В крови до пят мы бьемся с мертвецами, Воскресшими для новых похорон.
И влиятельнейший тогда редактор «Русского вестника», можно сказать, теневой министр иностранных дел России Михаил Катков так это обосновывал: «История поставила между двумя этими народами (польским и русским) роковой вопрос о жизни и смерти. Эти государства не просто соперники, но враги, которые НЕ МОГУТ ЖИТЬ ВМЕСТЕ ДРУГ С ДРУГОМ, враги до конца». Приговор был произнесен: покуда жива Россия, независимой Польше не быть, аминь! А если не быть Польше, то к чему ей идентичность? И ударили каратели в самое сердце польской культуры, лишили ее языка и веры. Родной язык в школах был запрещен, даже в начальных классах детей учили по-русски. Национальная церковь была уничтожена, ее имущество конфисковано, монастыри закрыты, епископы уволены. То, что в 1863 году Россия делала с Польшей, Герцен назвал «убиением целого народа».
Делал когда-нибудь с Россией что-нибудь подобное Запад? Никогда. А Россия делала. Услышите вы об этом по центральным каналам российского телевидения? Узнаете вы из статьи Лаврова о причинах невозможности объединиться с Европой что-нибудь, кроме многовековых «попыток европейского Запада… лишить нас идентичности»? Не узнаете. Тут, признаюсь, подозрения мои решительно перешли в сомнения.
Но если эти мифические «попытки» не могли быть причиной трагического непонимания между Россией и Европой, то что могло? Несходство ценностей, например, могло. Поясню. Возможна ли нормальная семья, в которой муж, допустим, ратует за самовластье, а жена — за свободу? Точно так же обстоит дело и с европейской семьей. Или, говоря в терминах Лаврова, с «формированием общего экономического и гуманитарного пространства, простирающегося от Атлантического до Тихого океана» (все цитаты, если это специально не оговорено, взяты из статьи Лаврова). Но это «общее пространство» немыслимо, пока одна сторона настаивает «на своем собственном уникальном пути», на Zonderweg, как назвали это когда-то немцы. То есть на пути, суть которого — несвобода.
Собственным путем идет, конечно, каждая страна. Другое дело — Zonderweg. На протяжении двух столетий на нем, как мы знаем, настаивала Германия. Результатом были две мировых войны, разгром, голод, оккупация, раздел страны. Все это катастрофически наглядно продемонстрировало невозможность единства Германии с «европейским Западом», покуда настаивала она на своей «уникальности». Но, судя по статье Лаврова, именно не ней настаивает и сегодняшняя Россия. Не желает учиться на чужих ошибках.
Спору нет, «русский народ имеет собственную культурную матрицу, свою духовность», говоря словами Лаврова. Но если автор так самозабвенно ратует за «общее гуманитарное пространство» с Европой и признает, что «по глубинной своей сути Россия является одной из ветвей европейской цивилизации», уместно ли гордиться тем, что русский народ «никогда не сливался с Западом»? В конце концов, и немецкий народ имеет ведь «собственную культурную матрицу и духовность». Но разве это помешало ему после Второй мировой войны, после того, как осознал он свою роковую ошибку, «слиться с Западом»? И разве хоть сколько-нибудь пострадала из-за этого его «культурная матрица»?
«Слиться с Европой», как мы помним, еще два столетия назад завещал своему народу Петр Яковлевич Чаадаев (см. главу 1 «Европейский выбор России» в первой книге). Подумайте, сколько горя избежала бы Россия за эти страшные для нее столетия, послушайся она одного из мудрейших своих учителей! Тем более что «культурная матрица» Германии расцвела после «слияния». Всего-то и понадобилось ей для этого расстаться с гибельным своим Zonderweg. Увы, судя по статье Лаврова, ничего подобного не входит в планы России. И тут уже не до сомнений, тут пришла уверенность: мы и впрямь живем в разных реальностях.
«Непрерывность истории»?
Так неосторожно Лавров озаглавил первый же (после Введения) параграф своего опуса. Поначалу очевидное: «Продуманная политика не может существовать без исторической перспективы» (следовало, конечно, сказать «ретроспективы», раз уж «исторической», но это, надо полагать, редакторская недоделка). Суть в том, что дальше речь вовсе не об опоре на исторический опыт, а о том, как всю дорогу, то есть непрерывно, шагала Россия от победы к победе. Вот что дальше.
«Обращение к истории тем более оправданно, что в последний период отмечался целый ряд юбилейных дат. В прошлом году мы праздновали семидесятилетие Великой победы… В 2012 году отмечалось двухсотлетие Бородинской битвы, а также четырехсотлетие освобождения Москвы от польских захватчиков». Ну и Zonderweg, разумеется, не забыт: «Если вдуматься, эти вехи недвусмысленно свидетельствуют об особой роли России в европейской и мировой политике». Ясное дело, об «особой», какой еще может быть роль, если речь о России? Но правда ли, что ее исторический опыт сводится исключительно к военным победам?
И дело не в том, что поражений, начиная с битвы на Калке, и до Аустерлица, Крымской войны и Первой мировой, было в русской истории, как и в любой другой, ничуть не меньше, чем побед. В этом как раз ровно ничего «особого» нет. Дело в том, что сводить судьбу страны к военным метафорам — занятие непродуктивное вообще, а для дипломата в особенности. Даже к изменению политических форм эта судьба не сводится. В этом смысле Россия, конечно, не Франция. Там-мельтешение форм, калейдоскоп. За последние два столетия: абсолютизм, конституционная монархия (дважды), империя (дважды), республика, не говоря уже, что была республика парламентская, а сейчас президентская. Право, будь у Франции свой Тютчев, он наверняка сказал бы, что умом французов не понять. Ветреный народ.
В этом, политическом, отношении Россия и впрямь монохром: с XVI по XIX столетие-самодержавие. В XX веке после перерыва на несколько лет его сменил цезаризм. Разница между тем и другим лишь в том, что самодержавие наследственное, а цезаризм вернулся к византийской практике «преемничества» (см. Приложение 3 «Византийские уроки»). В конце XX века и в начале XXI опять перерыв на полтора десятилетия-и снова цезаризм. По сравнению с Францией, согласитесь, скука. Всё самовластье да самовластье.
Однако совсем иначе выглядит русская история, если ее сравнить с европейской по главному параметру-по числу политических катаклизмов и полному обвалу самого духа государственности, по смене живых, развивающихся режимов — мертвыми, тупиковыми. По числу случаев, когда русскому человеку приходилось буквально начинать жизнь с чистого листа. Я уже писал об этом подробно в трилогии и не раз касался этого в «Русской идее». Здесь могу лишь, суммируя, перечислить.
Сравните живое Московское государство Ивана III с его не-стяжателями и первой Великой реформой 1550-х (см. Приложения 1 и 2), доимперское, докрепостническое и досамодержавное (1480–1560) со снулой и тупиковой Московией (1613–1700), в которую после бурь Смутного времени вылилась самодержавная революция и диктатура Грозного царя. Сравните ту же ПОЛУмертвую Московию с живой и развивающейся петровской Россией (1700–1917). Сравните эту петровскую Россию с заново отрезанной от Европы и тупиковой, подобно Московии, сталинской империей (1929–1991), в которую вылилась большевистская революция, с самого начала обрекавшая Россию на ЕЩЕ ОДИН гигантский катаклизм. Сравните, наконец, веселую, открытую миру свободу времен горбачевской гласности с унылой, изгойской сегодняшней Россией. Сравните их-и увидите четыре совершенно разные страны!
Вот почему так поверхностно и легкомысленно выглядит лавровская «непрерывность истории», основанная на юбилейных датах. На самом деле русское прошлое было образцом «прерывности», если можно так выразиться, абсолютным по ней чемпионом, кладбищем надежд. А Лавров ничего об этом не знает. Или делает вид, что не знает.
Даже о таком ключевом событии русского прошлого, как «разрыв» между Московией и петровской Россией, он, в отличие от своих коллег, петровских и екатерининских дипломатов, не упомянул. Ни о том, что 21 сентября 1721 года канцлер Гавриил Головкин так сформулировал заслугу Петра: «Его неусыпными трудами и руковождением мы ИЗ ТЬМЫ НЕБЫТИЯ В БЫТИЕ ПРОИЗВЕДЕНЫ». Ни о том, что четыре года спустя, уже после смерти Петра, русский посол в Константинополе Иван Неплюев высказался еще более определенно: «Сей монарх научил нас узнавать, что и мы люди». Ни о том, что полвека спустя это дерзкое суждение подтвердил екатерининский министр иностранных дел Никита Панин: «Петр, выводя народ свой из невежества, ставил уже за великое и то, чтобы уравнять оный державам второго класса». Ну, не сговорились же все эти коллеги Лаврова, право, оклеветать Московию.
