Тот безнадежно махнул рукой.
— Лежит! Спасибо Раулю — не дает ей пасть духом.
— О, как я виновата перед ней!
— Пустое! Скоро снова будем заседать в «Спящем коте» или в «Мадриде», только отобьемся от версальской сволочи!
Луиза осторожно прикоснулась к его руке:
— Неужели правда, что в распоряжении Тьера около ста двадцати тысяч? — спросила Луиза.
— К сожалению, да! Корпус Дуэ, корпуса Ладмиро, Кленшана, Винуа! Они подвезли под стены Парижа сотни морских и осадных орудий, осыпают крепостной вал и баррикады зажигательными, газовыми и бомбами Oрсини. Я читаю у Делеклюза ежедневные сводки. Потоплена одна из наших канонерок, а остальные отогнаны к мосту Согласия, откуда они бессильны нанести противнику чувствительный удар. Все не так хорошо, Луиза, как хотелось бы. Но думаю, унывать рано!
Подошел Эжен Варлен, — Луиза не видела его с начала боев, с той самой третьеапрельской вылазки, которая так дорого обошлась революционному Парижу. Варлен тоже осунулся и похудел, но темные красивые глаза блестели ярко и живо, как всегда. Поздоровавшись, одобрительно оглядел гвардейский мундир Луизы, — кажется, он всегда симпатизировал ей.
— Сражаемся, мадемуазель Мишель?
— Выполняем гражданский долг!
Чуть помедлив, еще раз остро глянув на Луизу, Варлен достал из внутреннего кармана распечатанный конверт.
— Вот, Теофиль… С неимоверным трудом это пробилось сюда из Лондона. От Маркса… Прочтите отчеркнутое… Это важно для понимания нашей позиции…
Ферре взял глянцевитый лист почтовой бумаги и, взглядом пригласив Луизу слушать, вполголоса прочитал!
— «Дорогие граждане Франкель и Варлен!
…Не следовало ли бы спрятать в безопасном месте документы, компрометирующие версальских каналий? Подобная мера предосторожности никогда не помешала бы…» — Пропустив три или четыре абзаца, Теофиль прочитал отчеркнутые строки. — «Так как Тьер и К0 в договоре, заключенном Пуйе-Кертье, выговорили себе, как вы знаете, огромную взятку, то они отказались от помощи немецких банкиров, предложенной Бисмарком, Иначе они лишились бы своей взятки. Так как предварительным условием осуществления их договора было покорение Парижа, то они просили Бисмарка отсрочить уплату первого взноса до оккупации Парижа. Бисмарк принял это условие. И так как Пруссия сама сильно нуждается в этих деньгах, то она предоставит версальцам все возможности для того, чтобы облегчить им скорейшую оккупацию Парижа. Поэтому будьте настороже!» Ферре сложил письмо и возвратил Варлену. И все трое внимательно посмотрели друг на друга.
— Мы, собственно, всегда предполагали, что менаду Тьером и Бисмарком существует сговор, — заметил наконец Ферре. — Давно, с самого начала…
В эту минуту из дверей, задрапированных красными флагами, на эстраду вышел офицер главного штаба Коммуны. Щеголеватый и элегантный, он остановился возле белого концертного рояля и поднял руку, требуя тишины. До предела наполненный зал — зрители стояли во всех проходах, вдоль стен, у дверей, которые невозможно было закрыть, — постепенно стих. Стало слышно, как в стороне Нейи и Аньера надсадно бухают пушки.
— Граждане! — торжественно провозгласил офицер. — Господин Тьер дал Национальному собранию клятву войти в Париж вчера вечером. Но — видите?! Он не вошел и никогда не войдет к нам! Никогда! В будущее воскресенье, двадцать восьмого, я приглашаю вас сюда же, на следующий концерт в пользу вдов и сирот войны!
Плеск аплодисментов минут десять наполнял зал, перекатывался по соседним галереям, от криков позвякивали хрустальные подвески люстр. Когда зал умолк, офицер снова поднял руку:
— А сейчас разрешите предоставить слово конферансье нашего концерта актеру «Гранд-Опера» Эжену Гарнье!
Как и все концерты в Тюильри во времена Коммуны, этот концерт начался «Марсельезой». Играл сводный оркестр лучших музыкантов Национальной гвардии под управлением знаменитого Делапорта, пели все артисты и шесть тысяч зрителей, пели стоя, — никогда Луиза не слышала такого хора..
Касаясь плечом плеча Ферре, она, казалось, не стояла на земле, а парила над ней, позабыв об убитых товарищах, которых похоронили, утром, о тысячах раненых, мучающихся на госпитальных койках, о жесточайшей осаде, — мысли о победе и вера наполняли тогда и разум ее, и душу.
Если бы знать, что как раз в это время некий служащий Управления мостов и дорог Дюкатель у ворот Сен-Клу машет белым платком красноштанным солдатам Версаля: «Входите. Здесь никого нет!» Полчаса назад, не выдержав косящего огня версальских митральез, федераты, укрылись за виадуком окружной железной дороги, метрах в трехстах от ворот. Часом раньше они задержали было Дюкателя, но он предъявил удостоверение на бланке Коммуны: Жюлю Дюкателю поручено строительство второй линии баррикад между воротами Дофина и Пуэи-дю-Журом. Извинившись, его отпустили.
И в часы, когда Анри Литтольф исполнял отрывки из своих симфоний «Робеспьер» и «Жирондисты», а Агар бросала в зал гневные слова «Медной лиры» Барбье, версальские полки бесшумной лавиной вливались в Париж через ворота Сен-Клу. В форте Мон-Валерьен Тьер и Мак-Магон, обрадованные телеграммой о прорыве, направляли вслед за корпусом Дуз корпуса Ладмиро, Кленшана и Винуа. Стенобитной артиллерии приказано не стрелять по району ворот Сен-Клу, а орудия бастионов, всего час назад защищавшие Париж, повернуты дулами против города.
По окончании концерта Луиза вышла на улицу Риволи вместе с Теофилем Ферре и Аидре Лео. Тихий вечер голубел над Парижем, над красной черепицей крыш загорались первые звезды. Газовые фонари на улицах не зажигали с начала осады, — в вечерней тьме звезды казались необычно крупными и яркими.
Луизе предстояло пешком добираться до ворот Майо, баррикады возле них защищал ее батальон. Остановившись на лестнице, она прислушалась: нет, в их районе как будто продолжается затишье, канонада доносится, пожалуй, только с севера, от Сент-Узда, Анкера ила Клиши.
— Вы не проводите меня, Тео?
— О, если бы мог! Я и так совершил преступление, оставшись в концерте до конца. Сегодня мы судим Клюзере.
— Который был до Росселя и Делеклюза гражданским делегатом при Военной комиссии Коммуны?
— Да.
— За что же, Тео?
— За плохую организацию обороны форта Исси.
— Но удержать форт, Тео, вряд ли было возможно при наших силах! Я ж в те дни была там. Форт превращен в груду камней. И Клюзере вел себя достойно, уверяю вас.
Ферре неопределенно пожал плечами:
— Более всего меня не устраивает в Клюзере то, мадемуазель Луиза, что в сорок восьмом он вместе с Кавеньяком подавлял июньское восстание, за что получил орден. И хотя позже он воевал вместе с Гарибальди против неаполитанского короля, хотя он был приговорен южанами к смерти во время гражданской войны в Америке, я не могу простить ему сорок восьмого! И не кажется ли вам странным, что, став делегатом при Военной комиссии, он мобилизовал в Национальную гвардию граждан лишь до тридцати пяти лет? Его приказом от гвардии отстранялись наиболее преданные Республике люди, ветераны сорок восьмого… Каково? А кроме суда над Клюзере нам с Раулем предстоит сегодня снова допросить версальского наймита, пытавшегося подкупить Домбровского. Я говорю о Вейссе. И я не я буду, если этот мерзавец не получит заслуженной унции свинца!
Улица Риволи наполнялась покидавшими Тюильри зрителями, они восторгались голосом Агар, музыкой Литтольфа, радостно звучал смех. Большинство на время забыло о тяготах, о врагах, стоявших у стен Парижа, словно война шла в иной жизни, в другом мире.
И вдруг что-то изменилось в толпе, неспешно растекавшейся от дворца, смолкли оживленные голоса, и все, будто по команде, повернулись в сторону Отей и Гренель: разрывая тишину ночи, там заколотилась о самое небо лихорадочная медь набата, — «билось в судороге измученное сердце Парижа», — подумала строчкой из будущих стихов Луиза. И еще у Тюильри не было произнесено ни единого слова, как к первому колоколу присоединился второй и чуть спустя третий. И теперь стало невозможно сомневаться: это сигнал всеобщей тревоги.
