Для раннего уголовного судопроизводства характерным было отношение к преступлению как к нарушению прав частного лица, от воли которого и зависело возникновение процесса. Каждая из сторон в обвинительном процессе обязана была доказать свою правоту. Судебный процесс был направлен на отыскание «воли Божьей», а исход дела во многом зависел от соблюдения формальных условий состязания. Сознание обвиняемого в тот период признавалось «царицей доказательств» (regina probationum), и его было достаточно для вынесения решения по делу. В тех случаях, когда признания не было либо оно было недостаточно убедительным, использовались иные средства к установлению истины («воли Божьей»), в числе которых были судебные поединки, испытания железом и водой (ордалии). В. А. Случевский по этому поводу отмечал: «Две силы проявляли свое исключительное действие в человеке того периода – физическая сила и сила суеверия поэтому естественно, что ум его, неспособный к отвлечению, в этих двух источниках искал средств борьбы с преступлением»¹. Виновным признавался тот, кто был побежден на судебном поединке (поле), либо тот, кто, будучи брошен в воду, выплывал на поверхность воды, либо тот, у кого на руке через определенное время после погружения ее в кипящую воду имелись следы ожога².

Источники древнерусского права периода XIV–XV вв. в качестве самостоятельного доказательства по делу предусматривали присягу, которая состояла в целовании креста на судной грамоте в подтверждение соблюдения ее положений. В случае отказа обвиняемого дать присягу (отказа от крестного целования) он признавался виновным: «а не поцелует креста, тем его и обвинить»³. В условиях существования обязанности давать правдивые показания, о чем надлежало присягнуть, собственное признание обвиняемого, считавшееся полным доказательством виновности, носило характер вынужденного.

Последующее развитие уголовного судопроизводства в России (XV – начало XVI в.) происходило на фоне образования централизованного Русского государства и установления на всей территории власти единого монарха. Существовавший обвинительный процесс не мог в полной мере обеспечить стоявшие перед централизованным государством задачи предотвращения беспорядков, причины которых во многом были обусловлены недостатками судебной процедуры: несовершенством доказательств (испытаний, поединков), возможностью для преступника избежать наказания по формальным основаниям. В этот период происходит изменение понятия преступления: вместо «обиды» по Русской правде, причиняемой частному лицу, в Судебнике Ивана III 1497 г. под преступлением стали пониматься так же всякие действия, которые посягали на господствующий феодальный порядок, преследование которых осуществлялось не потерпевшим, а государством. В целях обеспечения правопорядка и предотвращения разбоев дополнительно к общему обвинительному порядку рассмотрения уголовных дел государственная власть вводит новую форму судопроизводства по наиболее опасным преступлениям (государственные преступления, душегубство, разбой, татьба с поличным, поджог и т. д.), именуемую розыском.

Розыск производили специально назначенные чиновники (губные старосты, целовальники), которые в силу своей должности обязывались лихих людей, разбойников и татей «обыскивать и доведши на них» преступление наказывать. Губная Белозерская грамота 1539 г. предписывала, чтобы губные старосты «лихих людей разбойников сами обыскивали по нашему крестному целованию вправду без хитрости, да где которых разбойников обыщете, или кто у себя разбойников держит, или к кому разбойники приезжают и разбойную рухлядь (украденные вещи. – С. К.) привозят, и вы б тех разбойников ведомых (подозреваемых) меж собя имали да обыскивали их, и доведчи на них и пытали накрепко, и допытався у них, что они разбивают, да тех бы естя разбойников бив кнутьем да казнили смертью»⁴. Розыскной порядок предусматривал соединение в руках одного государственного органа (чиновника) полномочий по возбуждению дела, его расследованию с проведением повального обыска⁵ и применением пытки, вынесению приговора и его исполнению. Главными доказательствами в сыске были: собственное признание, повальный обыск, поимка с поличным, очная ставка.

Судебник 1550 г. предусматривал для дел о первой краже с поличным две формы судопроизводства в зависимости от результатов обыска (ст. 52)⁶. В том случае если обвиняемого по результатам обыска называли «добрым человеком», дело подлежало рассмотрению «по суду», т. е. обвинительным процессом⁷. Если обвиняемого называли «лихим человеком», следовало «его пытати». Собственное признание («и скажет на собя сам»), совпадающее с результатами повального обыска, становилось безусловным доказательством виновности, и обвиняемый подлежал смертной казни («ино его казните смертною казнью»). Если пытаемый не признавался, он подвергался пожизненному тюремному заключению. В случае совершения повторных краж собственного признания вины, полученного под пыткой, было достаточно для казни обвиняемого. Если же «пытан на себя не скажет», требовалось проведение повального обыска, по результатам которого обвиняемый мог быть либо брошен в тюрьму на пожизненный срок (если его называли «лихим человеком»), либо отпущен на свободу под «крепкую поруку», т. е. поручительство авторитетных в обществе людей (если обвиняемого называли «добрым человеком»). Таким образом, в этот период по некоторым категориям дел об особо опасных преступлениях признание обвиняемого приобрело значение главного доказательства, получение которого под пыткой должно было предшествовать всем остальным способам расследования дела (ст. 56, 57 Судебника 1550 г.). Отсутствие признания обвиняемым своей вины могло спасти последнего от смерти ценой пожизненного тюремного заключения. В то же время по делам о разбоях при наличии доказательств виновности, полученных на очной ставке и во время повального обыска «с доводом» (с представлением улик), могли быть признаны виновными и казнены даже те обвиняемые, которые не подтвердили своей вины («не учнут, пытаны на себя и на товарищев своих говорити вразбоех»⁸).

Процесс усиления государственной (царской) власти в период с конца XVI до начала XVII в. характеризуется расширением сферы применения розыскного порядка судопроизводства. Соборное уложение 1649 г. сохраняет обвинительный порядок разрешения уголовных дел, для которого добровольное признание обвиняемого считалось полным доказательством виновности. Так же, как и по Судебнику 1550 г., в случае частичного признания обвиняемыми своей вины предписывалось в этой части вынести решение сообразно с тем, «в чем они начнут винится»; в остальной части дело надлежало рассматривать «по суду же, до чего доведется» (ст. 136). В случае добровольного признания обвиняемым претензий истца (равно как и в случае молчания обвиняемого) в самом начале судебного разбирательства (ст. 101) суд был вправе вынести решение в пользу истца («того ответчика без суда обвините»). В то же время Уложение, отказавшись от проведения судебных поединков (поле), для установления истины в обвинительном процессе допускало использование по усмотрению суда обыска, что отражало розыскное начало.

Дела о грабежах, кражах, убийствах, когда разбойник или тать были пойманы с поличным либо облихованы на повальном обыске, либо оговорены «язычной молкой» (во время пытки. – С. К.), были отнесены к ведению Разбойного приказа, в подчинении которого находились все губные старосты и целовальники, т. е. административные органы, осуществлявшие розыск, суд и исполнение наказания. Особый порядок расследования и разрешения вышеуказанных дел, так же как и ранее, требовал получения от обвиняемого под пыткой собственного признания. Уложение 1649 г. по сравнению с Судебниками расширило круг дел, по которым проведение пытки являлось обязательным, предусмотрев вместе с тем и иные, помимо смертной казни, виды наказания. Вор, сознавшийся под пыткой в совершении кражи впервые и без убийства, подвергался «торговой казни» (битье кнутом), тюремному заключению на два года, отрезанию левого уха, а его имущество переходило к пострадавшему (ст. 9).