли, составлявшая в начале XVI века 92%, в 80-е годы составляет уже не больше десяти.

Не лучше была ситуация и в торговле. В 1567 году в по­саде Устюжны-Железнопольской 40 лавок принадлежало «лутчим людям» (т. е. крупным торговцам металлическими изделиями), 40 лавок — «средним» и 44 — «молодшим». При переписи 1597 года «лутчих» в Устюжне не оказалось вовсе, а «средних» не набралось и десятка. Зато зарегист­рировали писцы 17 пустых дворов и 286 дворовых мест¹⁷.

И так — во всем и повсюду. Страна деградирует.

Экономические и социальные процессы, совсем еще недавно обещавшие ей стремительный взлет, не просто останавливаются — исчезают, словно их никогда и не бы­ло. Прекращается дифференциация крестьянства. Пропа­дает прогрессивная трехпольная (паровая) система земле­делия. Разрушается крупное производство. Люди бегут из городов. И так же неудержимо, как только что шло пре­вращение холопов (рабов) в наемных рабочих, идет их превращение в холопов.

До 80-х годов XVI века крепостных крестьян было не­много, в промышленности преобладали вольнонаемные. После 80-х и дальше, захватывая и XVII, и XVIII века, тен­денция меняется на противоположную: вольный труд за­меняется трудом крепостных, которые все больше пре­вращаются в рабов. «Удельный вес вольного найма как в промышленности, так и в сельском хозяйстве в XVI веке безусловно был много и много выше, чем в XVIII», — за­мечает тот же Маковский¹⁸.

Время вдруг потекло вспять.

И к XVIII веку действительно превращаются русские в «слабый, бедный, почти неизвестный народ», погружен­ный во тьму политического и экономического небытия. И действительно нас тогда не считали за людей. И дейст­вительно счастьем для России было обрести хотя бы ста­тус «державы второго класса».

Что же случилось в те роковые четверть века? Что за­ставило страну, уверенно шагавшую от варварства к циви­лизации, внезапно повернуть назад — от цивилизации к варварству?

АЛЬТЕРНАТИВА

Начать придется издалека.

В середине XIII века неостановимая, казалось, лава ази­атской варварской конницы, нахлынувшая из монгольских степей, растоптала Русь на своем пути в Европу. Только на Венгерской равнине, которой заканчивался великий азиат­ский клин степей, ведущий из Сибири в Европу, была эта лава остановлена и хлынула назад, в Азию. Но вся восточ­ная часть того, что некогда было Киевско-Новгородской Русью, оказалась на столетия, как мы помним, отдаленной европейской провинцией Золотой Орды.

Спустя два века началось то, что я называю русской Ре­конкистой, т. е. процесс «отвоевания» национальной тер­ритории, напоминавший аналогичные события, которые происходили в это же примерно время в средневековой Испании. Десять поколений понадобились Москве, чтобы собрать по кусочкам раздробленную землю и концу XV ве­ка отвоевать свою независимость. В 1480-м последний хан Золотой Орды Ахмат был встречен московской армией на дальних подступах к столице, на реке Угре и, не решив­шись на открытый бой, отступил. Отступление преврати­лось в бегство. Ахмат сложил голову в Ногайских степях от татарской же сабли. Золотая Орда перестала сущест­вовать. Россия начинала свой исторический марш.

И начинала она его на волне национально-освободи­тельного движения так успешно, что три поколения после этого была в непрерывном наступлении. Могло показать­ся, что страна осознает историческую цель и упорно идет к ее реализации. И цель эта, насколько можно реконстру­ировать ее сейчас непредвзятому наблюдателю, заключа­лась в завершении Реконкисты и в церковной Реформа­ции, которая дала бы ей возможность вернуться в евро­пейскую семью народов не слабейшей запоздалой сестрой, но равноправным партнером.

Международная ситуация этой цели благоприятствова­ла. Параллельно с распадом северного ударного кулака азиатской конницы стремительно набирал силу новый, южный ее кулак — Османы. В первой половине XV века они захватили Балканский полуостров, в середине века сокрушили Восточную Римскую империю, а к началу XVI угрожали Центральной Европе. Мартин Лютер, например, оценивал турецкую угрозу очень серьезно. Он даже пы­тался обосновать необходимость церковной Реформации тем, что Европа легко может стать добычей турецких заво­евателей, если не пройдет через духовное возрождение¹⁹.