4. Да, смерть (основные принципы философии жизни)

Теперь о смерти. В последнее время стало модным у ряда полемистов (ранее ограничивавшихся голословным, оскорбительным, но неубедительным обвинением меня в «фашизме», которое сегодня перестало действовать или вызывает у публики обратную реакцию) упрекать меня в «танатофилии». Возможно, сказывается запоздалое знакомство с трудами Нормана Кона, Вильгельма Райха или Алена Безансона, которые давно отождествили все разновидности «красно-коричневых» («врагов открытого общества», по попперов-ской терминологии) с «влюбленными в смерть». Мне представляется это отождествление крайним выражением обывательского, недофилософского сознания. Использование упреков в «танатофилии» в публицистическом контексте позволяет новоиспеченным интеллектуалам выглядеть «образованными», одновременно играя на привычке обывателей любой ценой избегать экзистенциальных травм, с необходимостью сопряженных с мыслью о смерти.

Смерть, г-н Янов, это «обратная сторона шара бытия» (М. Хайдеггер), это не простое, абстрактное небытие, это инобытие. Хотим мы этого или не хотим, но все рождающееся находится под ее непререкаемой юрисдикцией. Все то, что есть, ограничено смертным пределом. Смерть это не альтернатива жизни, и нелепо противопоставлять ей «сеяние пшеницы», «рождение детей», как делаете это Вы в своей статье. Пшеница не взойдет, если не умрет зерно, брошенное в землю. Дети не родятся и не взрастут, если отцы не отдадут свои жизни, защищая родную землю, свой народ, свою веру.

Смерть и жизнь проникают друг в друга, и осмысление факта смерти, — не только той, которая ждет нас всех в будущем, но и той, которая царствует над миром как онтологическое бремя, как скорбный отчужденный дух «мира сего»-лежит в основе всех мировых религий. И более того, наша русская Вера, Православие, утверждает, что только «смертью попирается смерть», что избавление из-под оков смерти даровано нам Спасителем в крестной муке.

Для христианина «память смертная» — одна из горячо вымаливаемых добродетелей: представление в своем сознании трупа умершего человека должно вызывать в повседневной молитвенной практике яркое ощущение временной преходящести мира и параллельное обнажение мира нетленного (Из «Канона покаянного ко Господу нашему Иисусу Христу, Песнь 8-я: «Како не имам плакатися, егда помышляю смерть, ви-дех бо во гробе лежаща брата моего, безславна и безобразна? Что убо чаю, и на что надеюся?»).

Г-н Янов прав в одном: тема времени и вечности, соотношение духа и плоти, фатальная конечность проявленных вещей и существ меня в высшей степени интересуют. Как, впрочем, и большинство философов или историков религий. Я не считаю земную жизнь высшей и единственной ценностью, и я глубоко убежден, что человеческий дух, героическое и идеальное начало в нас свидетельствует как раз об обратном. Раз человек способен в определенных случаях жертвовать собой, значит, есть нечто, что выше этой жизни. И здесь незачем далеко ходить за примерами: наши ребята отдавали свои молодые жизни в Чечне, воюя за Государство и его цельность. Они тоже хотели «жить», «сеять пшеницу» и «рожать детей», но Родина, Россия, Государство, Народ были для них более весомым понятием. И павшие в Чечне, в этой, на первый взгляд, совершенно бездарной и бессмысленной войне (она была таковой лишь на уровне правителей и предательского пацифизма СМИ), на самом деле, пополнили ряды героев, погибших за Русь, за великую Евразию, за цивилизацию Суши. Они пали на «великой войне континентов», так же, как и наши отцы и деды в Великую Отечественную войну.

И с этими вещами шутить не следует. Я, естественно, не желаю смерти никому, особенно своему народу. Разве что врагам его. Но готовиться к этому событию надо всем и чем раньше, тем лучше, тем полноценней, ответственней, умнее и чище проживем мы нашу жизнь, тем более подлинную цену вещей и существ мы узнаем. То, за что никто не заплатил жизнью, не имеет никакой стоимости. Все великое созидается, увы, кровью. Никто еще не смог отменить этот трагический закон истории, а если бы это было иначе, то, возможно, мир земной потерял бы последнюю привлекательность, став окончательно царством серости и тихого тления.

5. Не изучают, но будут изучать

Г-н Янов несколько преувеличил значение моей книги «Основы геополитики» для современной военной элиты. К моему глубокому сожалению, с этой дисциплиной знакомы только отдельные люди из этой сферы. Но хотелось бы задать г-ну Янову встречный вопрос: а что, собственно, должны изучать современные высшие военные кадры России вместо геополитики? Экологию и историю пацифизма? Азбуку рынка и менеджмента? Адама Смита? Может быть, Карла Поппера? Наша армия и, шире, все силовые министерства поставлены в нелепую ситуацию — политическое руководство от них требует реформ, но не дает той основополагающей модели, доктринальной базы, из которой следует исходить. Раньше такой базой была социалистическая идеология, отталкиваясь от нее, мы определяли, кто является вероятным «потенциальным противником», а кто «союзником», и затем органично и естественно строили военную доктрину (как и концепцию государственной безопасности). Теперь же от идеологической картины мира правящие элиты России отказались, но ничего взамен предложить армии не смогли. В такой ситуации никакого иного выхода, как обращение к геополитике и к ее моделям, просто не существует, тем более, что сам западный мир в лице своего политического истеблишмента основывается именно на этой науке.

Когда нынешнее шоковое состояние в руководстве силовых ведомств России пройдет, независимо от согласия или несогласия г-на Янова, все больше и больше военных специалистов и аналитиков будут обращаться именно к геополитике. А так как я постарался сделать свой учебник максимально объективным, то, надеюсь, дело дойдет и до него. Я понимаю озабоченность г-на Янова таким положением дел. Все вещи встают на свои места, когда читаешь вторую строку под фамилией «Янов» в публикации «МН»-«Александр Янов, Нью-Йорк».

Голос из Нью-Йорка обращается к моему научному руководителю (при создании военного раздела «Основ геополитики») генерал-лейтенанту Н.П. Клокотову-«Но вы-то, господин генерал, учите студентов. Неужели именно этому (т. е. геополитике,-А. Д.)? По учебнику Дугина?» Жителю Нью-Йорка хотелось бы, чтобы все было иначе, чтобы геополитика изучалась лишь по ту сторону океана, и чтобы место «русского Бжезинского» было либо вакантным, либо занятым человеком, с которым атлантистам «можно было бы легко столковаться». Мне понятна озабоченность возрождением евразийской геополитики моего заокеанского оппонента и того внутрироссийского меньшинства, которое отождествило свою групповую судьбу с окончательной и не подлежащей пересмотру победой Запада над Востоком. Если быть откровенным, в данный момент они волнуются напрасно: трагическое невежество российских политических элит, их бескрайний конформизм, всепоглощающая трусоватость и покорность представляют собой надежное препятствие для того, чтобы евразийские идеи в должной мере овладели масштабным и влиятельным сектором нашего политического и военного руководства.

Но так будет не всегда-все постепенно вернется в свое русло, и вот тогда, действительно, не позавидуешь судьбе тех, кто слишком рано принялся праздновать триумф Моря над Сушей.

Александр Янов

«С ним рухнет вселенная»

Александр Гельевич, семнадцать лет назад ответ свой на мою статью о Ваших идеях в «МН» Вы начали, негодуя: как мог я предположить, что Вы, Дугин, «уйдете в кусты», не поднимете перчатку, которую Вам бросили? «Я никогда, — воскликнули Вы, — не уходил в кусты от прямого и внятного разговора с идеологическими противниками!»

Я понимаю, полтора десятилетия — и каких десятилетия! — длинный перегон. И, возможно, сейчас, когда из маргиналов Вы произведены в подполковники, можно сказать, национал-патриотической оппозиции (назовем ее для краткости Н-П), Ваши взгляды переменились. Но скажу Вам как профессор профессору то же самое, что сказал бы в 1998-м, будь у меня в ту пору возможность Вам ответить: вопреки собственной декларации, Вы ушли-таки в своем тогдашнем ответе в кусты. Не ответили ни на один из моих серьезных, судьбоносных, если хотите, вопросов. Отговорились тривиальностями.