— Я не стану отвечать на ваши вопросы, судья Дзанджакоми! Перед такими, как вы, не оправдываются и не защищаются! Прикажите отвести меня обратно в камеру! Я не в состоянии преодолеть чувство омерзения, охватывающее меня, когда я слушаю вас! Раз уж вы держите нас в своих подлых руках — убейте! Я даю вам дельный совет. Иначе скоро придет ваша очередь сидеть на этих скамьях, и тогда вы найдете в нас людей с надежной памятью! Я отказываюсь давать показания и принимать участие в гнусной комедии, которую вы называете судом! Вы гляньте, судья, на присяжных! Где вы набрали этот жирный самодовольный сброд?!

Луиза инстинктивно рванулась вперед, но Мари удержала ее, усадила обратно.

— Бесполезно, Луиза! Ты мало его знаешь!

Сидевшие в передних рядах вскочили, мужчины размахивали тростями, женщины зонтиками, все кричали. А Ферре стоял, скрестив на груди руки и улыбаясь странной и словно бы о чем-то или о ком-то сожалеющей улыбкой.

Луиза бросила взгляд в зал, — если бы этим буржуа позволили, они растерзали бы Теофиля на куски. И только на балконе, где она заметила рабочие блузы и поношенные пиджаки, оглушительно хлопали сотни ладоней.

Прошло не менее десяти минут, прежде чем зал стих.

— Подсудимый Ферре! — сдавленно произнес в наступившей тишине Дзанджакоми. — За оскорбление суда я удаляю вас с сегодняшнего заседания! Если вы не одумаетесь, у нас достаточно показаний, чтобы судить вас. Завтра вас приведут сюда снова!

— Сам я не приду! Меня принесут! — крикнул Ферре.

— Если понадобится, принесут даже мертвого! — огрызнулся судья.

Все, что происходило дальше, Луиза почти не воспринимала, будто видела сквозь сон. Не дождавшись конца заседания, Мари увела Луизу на берег Луары, и там они долго сидели молча.

И так же текла под горой Луара, и так же, как утром, безмятежно белели на ней рыбацкие паруса, и так же перечеркивали реку ажурные мосты.

Сколько времени просидели они на берегу, Луиза не знала. Но вот Mapи поднялась и решительно скомандовала:

— Пойдем.

— Куда?

— Во-первых, нужно устроиться на ночь. А во-вторых, необходимо повидать адвоката Флокса. Ведь в Париже утверждали, что показания свидетелей обвинения лживы! Значит, для спасения Тео требуется опровергнуть эту ложь.

С трудом они отыскали в переполненном городе крошечную каморку для ночлега, заплатили втридорога и отправились в комфортабельную гостиницу, где остановились адвокаты Прото и Флокс. Около ярко освещенного подъезда дежурил полицейский, стояли наготове фаэтоны. Отовсюду неслись истошные вопли газетчиков.

Луиза купила вечерние газеты, и, стоя под фонарем, они с Мари бегло просмотрели отчеты о суде. В мирном католическом Блуа выходили лишь официозные издания, и — боже мой! — какими чудовищами выглядели на их страницах пойманные с поличным несостоявшиеся убийцы любимого императора. Теофиль рисовался дьяволом, вырвавшимся из преисподней, садист и эгоист, он замучил свою добродетельную семью: папашу Лорана и двух Мари — маму и сестру, он картежник, пьяница и развратник!

Скомкав газеты, Луиза с отвращением швырнула их в урну.

Благодаря обаянию Мари им удалось проникнуть в номер гостиницы, где сопел над ворохом бумаг разъяренный мосье Флокс. Узнав, кто перед ним, он накинулся на Луизу и Мари с бранью:

— Вы видите, что вытворяет ваш глупец?! Я бессилен защитить его, если он сам лезет в петлю! Он самоубийца! Разве можно харкать в лицо присяжным, от которых зависит приговор?! Да теперь об оправдании и думать нечего! Ах, мадемуазель, мадемуазель, вы поймите, в какое положение он ставит и меня, и себя, и своих товарищей по делу! Ведь злоба, вызванная оскорблением суда и присяжных, скажется на всех обвиняемых! Ну как я стану их защищать?!

Полный, рыжеволосый, чуть седеющий, с пышными бакенбардами и удивительно острыми мышиными глазками, Флокс бегал по номеру, взмахивая коротенькими руками.

Наконец, придя в себя от приступа гнева, адвокат обнаружил, что его гостьи все еще стоят посреди номера, извинившись, усадил их, вызвал горничную и приказал принести коньяку и кофе.

Какое-то время все трое молча пили кофе, а потом Флокс, откинувшись на спинку кресла, произнес неожиданно задушевно и тепло:

— А ведь именно вы, мадемуазель, можете помочь и мне, и вашему Теофилю, и другим обвиняемым. Именно вы…

— Но как? — не дав досказать, перебила Луиза.

— А вот так! — С силой швырнув недокуренную сигару в распахнутое окно, Флокс склонился через стол. — Завтра утром я увижусь с Ферре. Я ни в чем не могу убедить его, он упрям, как мадридский бык на арене. Но вы… Попробуйте вы, мадемуазель! Напишите письмо, я передам! Убедите дурака и упрямца, что губит он не только себя, он губит товарищей, ставит под удар не одну свою жизнь! У меня есть возможность многое опровергнуть в обвинениях, предъявленных Теофилю Ферре. Но мне необходимо, чтобы этот бешеный человек помог мне.

Флокс снова откинулся на спинку кресла, с ожиданием смотрел на Луизу и Мари карими глазами.

Наступило молчание, в открытые окна с улицы доносились голоса, смех. В ресторане внизу приглушенно звучала музыка.

Флокс встал, отошел к письменному столу, взял стопку чистой бумаги, карандаши и вернулся. Положил бумагу и карандаши перед Луизой и Мари.

— Что нужно писать, мосье Флокс? — тихо спросила Мари.

Он посмотрел почти с негодованием: ох, женщины, ни черта не понимают!

— Пишите! Если он заботится не только о себе, если ему дорога жизнь товарищей, пусть откажется от фанфаронства, от якобы героической позы! Пусть примет активное участие в процессе, поможет своими показаниями изобличить ложь провокаторов. Именно так я понимаю его гражданский, республиканский долг… Вот, мадемуазель!.. Пишите! Я не стану мешать. Я удаляюсь на полчаса к моему коллеге мосье Прото.

Остановившись перед зеркалом, пригладил седеющие волосы, надел пиджак и ушел.

Луиза и Мари остались одни. То, что они писали Теофилю, было исполнено любви и нежности, но… «Подумай о завтрашнем дне, Теофиль, о тех, кто посажен рядом с тобой на скамью подсудимых, их жизнь необходима революции».

Когда Флокс вернулся, послание к узнику было завершено.

Ночь тянулась для Луизы невыносимо медленно. Стоило забыться, как наваливались кошмары: блуждала по темным, загаженным лабиринтам, спотыкаясь не то о трупы, не то о тела спящих, убегала от свирепой собачьей своры.

Трудно описать, с каким волнением на следующий день всматривались Луиза и Мари в обвиняемых, когда те один за другим проходили между плотными рядами полицейских! Когда вошел Ферре, все задвигались в зале и на скамьях присяжных. Судья Дзанджакоми не смог сдержать язвительной усмешки.

— Ага, Ферре! Вы все же явились?

Теофиль ответил с вызовом:

— Да, судья! Пришел разоблачить вашу гнусную ложь!

Дзанджакоми сердито постучал по столу:

— Обвиняемый Теофиль Шарль Ферре! Если вы не перестанете оскорблять суд, я снова прикажу отвести вас в тюрьму! Понятно?!

— Ну еще бы! — усмехнулся Ферре, усаживаясь у решетки. Отыскал глазами Луизу и Мари, кивнул.

С первых же допросов обнаружилось, как неуклюже состряпано дело: показания одних опровергались показаниями других, свидетели обвинения путались и терялись под перекрестными вопросами адвокатов.

Слушая, Луиза и Мари замирали от страха, а Теофиль сидел, невозмутимо сложив на груди руки, словно речь шла совсем не о нем. Его обвиняли в том, что он настаивал на убийстве императора, иных обвинений против него не выдвигалось.

Спокойствие Ферре объяснилось неожиданно просто! По окончании допроса свидетелей он с разрешения Дзанджакоми спросил:

— Прошу уточнить дату, когда я якобы присутствовал на конспиративном собрании и призывал к убийству обожаемого императора! Если мне не изменяет память, так называемые свидетели говорили о четырнадцатом мая прошлого года? Да?

— Да.

Ферре склонился через барьер к Флоксу, и тот, встав, торжественно извлек из портфеля какую-то бумагу.