— Этот? В генеральском? — язвительно переспрашивал он, щурясь сквозь пенсне. — Стыдно не знать, миледи! Это известный всему миру герой, маршал Ашилль Базен! Именно он покрыл себя немеркнущей славой, возглавляя Мексиканскую экспедицию, именно на его руках кровь тысяч французских парней, закопанных в землю Америки! А рядом видите уродливо-лобастую, горилью башку? Это генерал Трошю, тоже герой. Посмотрите: вся грудь в звездах, словно иконостас! А толстяк в соседней ложе — глава Законодательного корпуса Эжен Шнейдер, владелец сталелитейных и пушечных заводов в Крезо и…

Теофиль не договорил — грохот аплодисментов и ликующие крики прервали его. Стоя спиной к сцене, сановная, вельможная Франция приветствовала своего кумира.

— О-ля-ля! — с гримаской деланного восхищения воскликнула Мари. — И маленький Баденгетик, Наполеончик Четвертый тут. О-ля-ля, пупсик!

В парадном мундире, с широкой голубой лентой через плечо Луи Бонапарт стоял в глубине ложи и напряженно смотрел в зал.

— Клянусь, душонка у него в пятках! — усмехнулся Ферре. — Он не может забыть бомбы Феличе Орсини!

— С какой радостью я отдала бы жизнь, чтобы увидеть эту гадину дохлой! — шепнула Луиза. Лицо у нее побледнело, ноздри тонкого носа нервно раздувались.

— А вы думаете, Луиза, что здесь, — Теофиль сердито кивнул вниз, — не найдется ему замены?! Будьте спокойны, сударыня! Убивать их надо всех вместе, лишь тогда восстание обретет смысл!

Луиза с удивлением оглянулась на Теофиля, — никогда не видела его таким ожесточенным.

Водевиль оказался пошленький, сентиментальная мелодрамка с обязательной мещанской назидательностью. С отвращением глядя на сцену, Луиза вспоминала пьесы Гюго, — восемнадцать лет Париж не видит «Рюи Блаза», «Марии Тюдор», «Лукреции Борджиа»!

В антракте журналисты оживленно обсуждали последние события.

— Вон там галдят о чем-то мои соратники по «Улице» и «Шаривари», — сказал Теофиль своим спутницам, пробираясь сквозь толпу. — Пойдемте. Я познакомлю вас.

У задернутого драпировкой окна стояли братья Луи и Виктор Нуары, красивые, ладные, похожие друг на друга, «словно два су чеканки одного года» — так посмеивался над ними Теофиль. Были здесь: знакомый Луизе писатель и публицист Жюль Валлес с иконописным лицом, с задумчивыми обжигающими глазами; журналисты Паскаль Груссе и Гастон Дакоста; бывший бочар, а ныне газетный издатель Жан Баптист Мильер, многие другие, — кое-кого Луиза встречала в редакциях прогрессивных газет.

— О чем шум, братия? — спросил Ферре, подходя. — Какая-нибудь сенсация?!

— Да, Тео! В Фени, на границе, арестован Рошфор!

Теофиль представил друзьям сестру и Луизу, и всо снова заговорили, зашумели. Да, да! Находившийся с августа прошлого года в эмиграции редактор знаменитого «Фонаря», бежавший от тюрьмы за границу, возвращался в Париж по приглашению избирателей, — на дополнительных выборах он выдвинут в Законодательный корпус. Но на перроне пограничного Фени полицейский комиссар задержал Рошфора, и «кандидат в депутаты» находится сейчас под надежной охраной.

— Ну и дураки, повторяю я! — усмехнулся Паскаль Груссе, обращаясь к Теофилю. — Безмозглые! Они лишь увеличивают популярность Рошфора!

— Безусловно! — согласился Ферре. — Хотят они или не хотят, а освободить Анри им придется. А уж после такой рекламы избрание обеспечено!

— Вы уверены? — язвительно улыбнулся Гастон Дакоста, поглаживая чисто выбритую щеку. — А почему не предположить, что они все же упрячут Рошфора в Сент-Пелажи? Ему же что-то причитается по суду за избиение пасквилянта Рошета!

Луиза знала Анри Рошфора, которого трибунал под председательством того же Дельво «за оскорбление особы императора, возбуждение ненависти и презрения к правительству» приговорил к тюрьме. Предупрежденный издателем Вильмессаном, Рошфор успел уехать за границу, где и продолжал издание «Фонаря». Журнал доставлялся в Париж контрабандным путем.

— Да! Вы, может быть, не знаете, что приключилось с «Фонарем» не так давно, — рассмеялся Груссе. — Анри умудрялся, оказывается, доставлять брошюрки «Фонаря» в Пария? в… можно ли поверить?! — в гипсовых бюстах императора! Да, да! Во Франции больше тридцати тысяч общин, и большинство из них заказало бельгийскому скульптору — уже не помню имени — бюст самодержца! Бюсты ежедневно перевозят через границу. Ну, у кого же из таможенников или полицейских поднимется рука потрошить бюст великого?! Кощунство! А бюсты-то полые! И вот однажды на той же Фени очередной бюстик нечаянно кокнули, и — представьте! — из императора посыпались красные рошфоровские книжечки! Боже мой, что творилось на таможне!

— И все же я убежден, — сказал Груссе, — что завтра Рошфор приедет в Париж! И приедет свободным!

— А засим — новость номер два! — глуховатым баском произнес молчавший до сих пор Жан Мильер. — Ваш покорный слуга, — он чуть поклонился, — внес залог и получил разрешительный штемпель на издание газеты «Марсельеза». Он счастлив пригласить мадемуазель и мосье сотрудничать! Он заручился согласием Огюста Бланки, Поля Лафарга, Эжена Варлена и Женни Маркс, Первый номер «Марсельезы» имеет выйти в свет двадцать девятого декабря сего года. Жду вас на улице Абукир, что у ворот Сен-Дени! А кто из вас первым увидит Рошфора, прошу передать, что один из редакторских столов в моей газете его надет.

А через две недели, десятого января…

В тот хмурый день, отпустив учениц, Луиза заторопилась на курсы, где слушала лекции по естествознанию, физике и химии. Она любила не только эти занятия, она любила шумную толпу, наполнявшую классы и коридоры курсов, — их посещали в основном мятежно настроенные молодые люди. Теперь именно здесь она часто встречалась с Теофилем.

Торопливо бежала по спускавшимся с Монмартра узким улочкам. Вечерело. В переулки наползали тени. Прошел, волоча ноги, фонарщик с лестницей на плече, — его путь отмечали синеватые огни загорающихся газовых фонарей. Прошагали два трубочиста в цилиндрах, с испачканными сажей, утомленными лицами. Промаршировала, вызывающе звеня шпорами, группа напыщенных кавалерийских офицеров. На ступеньках паперти церкви Святого Жака скорчилась закутанная в изодранную кофту девочка. У Луизы защемило сердце.

Порылась в кармашках старенького, на рыбьем меху, пальтишка, наскребла горсть монеток и, оставив себе полфранка, сунула остальные в худую, иззябшую ладошку.

— Иди! Купи хлеба и беги домой.

Когда добралась до людного, как и всегда в эти часы, бульвара Сен-Дени, услышала пронзительные вопли газетчиков:

— Убийство на улице Отейль!

— Принц Пьер застрелил Виктора Нуара!

— Убит сотрудник «Марсельезы», секундант Паскаля Груссе!

Луиза остановилась, пораженная. Убит Виктор, такой молодой, такой талантливый?! Не может быть!

— Читайте «Марсельезу»! Читайте…

Вечерний выпуск «Марсельезы» и по формату, и по хлесткой краткости напоминал прокламацию, — текст набран крупным, жирным шрифтом.

Остановившись под газовым фонарем, Луиза прочитала:

«Я имел глупость думать, что Бонапарт может быть чем-нибудь другим, кроме как убийцей! Я смел воображать, что лояльный поединок возможен в этой семье, в которой убийство и западня являются традицией и обычаем.

Наш сотрудник Паскаль Груссе разделял со мною это заблуждение — и сегодня мы оплакиваем [его секунданта] нашего бедного и дорогого друга Виктора Нуара, убитого бандитом Пьером Наполеоном Бонапартом.

Вот уже восемнадцать лет, как Франция находится в окровавленных руках этих разбойников, которые, не довольствуясь расстрелом республиканцев на улицах, завлекают их в гнусные ловушки, чтобы укокошивать их у себя на дому.

Французский народ! Разве не находишь ты, что пора положить этому конец?»

Подписано: Анри Рошфор.

Луиза перечитала два раза и лишь тогда подняла голову. Возле фонаря толпились люди с газетными листками в руках.

— Н-да! — рассерженно хмыкнул коренастый человек в потертом пиджаке, ни к кому не обращаясь. — Упрячут они теперь Рошфора за решетку. Как пить дать, упрячут! Дерзкий господин! Недаром министр юстиции мосье Оливье заявил на днях, что Францией невозможно управлять, пока Рошфор на свободе!