Луиза вспомнила о Гюго, скитающемся на чужбине, но ничего не сказала. Помолчали, прислушиваясь к ожесточенному спору за соседним столиком. Там пожилой бородач в запыленной белой блузе каменщика, сердито сверкая глазами, кричал собеседникам, стуча пивной кружкой по столу:

— А я говорю, что ваш хваленый Пьер Жозеф Прудон — путаник. Он пытается увести нас от насущных задач дня! Его «социальная гармония», его призыв к единению с буржуазией, его осуждение забастовок и профессиональных союзов — это отказ от борьбы, это на руку только кровососам! Как вы не понимаете?! Я его «Пепль» еще в сорок восьмом читать не мог. А вы твердите: Прудон, вождь, мессия!

О, сколько похожих, шумных и страстных споров слышала Луиза, в скольких сама принимала участие! Она снова повернулась к собеседнице, протянула задумчиво:

— Жаклар? Я понаслышке знаю вашего мужа, мне рассказывал о нем Рауль Риго. Они вместе учились на медицинском факультете Сорбонны, вместе ездили на Льежский студенческий конгресс в шестьдесят пятом. Не ошибаюсь?

— О, нет! И их обоих с грохотом выставили из Сорбонны! Такие негодные мальчишки!

— Большие Гавроши? — улыбнулась Луиза.

— Вот-вот! — При первом же упоминании имени мужа лицо Ани как бы осветилось изнутри, загорелись ласковым теплом, стали почти синими глаза, налились румянцем щеки. «Счастлива в любви», — с невольной завистью подумала Луиза. Спросила:

— Его зовут, кажется, Шарль?

— Да, Шарль-Виктор. О, он такой замечательный, такой смелый! В прошлом году делегировался в Берн на конгресс Лиги мира и свободы… А в шестьдесят шестом полгода просидел в Сент-Пелажи…

Аня наклонилась над столом, приблизила лицо вплотную к лицу Луизы.

— Я боюсь за него, Луиза! — вполголоса, со страстной тоской воскликнула Аня. — Каждую ночь жду, что за ним придут, схватят, засудят, сошлют в Кайенну! За ним все время следят, шпионят…

Луиза печально улыбнулась: разве не те же чувства одолевают и ее, и Мари Ферре?

— Вы смеетесь?! — изумленно, с удивлением и горечью спросила Аня, отшатываясь.

— О, нет, нет! Я просто подумала о сходности женских судеб…

— Ваш муж — тоже? — быстро спросила Аня, накрывая своей рукой руку Луизы.

— Я не замужем! — ответила Луиза и почувствовала, что краснеет.

— Да? — Аня почему-то смутилась, но, оглянувшись на скрипнувшую входную дверь, вскочила и, размахивая, шляпкой, закричала, стараясь перекрыть шум зала:

— Шарль! Шарль! Сюда!

Полуобернувшись, Луиза увидела у двери высокого чернобородого юношу с темными живыми глазами. Рядом с ним, вскинув над головой стиснутые кулаки, стоял Эжен Варлен.

И сразу в зале «Котла» прекратились споры и крики, все вскочили, приветствуя Варлена. Со слов Теофиля Луиза знала, что Варлен уехал в Базель на очередной конгресс Интернационала, его возвращения ждали с нетерпением. И сейчас Луиза наблюдала, как десятки людей обнимают Варлена, как каждая компания старается увлечь его к себе.

Но Жаклар никому не уступал своего спутника. Крепко держа его под локоть, пробирался сквозь шумную толпу к столику, где стояла сияющая Аня.

Угловой столик тут же отодвинули от стены, и вокруг него столпились множество людей, — всем хотелось знать, что произошло в Базеле, что постановил конгресс?

Варлен посматривал на собеседников с обычной мягкой улыбкой. Кто-то поставил перед ним стакан вина,

— Каковы решения конгресса, спрашиваете?.. Что ж, могу обрадовать, друзья: силы наши растут! До сих пор мы были бессильны, потому что были разъединены. Но наступает эпоха великого единения рабочего класса!

Луиза слушала, а сама искоса наблюдала за Аней Жаклар, — та нежно поглаживала руку Шарля. Счастливые!

Под окном остановилась темная фигура в треуголке: дежурный ажан интересовался, что происходит в «Мармите».

А Варлен продолжал:

— Сейчас важнейшей задачей- является слияние всех рабочих обществ в Федеральную палату, — тогда мы станем несокрушимой силой…

Послышался звон разбитого стекла, — кто-то так стремительно распахнул двери, что одно из стекол от удара в стену брызнуло на пол. Все оглянулись. Варлен замолчал и сделал глоток вина. Лицо у него было усталое.

А к столику сквозь толпу пробивались Ферре и Риго.

— Привет! Привет, граждане! — кричал Риго, помахивая перчатками. — Привет, Эжен! Ты вовремя ввернулся; молодчина! — Риго вскочил на свободный стул. — Слушайте! Слушайте, граждане! Империя опять заливает кровью грудь рабочего класса! В Обене полиция и мобили расстреляли безоружную демонстрацию бастующих шахтеров, их жен и детей! Десятки убитых, сотни раненых! Снова на землю Франции льется кровь!

Крики возмущения заглушили последние слова Риго, а он, спрыгнув со стула, шагнул к Варлену.

— Гражданин Варлен! К твоему голосу прислушивается весь рабочий и молодой Париж! Необходимо десяток слов за твоей подписью для моей новой газеты «Демокрит»! Пиши, Эжен! — И положил перед Варленом карандаш и раскрытый блокнот.

Потирая ладонью широкий лоб, Варлен посмотрел в окно, где неподвижно маячила фигура в черной треуголке.

— Ладно! — Придвинув блокнот, написал и тут же прочитал вслух: — «То, что произошло в Обене, подобные зверские убийства вынуждают нас еще раз заявить, что невозможно жить при таком социальном строе, когда на мирные манифестации капитал отвечает смертельными ружейными залпами…»

Луиза смотрела на спокойное лицо Варлена, на сильные руки ремесленника и думала, что этот крестьянский сын, простой переплетчик заслуживает не только уважения, но и удивления. Вместе с ней он посещал курсы на улице Отфейль, самостоятельно изучал латинский и греческий, чтобы в подлиннике читать писателей древности, — разве это не поразительно? Какие же могучие силы таятся в нашем народе!

Той памятной осенью Луиза просто изнемогала. Ее властно тянула к себе мечта всей ее жизни — борьба, но невозможно было ни бросить школу, ни передоверить занятия таявшей на глазах мадемуазель Пулен.

Школьные занятия были бы для Луизы просто невыносимыми, если б не сознание, что она воспитывает «своих девочек» так, как того требует завтрашний день Франции, что благодаря ей они вырастут не тупыми самодовольными мещаночками, а патриотками, готовыми на подвиг и самопожертвование, — не зря же она часто напоминает им о славной и трагической судьбе сожженной на костре крестьянской девушки из Домреми…

А обстановка во Франции все накалялась! На основных выборах в Законодательный корпус оппозиция получила на полтора миллиона голосов больше, чем шесть лет назад, трон под усатым императором шатался и скрипел все сильней…

— Мы живем на вулкане, Луиза! — сказал ей как-то Ферре, — Лава народного гнева вот-вот прорвется и испепелит Баденге и его прихвостней! Вы полюбуйтесь на его жирную свору!

Разговор происходил в «Комеди Франсез», куда неугомонная Мари затащила брата и Луизу. Нет, их привлек в театр не душещипательный водевиль покойного мосье Скриба! В журналистских кругах стало известно, что этот спектакль «соизволит осчастливить присутствием Его Величество с семейством и гостящей в Тюильри царственной родней» — так завтра с восторгом сообщит лакейская «Фигаро».

Сейчас партер и ложи слепили глаза: модные диадемы а-ля императрица Евгения, блистающие колье, ожерелья и браслеты великосветских львиц, эполеты и ордена военных чинов и сановников, кресты, аксельбанты, ленты Почетного легиона, трехцветные перевязи депутатов. Шуршали шелка и бархат, отделанные нежнейшим гипюром и валансьенскими кружевами, перезванивались серебряные шпоры, искрилось драгоценными каменьями именное оружие.

Императорская семья еще не появлялась, и зал непринужденно шумел, но глаза «верноподданных» постоянно обращались к державной ложе, где на фоне красного бархата простирал крылья и топырил когтистые лапы позолоченный орел.

Журналист и газетчик, Теофиль знал в лицо почти всех вельмож и сановников, «славу и гордость нации», и с саркастической усмешкой сообщал Луизе подробности.