— Это я виновата. Это мне в день рождения Володя хотел принести цветы.

На секунду стало совсем тихо. Только Елена Григорьевна сдержанно улыбалась, в глазах ее светилась ласка и нежность.

Оля глубоко и часто дышала, положив на грудь ладонь.

Володя растерянно смотрел на окружающих и наконец остановил свой взгляд на пылающем лице Оли. Максим Иванович хотел было что-то сказать, но вдруг заметил, что перед ним стоят не дети. И это открытие его смутило.

…Бывает часто: какая-то мелодия напоминает давно забытое, теплое, доброе. Бывает, что улыбающееся лицо чужого человека согреет зачерствевшее сердце. Случается — две тени среди густой листвы цветущей сирени будят далекие воспоминания, припорошенные пылью времени.

Перед Максимом Ивановичем стояли молодые люди, которые только что вступили на порог юности. Позавидовав этой счастливой и такой короткой, единственной минуте в жизни, директор неожиданно для себя самого усмехнулся.

— Хорошо! Можете идти…

И, склонившись над телефоном, он начал набирать номер отделения милиции.

Олесе четырнадцать лет. Личико у нее белое и волосы пушистые-пушистые, как пух одуванчика. Походка стремительная, и на устах улыбка, как у всех детей. Но темные ее глаза редко смеются, они налиты терпким соком зрелого терна — Олеся сирота.

Сегодня на уроке Олеся невнимательна. Сегодня сиротство коснулось самого ее сердца. У кого есть мать, тому не страшна обида приятелей, у кого нет — мельчайшая несправедливость холодом душу обдает.

Девочка Катруся, дочь дяди Павелка, виновато улыбается. За тепло и искренность улыбки любое зло можно простить, но Олеся извинения не принимает.

Голос учительницы доносится словно откуда-то издалека, а собственные мысли будто нашептывают над самым ухом: «Чему выучишься в школе, то и будет твоим приданым. Больше ничего тебе не дам». Нет, это не собственные мысли — это всплывают в памяти слова дяди Павелка. Так он говорил год назад, когда Олеся еще жила у него. Молча терпела, куда пойдешь? Там, за полевой тропинкой, бегущей по лугам, присела, будто от усталости, ее хата. Окна забиты досками.

— Не нужно мне ваше приданое, вуйку. И без него обойдусь.

— Очень ты умной стала. Может, и без меня обойдешься?

Ненасытный был Павелко. С тех пор как организовался в селе колхоз, он избегал людей. Запрятался, словно улитка в свой панцирь. Мало с кем говорил. Тайком поросятами спекулировал. Иногда можно было видеть, как в придорожных канавах он косил пыльную траву для коровы.

После похорон Павелковой сестры, Олесиной матери, соседи пришли за восьмилетней сироткой и удивились: не отдал Павелко.

— Ребенок моей сестры у меня будет.

Сначала говорили в селе:

— Душа проснулась в Павелке.

А потом поняли: государство ему платит за Олесю.

Олеся подрастала, а Павелко исподволь стал подумывать над тем, что девочка могла бы и одна прожить. Были у него свои расчеты.

…Как-то зимней порой у порога конюшни наткнулась Олеся на котенка. Приблудился облезлый, полузамерзший. Пригрела его, выходила. Котенок всюду ходил за девочкой, мурлыкал ночью у нее в ногах. Но пришла весна, молока стало меньше, и угрюмый дядько Павелко выбросил котенка за плетень и промолвил:

— И тебя еще кормить, приблуда! Мало у меня нахлебников!

Вот тогда и сказала Олеся:

— Я одна буду жить.

— А есть что будешь? — резко спросил Павелко и хмуро ждал ответа.

— Картошку у вас заработала.

— Ну, тогда — с богом! — обрадовался Павелко. — Когда переедешь?

— Сегодня.

Побаивался, правда, Павелко — разговоры на селе пойдут, люди не похвалят. Но соблазн был велик: теперь и хату не заберут, и приусадебный участок увеличат — патронат, а как же? А если какой наговор пойдет, так он же не выгонял, сама ушла…

Катруся заскучала по Олесе. Забегала к ней тайком от отца, приносила кое-чего поесть, бывало, и заночует — Олеся грозы боится.

Тогда девочки беседуют целый вечер, пока сон не одолеет. И больше всего разговору у них было об Алексее Андреевиче, новом биологе.

Алексей Андреевич хороший: взгляд добрый, руки большие, натруженные, а говорит — как книжку интересную читает.

«Человек должен любить землю. Она его кормит и радость дает. Посейте возле грядки душистый горошек или маттиолу, чтобы дарила вам земля свой аромат днем и ночью, чтоб радостно было по ней ходить, жить на ней».

Дети с увлечением работают на земле, учатся понимать ее. У Олеси на участке свое опытное поле. Здесь чисто, как в хате, здесь она работает так же усердно, как на своем огороде. В этом году Олеся выращивает капусту в торфяных горшочках. Если опыт удастся, то на будущий год ей дадут ученическое звено в колхозе. Об этом уж как-то обронил словечко бригадир Никифор. О, тогда все узнают, какие у нее будут урожаи!

Учитель разговаривает с Олесей как со взрослой. Олесе это нравится. Но если учитель ласково проведет рукой по ее волосам, тогда почему-то так и брызнут жгучие слезы.

В эту весну не нашлось смельчаков взять в колхозе яйца, чтобы вырастить цыплят для школьной птицефермы. А Олеся взяла целых двенадцать. И на днях птенцы вылупились, пушистые такие, хорошенькие.

Прибежала на радостях к Алексею Андреевичу:

— Вы обязательно приходите посмотреть на них.

Учитель пришел. О маме расспрашивал. Она показала фотографию, висевшую на стене. Двое молодых людей смотрели оттуда на чистую комнату, прибранную руками их дочери. Алексей Андреевич остался обедать у Олеси. Сам напросился. Не хвалил, только задумчиво смотрел на белесую детскую головку.

А вчера в школе один мальчик подошел к Олесе и с ехидцей спросил:

— Ты учеников на обеды тоже приглашаешь или только учителей? Подлиза!..

В классе засмеялись. Олеся вспыхнула и обернулась к Катрусе. Та виновато опустила глаза. «Катруся всем рассказала!..» — мелькнуло в голове.

Горькие мысли обступили Олесю. За что они над нею насмехаются? Зачем Катруся так поступила?

На следующий день Олеся не вышла на школьный участок. Глафира Петровна, классный руководитель, сердилась:

— Как это так — не вышла на участок? Нарушения дисциплины я никому не прощу.

И передала Олесин участок другому ученику.

…А Олеся тосковала у себя в хате. По двору ходила наседка с цыплятами, вызывала хозяйку. На клумбе жаловались неполитые цветы. Солнце скользило по бутонам картофельного цвета, заглядывало в хату.

Хозяйка не выходила.

Вдруг скрипнули двери, солнечный луч снопом пшеницы перевалил за порог, а за ним темной тучкою — Катруся.

— Олеся, что же ты не вышла на участок?

— Не приходи ко мне! — отвернулась Олеся. — И на порог моей хаты не показывайся!

•

На следующий день Глафира Петровна велела Олесе идти с ней на школьный участок. В вопросах дисциплины она была педантом и никогда не жалела для этого времени. Учительница читала книжку под яблоней, а Олеся молча расчищала лопатой дорожку и думала о капусте на своем участке — два дня туда не наведывалась. Закончив работу, она побежала на свой участок.

— Кто тебе разрешил сюда идти? — строго спросила появившаяся здесь Глафира Петровна.

— Это мое поле! — ощетинилась Олеся. — Алексей Андреевич закрепил его за мной.

— До вчерашнего дня было твое, но ты вчера не пришла, и на твое место назначили другую.

Когда учительница скрылась из виду, Олеся вышла из яровой пшеницы, скрывавшей ее, и побежала к своей капусте. В отчаянии и горе она хватала руками и мяла хрупкие стебли, топтала их ногами. Потом упала на зелень и беззвучно заплакала, сжимая в кулаках смятые листики…

Тут и застал ее Алексей Андреевич. Он как раз возвращался из колхоза. Сегодня он пошел туда не по делам учительской производственной бригады, как обычно, — он хотел разузнать, почему Олеся живет одна. Беседовал с бригадиром Никифором. Тот не видел в этом ничего плохого. Чем жить у Павелка, лучше уж одной. Колхоз ее не забывает. Никифор сам завез ей картофель и дрова. «Мы из нее Героя труда воспитаем, девушка землю любит», — говорил Никифор.