Но это оказалось правдой. Именно в этот день обескровленный, горящий и голодный, набитый тысячами раненых Страсбург, не дождавшись помощи извне, сложил оружие, сдался на «милость» победителя…

Итак, считавшиеся неприступными восточные крепости Франции пали одна за другой: Седан, Туль, Страсбург. В кольцевой осаде — Бельфор, Не-Бризак, Мец. Блокада намертво стиснула горло Парижа, и лишь почтовые голуби да воздушные шары Дюрофа не дают порваться ниточке, связывающей столицу Франции с остальным миром.

Оскорбленные происшедшим в Ратуше, Андре и Луиза отправились в мастерскую Курбе: там всегда полно журналистов, а ведь необходимо, чтобы Париж узнал, как подло растоптало правительство патриотический порыв парижанок.

Да, «салон» Курбе, как и обычно, шумел; после четвертого сентября мастерская вообще превратилась в клуб.

— Сукины дети! — решительно изрек Курбе, выслушав рассказ Луизы. — Но я, право, не удивился бы, если бы из Ратуши вас отправили прямо в Мазас или Шерт-Миди! Ваше место там, сударыни! Полагаю, что наша друзья Марото, Вермороль я Феликс Пиа позаботятся, чтобы через их газеты парижане узнали об очередной гнусности правительственного дерьма!

Снова заговорили все разом, размахивая трубками и сигарами. В эту минуту в мастерской и появились Рауль Риго и раскрасневшаяся Мари.

— Вот, друзья, что необходимо пароду! — крикнул Риго и швырнул на стол пачку листков. — Сейчас это расклеивается по всему Парижу!

Множество рук потянулось к воззванию, где крупно выделялось: «Всеобщее ополчение! Ускорение вооружения!»

Под революционным призывом Луиза увидела подписи Флуранса и Варлена, Тридопа и Валлеса, Ферре а Риго, Жаклара и Лефрансе. По Курбе, прочитав прокламацию, недовольно покрутил головой.

— В сем документе есть крупнейший недостаток! — заявил он Риго. — Под ним нет подписи Гюстава Курбе! Необходимо исправить вопиющую оплошность!

Схватив из вазы кисть, Курбе ткнул ее в красную краску на палитре и расписался внизу листа.

— Так выглядит куда убедительнее! — провозгласил он, отшвыривая кисть. — Вы хлопочете о вооружении, сударь, а известно ли вам, что Флуранс, потребовавший для своих батальонов десять тысяч шаспо, бесполезно ржавеющих на военных складах, получил отказ? Ведомо?!

— Ведомо, мэтр! — поклонился Риго. — Мне ведомо еще и то, что армии Австрии и Англии вооружены винтовками Лоренца и Энфилда! Одна старушка Франция пользуется гладкоствольными ружьями шаспо! И с этим музейным оружием мы орали: «На Берлин! На Берлин!» — Риго налил себе пива, глотнул. — «Провидение всегда на стороне больших батальонов!» — любил говорить Наполеон. Но, как видите, и великие полководцы иногда ошибаются! Сейчас у Франции намного больше батальонов, чем у бошей, а она терпит поражение за поражением.

— Это не Франция виновата! — с отчаянием возразила Луиза. — Почему правительство не решается на бой! Пария? готов!

Шум и споры у стола продолжались, а Луиза и Лео уединились в уголке мастерской.

— Мы сами обратимся к женщинам, Луиза! — преддожила Лео. — Напишем текст и отдадим журналистам. Пусть парижанки прочитают в утренних газетах.

Через четверть часа обращение было готово.

— «Париж бомбардируют! Париж осаждают! Гражданки! Где наши сыновья, наши братья, наши мужья? Многие из них убиты или в плену! Вы слышите громы пушек и звук трубы, зовущей в бой? Враг у фортов Парижа. К оружию! Отечество в опасности!.. Будем готовы защищать наших братьев и отомстить за них! У ворот ли Парижа, на баррикадах или в предместьях — не все ли равно?.. И если у них не хватит оружия — для нас останутся еще мостовые, чтобы градом камней раздавить врагов и предателей!»

Лео прочитала обращение к женщинам Парижа, и все одобрили его, а Курбе с сожалением покачал кудлатой головой:

— Единственный случай, когда Курбе жалеет, что родился мужчиной! — мрачно пошутил он.

Журналисты переписали текст, чтобы сразу же отнести в редакции.

…Ночью Луиза сидела над своим дневником.

«Да, копыта вражеских коней топчут поля Франции, одна за другой сдаются крепости, сотни тысяч опозоренных пленом наших парней пруссаки угоняют за Рейн, а Париж продолжает держаться. Иногда я помогаю в лазарете, открытом мэром Монмартра доктором Клемансо, и не могу без содрогания видеть покалеченные тела, изувеченные лица. Вот она, Франция, «кричащая от боли»…»

Проснувшись утром, Луиза первым делом взяла ножницы и, стоя перед зеркалом, обрезала падавшие на плечи волосы.

— Что делаешь, Луизетта!? — всплеснула руками Марианна. — Ты с ума сошла!

— О нет, мама. Они мешают носить гвардейское кепи! Когда победим, я отращу, на радость тебе, длиннющие косы!

— А ты все веришь в победу? — с сомнением спросила мать. — Вчера я два часа простояла в очереди за куском конины. Как жить дальше? Говорят, открыт специальный крысиный рынок. Крыс привозят в клетках, и, когда покупатель выбирает себе какую-нибудь, ее пристреливают из маленького пистолета… Ужас! Неужели и нам придется есть такую мерзость?!

— Ну что ты, мама! — почти истерически засмеялась Луиза, — Как ты смеешь не верить «Фигаро», уверяющей, что в парижских парках, в Люксембурге и Вулонском лесу правительством Трошю приготовлено для нас двести тысяч баранов, сорок тысяч быков и двенадцать тысяч свиней! Вот чем мы с тобой будем питаться, а ты говоришь о мерзких крысах! Нет, мама, мы не умрем с голоду, пока в Париже хозяйничают доблестные генералы Трошю и Винуа!

— Ах, Луизетта, Луизетта, в какое трудное время выпало тебе жить, родная моя! Как мало радостей в жизни!

— Мама! — возмутилась Луиза. — Я ни на какое другое не променяла бы свое время, пору возрождения Франции!

Швырнув в камин срезанные волосы, надела кепи с номером 61-го батальона, взяла стоявшее в углу ружье.

— А после тира?..

— А потом собрание Комитета бдительности. В госпиталях буржуазных кварталов под красным крестом прячется немало здоровых молодчиков, не желающих защищать Париж.

Луиза щеголяла теперь в куртке и кепи Национальной гвардии, которые ей выдали в мэрии округа, а на старые брюки дяди она нашила красные лампасы. В тире вместе с другими стреляла по фанерным силуэтам Вильгельма и Бисмарка, по изображению Баденге, хотя не раз спрашивала себя: а что же завоевала Франция, свергнув ненавистного Бонапарта?

— А-а! — соглашалась с пей Натали Лемель. — Вместо одних самозванцев на шею Парижу сели другие, вот и все! Они обжираются в ресторане Бребана, а простой народ получает миску лукового супа и сто двадцать пять граммов хлеба!

— А сейчас, Луиза, — предложила после стрельбы Лемель, — давай оставим ружья у меня и отправимся на вершину: ветер дует с востока!

— Да, да!

Забежав к Натали, они затем по улице Лепик поднялись на вершину Монмартра. Именно оттуда должен был взлететь воздушный шар, увозя кого-то из правительства для организации армий, которые смогли бы извне освободить Париж. И хотя это держалось в секрете, к полудню на Монмартре собралась толпа, привлеченная видом огромного желтого шара, который вздувался и покачивался на ветру.

Когда Луиза и Натали пробрались к шару, позади послышались окрики: гвардейцы освобождали путь правительственным каретам. Стоя в величественной позе у подножия своего детища, поджидал пассажиров знаменитый мосье Дюроф. Луиза внимательно всматривалась в лицо астронавта, — он казался ей пришедшим из будущего, последователем легендарного Икара, человеком, осмелившимся бросить вызов самому небу!

Узнав, что на запад полетит Гамбетта, Луиза обрадовалась, почувствовала, что в ней просыпается надежда на скорое освобождение Парижа.

В рискованное путешествие его провожало почти все правительство: Трошю и его первый заместитель Жюль Фавр, многие министры. Охрана из солдат Винуа и гвардейцев 106-го батальона держала ружья «на караул». Когда Гамбетта и молодой астронавт, одетые в зимние шубы, забирались в корзину аэростата, духовой оркестр исполнял победный марш.

Никто не знал, сможет ли Гамбетта возвратиться в Париж — ведь воздушные шары пока строились и надувались только в Париже! Многим провожавшим Гамбетта представлялся героем, да и Луиза с Натали думали так же. Решиться на беспримерный риск во имя спасения родины, взлететь в небо, преодолеть под обстрелом зону осады — на это, действительно, мог решиться лишь мужественный и преданный Парижу человек.