— Но, господа, позвольте! Единственная железная дорога, захваченная бошами, — Северная, а на ней нашими саперами взорваны все тоннели на подходе к Ла-Ферте-су-Жуар. Пока немцы подойдут к Парижу, правительство сумеет организовать оборону! И не забывайте, у нас еще есть тринадцатый корпус генерала Винуа..)

— Который так и не смог вовремя добраться до Седана! — насмешливо перебил молодой человек в студенческой каскетке. — Помолчали бы вы! У Винуа всего сорок тысяч штыков, а в Седане пленено вдвое больше, в мышеловке Меца захлопнуто около двухсот тысяч. Что может сделать ваш Винуа?!

— А Париж?! — горячо возразила Луиза. — Разве вооруженный Париж не в состоянии защищаться?! Национальным гвардейцам уже раздают шаспо и карабины!

— А-а! — отмахнулся студент. — Шаспо выдали, а патронов не дают. Не так?

Из-за соседнего столика на Луизу внимательно глянул лейтенант линейных войск с рукой на черной перевязи. В выражении его лица Луизе почудилось что-то подмеченное ею и в лице Камилла. Он хмуро сказал:

— Тот упитанный мосье говорит о взорванных тоннелях! Смешно! Немецкие уланы и гвардейцы скачут на сытых, резвых конях но многу миль в день, они с высоты своих седел плюют на железную дорогу! Помяните слово офицера, не позднее чем через две недели вы увидите немецкие железные каски!

— Прусская сволочь! — истошно завопил господин с цилиндром. — Шпион! В префектуру его!

Кое-кто подхватил этот крик, но раненый офицер оставался спокоен, лишь печально и снисходительно улыбался. Поднявшись, он сказал, не повышая голоса:

— Если бы вам, месье, довелось увидеть то, что видел я под Виссамбуром и Вёртом, вы бы не посмели кричать на меня! — Он посмотрел на крикунов с презрительным сожалением и, швырнув на столик серебряную монету, пошел к выходу…

И Луизе снова как бы пахнуло в лицо темным холодом, который она впервые ощутила, разговаривая с Камиллом. Лео положила ей на руку свою узенькую, но сильную ладонь.

— Спокойно, Луиза! Нельзя так бурно реагировать на каждый пустяк, на каждое слово. Париж не даст себя в обиду!

— А вы, видно, Андре, позабыли апрель восемьсот четырнадцатого, когда русские казаки и те же пруссаки гарцевали на улицах Парижа?!

— Да, но тогда у нас была не Республика, а Империя Наполеона Первого. С тех пор минуло пятьдесят шесть лет, которые многому научили Францию!

— И поэтому-то она двадцать лет лизала лакированные ботфорты Баденге? — с раздражением отмахнулась Луиза. Но тут же заставила себя рассмеяться. — И что я, действительно, запаниковала? Все будет отлично!

А ночью, лежа в постели, она с горечью думала: «А не потому ли ты раздражена, что Теофиль или не расслышал, или не захотел расслышать твоего полупризнания? Нет, Луиза, не надо об этом, не надо распускаться, ведь ты же чувствовала, что именно так будет. У тебя уйма неотложных дел, ты всю жизнь мечтала о провозглашении Республики, Так отдай же ей все, что у тебя есть, включая саму жизнь!»

Позднее Луиза не раз говорила себе: как ни велика бывает радость, ниспосланная тебе судьбой, к радости неизбежно примешивается горечь. У каждой медали обязательно есть оборотная сторона!

Свергнута тирания, Баденге холит стрелки своих знаменитых усов в Чихлехерсте под Лондоном, куда сбежала к нему и его мадам с «царственным отпрыском». Вернулись из изгнания Флуранс и Бланки, вернулись Варлен и кумир Франции Виктор Гюго. В субботу, через пять дней после провозглашения Республики, ей попала в руки афиша, где вернувшийся на родину пэр и академик Франции обращался к наступавшим на Париж бошам:

«Ныне я говорю: немцы, если вы будете упорствовать, что ж, вас предупредили, действуйте, продвигайтесь, штурмуйте стены Парижа. Они устоят вопреки всем вашим бомбам и митральезам. А я, старик, я тоже буду там хоть и без оружия. Мне пристало быть с народами, которые гибнут, мне жалки те, что с королями, которые убивают!»

Луиза чрезвычайно жалела, что не знала о дне прибытия Гюго, не смогла встретить! Но она навестит мэтра и будет счастлива пожать его руку.

И еще один праздничный день с фанфарами, громом оркестров и барабанов, с тысячами знамен, с охапками осенних астр, которые восторженные парижане бросали под копыта белого коня генерала Трогдю на Больших бульварах, на площади Согласия и Елисейских полях, где он принимал парад Национальной гвардии. О, их набралось уже четверть миллиона, верных сынов Парижа, готовых отдать жизнь защите родного города!

Тогда они казались Луизе непобедимыми, и именно в тот день она вступила в Национальную гвардию. Школа и девочки могут подождать, пока она будет бороться и за их, и за свою свободу. Девочки наверстают упущенное, когда над Парижем и Францией перестанет парить не только бонапартовский, но и германский орел — хищные птицы, терзающие народы так же, как некогда орел терзал прикованного к скале Прометея.

А вот и оборотная сторона медали: восемнадцатого сентября, через две недели после провозглашения Республики, под Парижем появились вражеские разъезды: раненый офицер в кафе «Спящий кот» оказался прав. О немцах Луизе и Мари сказал Теофиль: по хлопотливой обязанности журналиста он знал все.

— Вчера в Шатийоне наткнулись на немецкие разъезды, — нервно говорил он. — Да, да! Это были уланы, они скакали к Версалю. А следом за разъездами шли эскадроны… — Теофиль с силой ткнул в пепельницу не-докуренную сигару. — И теперь совершенно ясно: пруссаки берут Париж в клещи. Я только что из редакции. Рошфор знает подробности. Армия принца Саксонского обходит Париж с севера, а армия наследного принца Пруссии охватывает город с юга, через Шатийон. Видимо, соединение намечено в Версале — и тогда Париж окажется в кольце! Вот так, миледи!

Совершенно растерянная, Луиза спросила:

— Ну а наши правители? Они же называют себя Правительством национальной обороны!

— А-а! — Теофиль махнул рукой. — В этой своре, может быть, и есть один более или менее надежный человек — Рошфор. Но, кажется, он уйдет в отставку!

— Как?! — одновременно воскликнули Луиза и Мари. — Кто же там останется из наших!

Ферре неопределенно пожал плечами:

— Видимо, никого, мадемуазель! Все «три Жюля» оказались хамелеонами. Со слов Рошфора я знаю, что Эрнест Пикар сказал, что сопротивляться нужно только из чести, но всякие надежды на победу тщетны! Элегантный Адольф Кремье заявил, что пруссаки ворвутся в Париж играючи, а шеф генерального штаба Трошю повторил, что защищаться — безумие! Вот так, дорогие!

— Но ведь это предательство! — закричала Луиза. — Они обещали защищать Париж, а не предавать!

Ферре через силу усмехнулся:

— У нас с вами, Луиза, один Париж, у них — другой. Чей Париж они собираются защищать?

Луиза сидела ошеломленная.

— Значит, что же? Республики нет? Ферре снова пожал плечами:

— Почему же нет? Есть! Есть буржуазная республика. Бур-жу-аз-ная! Примерно такая же, какая пришла на смену Луи Филиппу в сорок восьмом!

Луиза смотрела со страхом: за что же пролиты реки крови?

— Но, Тео! — почти закричала она.

— Что — Тео? — снисходительно и ласково, словно ребенку, улыбнулся он. — Разве вы не предвидели всей сложности предстоящей борьбы? Ах, Луиза, нас ждет немало разочарований. И особенно вас! Вы слишком поэт, Луиза, чтобы увидеть пакостную подкладку жизни! Вы видите людей лучше, чем они есть, многое идеализируете. Сознайтесь, вам симпатичен Жюль Фавр?

— Да. А что?

— А то, что по поручению Правительства национальной обороны он отправляется в Ферриер для свидания с Бисмарком! Фавру поручено просить о перемирии! Это что — оборона отечества?!

Луиза осторожно прикоснулась к руке Ферре:

— Что же дальше, Тео?

— А ничего! — неожиданно улыбнулся он. — Просто я предчувствую беспощадную схватку. Совсем недавно Бланки обещал в газете всемерную поддержку правительству. А вот посмотрите, что теперь пишет наш Старик.

Теофиль достал из кармана номер «Отечество в опасности», развернул и прочитал, подчеркивая слова: