— Вот оно! — сказала Луиза, схватив горячую руку Теофиля. — Домбровский ждал! Это — штурм!.. Кстати, вы знаете? В бою у ворот Отей он серьезно контужен. Домбровский потрясающе бесстрашен, с улыбкой лезет в самое пекло. После контузии — камнем в голову — его заменил начальник штаба Фавье, но генерал сразу же вернулся. — И снова, стиснув руку Ферре, поправив на плече карабин, с которым не расставалась и на концерте, Луиза зашагала в сторону, откуда выплескивался на город набатный гул. — Тео! Андре! Не забудьте о Марианне, если меня убьют!

— Да, Луиза! — крикнула Андре.

— Конечно, Луиза! — пообещал Ферре, но она, наверно, уже не слышала: улица шумела тысячами голосов, стучала годильотами о камни, звенела оружием.

Она бежала изо всех сил, оступаясь и натыкаясь на людей, бежавших рядом, захлебываясь собственным дыханием.

К счастью, батальон Луизы занимал утренние позиции, волны вражеского прорыва пока не докатились сюда, — по всей вероятности, версальцы стремились сначала захватить аристократические кварталы — Отей и Пасси, — где могли рассчитывать на поддержку.

Все десять орудий бастиона возле ворот Майо, в течение шести недель непрерывно громившие расположения версальцев в Нейи и Курбевуа, были целы и сейчас вели огонь по траншеям и редутам врага. В свете разрывов метались полуголые, черные от дыма и сажи артиллеристы, мальчишки подкатывали к ним по земле ядра — даже вдвоем не осиливали поднять. Матрос Краон, лихой и бесшабашный, перебегал между двумя орудиями, размахивая зажженными фитилями, подбадривая криком себя и других:

— Смелее! Точнее, братцы! Бей их!

Там и тут возле лафетов орудий лежали убитые, седая женщина, стоя на коленях, бинтовала голову раненого. На раскалившихся дулах орудий дымилась кровь. Свистела картечь.

Луиза помогала артиллеристам, поднося ядра; заметив мелькнувшую за бруствером голову, пристраивалась за камнями баррикады и, прижимая приклад к плечу, ждала мгновения, когда нужно спустить курок.

К утру перестрелка затихла, и защитники баррикады получили передышку. Последним снарядом, прямым попаданием убило Краона. Начиненный порохом и керосином снаряд разорвался у ног матроса. Это была одна из самых ужасных смертей, которые довелось Луизе видеть. Краона буквально разорвало в клочки, обрызгав все кругом его кровью. Луиза зажала ладонями глаза и закричала.

Оставшиеся в живых защитники баррикады Майо на рассвете собрались вместе: ободрить друг друга, поделиться сухарем или куском хлеба. В предрассветной тьме к ним в сопровождении адъютантов, начальника штаба и Дерера, прикомандированного к Домбровскому, подъехал сам генерал. Луиза с тревогой подумала, что, видимо, штабу пришлось оставить замок Ла-Мюэтт.

— Ла-Мюэтт взят? — спросила дрогнувшим голосом.

— Да, мадемуазель Мишель, — просто ответил Домбровский. — Нам удалось остановить неприятеля, но… — Он поморщился от боли и покачал головой. — Но нам необходима помощь. Я уезжаю за ней в комитет. За меня остается Фавье. Надеюсь, удастся продержаться, пока я приведу подмогу. А вас, мадемуазель Мишель, прошу… — Он на мгновение задумался.

Луиза сделала шаг вперед, вскинула руку к козырьку кепи:

— Моя жизнь в вашем распоряжения, генерал!

Он оглядел ее внимательным и добрым взглядом, затем, освободив ногу из стремени, с усилием спрыгнул с черного жеребца. Взяв Луизу под руку, отвел в сторону и здесь, достав из кармана мундира официальную бумагу, развернул ее и подал Луизе:

— Прочтите! Необходимо, чтобы вы знали. Слегка удивленная, она прочитала:

— «Граждане!.. Довольно милитаризма, долой генеральные штабы в расшитых золотом и галунами мундирах!.. Место народу, бойцам с обнаженными руками! Час революционной войны пробил!.. Народ ничего не «мыслит в ученых маневрах, но, когда у него в руках ружье, а под ногами камни мостовой, он не боится всех стратегов монархической школы, вместе взятых!.. Париж в опасности! Нет больше начальников, мы все солдаты!» — Луиза бросила быстрый взгляд на подпись — «Делеклюз» — и подняла глаза на Домбровского.

— Я слушаю, генерал! И… не все понимаю. Домбровский опять поморщился.

— Ах, если бы и я понимал все, мадемуазель Мишель! Но сие… — Он судорожно потряс перед лицом обращением Делеклюза. — К сожалению, Делеклюз — глубоко штатский человек, он не понимает, что делает, и только это извиняет его. В самый трагический момент, когда нужно единое управление всем механизмом обороны, нужно объединение всех сил… — Домбровский замолчал, и Луиза молчала, глядя на генерала с бесконечной тревогой. — Мне только что передали: Делеклюз раздробил все наши силы, разослал батальоны и командиров по округам — каждому защищать свой округ! Эта ошибка будет нам стоить неимоверно дорого, поверьте мне, мадемуазель! — Он опять замолчал и стоял неподвижный и мрачный, держась рукой за седло.

— Что я должна делать, генерал? — настойчиво спросила Луиза.

Домбровский как бы очнулся, пришел в себя.

— Я поскачу в комитет. Но я не убежден, что смогу получить помощь в необходимых размерах. Прошу вас, отправляйтесь на Монмартр, требуйте у них немедленных подкреплений, я сейчас напишу им… Если версальцы продолжают расширять и углублять прорыв, я не вижу средства их остановить. Мои разведчики донесли мне еще в Ла-Мюэтт, что за крепостной вал Парижа уже вошло по меньшей мере тридцать тысяч солдат врага! — Вырвав из блокнота листок, генерал написал несколько слов. — Вот. Но не ходите одна. Возьмите еще кого-то.

Попросите Жаклара дать вам в сопровождение двух-трех гвардейцев. Дело в том, что недобитые буржуа, прослышав о прорыве версальцев, поднимают головы. Они стреляют в нас из окон и с крыш. А мою записку нужно доставить во что бы то ни стало!

С видимым усилием Домбровский поднялся в седло, — Надеюсь, мадемуазель Мишель, мы увидимся здесь же! Привет и братство!

Через десять минут Луиза в сопровождении двух национальных гвардейцев бегом поднималась по бульвару Курсель, — через площадь Клшни, к холмам Монмартра, Там и тут рвались снаряды, вспарывая мостовые, руша здания. Вот-вот должно было взойти щедрое майское солнце и осветить бойню, какой никогда еще не видел Париж!

Домбровского не обманули его военный опыт и интуиция. В продолжение всей ночи и утром следующего дня, двадцать второго мая, версальцы входили в город, жестоко подавляя попытки сопротивления. Ворвавшись через развалины ворот Сен-Клу, войска вторжения разделились на четыре колонны, заняв ведущие к воротам улицы. Две основные колонны двинулись по внутреннему периметру крепостных валов и стен, влево и вправо от Сен-Клу, и, оставшись незамеченными, зашли в тыл защитникам ворот Отей и Пасси и моста Гренель. Не ожидавшие нападения сзади, защитники этих постов и баррикад были исколоты штыками, изрублены саблями, — пленных не брали. Трупы и лужи крови отмечали грозный ночной марш. А когда передовые части врага овладели воротами Отей и Пасси, поток вторжения сразу утроился; версальцы укрепились на обоих берегах Сены, к утру в стенах Парижа их было не менее ста тысяч. Первые лучи солнца, упавшие в тот день на Марсово поле, осветили на нем сотни убитых федератов. Версальская «Либерте» вышла в то утро с передовой статьей: «В домах проводятся такие же поспешные расправы: каждый задержанный в форме национального гвардейца, у которого ствол ружья носит следы пороха, может быть уверен, что конец его близок. Ему остается только пройти несколько шагов из комнаты во двор своего дома».

А в Ратуше, в Комитете спасения и Военной комиссии все еще не осмеливались поверить, что враг в Париже. Здесь уповали на воззвания и афиши, час назад расклеенные на стенах домов: «Солдаты версальской армии! Парижский народ никогда не поверит, что, сойдясь с ним лицом к лицу, вы сможете поднять на него оружие. Вы не решитесь, — ведь это было бы братоубийством!..»

Делеклюз и другие военные руководители Коммуны одновременно с тревожными донесениями Домбровского и Врублевского получали опровергающие генералов агентурные сведения. Наблюдатели с главного поста Обсерватории Триумфальной арки беспрестанно доносили, что ни один вражеский солдат не переступил черту парижских укреплений, большинство наблюдателей там оказались сторонниками Версаля, тех же, кто сохранил верность Коммуне, зверски убили.