Познышев пишет, что «наклонность к насилию особенно рельефно выделяется среди свойств бандита, когда она проявляется при таких отношениях к потерпевшему, при которых естественно было бы ожидать особенной мягкости со стороны преступника, например, когда потерпевший был хорошим знакомым или другом преступника или находился с преступником в момент преступления или непосредственно перед этим в близких отношениях и т. п. А между тем – даже оставляя отмеченные уже психопатологическими чертами случаи садизма в стороне – и при таких отношениях мы встречаем иногда в психологии бандита особенно резко выступающую способность к насилию, удивительно спокойное и рассчитанное применение к другому человеку физической силы для достижения намеченной корыстной цели. Это не так удивительно еще, когда мы имеем перед собой бандита-профессионала, долго подвизавшегося на бандитском поприще и выработавшего в себе полное равнодушие к чужим страданиям. Но когда перед вами юноша, впервые вступивший на преступный путь, эта черта невольно останавливает на себе особенное внимание. Что же будет, спрашивается, с таким человеком далее, если уже в начале своей преступной карьеры он обнаруживает такую смесь равнодушия и жестокости»¹⁴.

Какого-либо тонкого психологического анализа отдельных убийц и бандитов у Познышева мы не найдем. Приводимые им фотопортреты убийц, бандитов и насильников именно как соответствующих типов в этом совсем не убеждают. На фотоснимках они могут быть кем угодно, в том числе вполне законопослушными гражданами. Вместе с тем анализируемые им примеры полностью убеждают в том, что в большинстве случаев это особо опасные убийцы.

Иногда официальное признание кого-либо опасным или особо опасным называется некоторыми теоретиками «клеймением». Так, К. Уэда критически относился к «клеймению». Он считал, что когда индивид совершил негативный поступок, «клеймение» за это со стороны общества воздействует на психику человека. Поэтому он идентифицирует себя с преступником, что способствует совершению нового преступления¹⁵.

В действительности не все так, хотя стигматизация, безусловно, имеет место, и без нее, совершенно очевидно, не обойтись.

Во-первых, человек, совершивший особо опасное преступление, должен понимать и признавать, что и после отбытия им наказания, пусть и очень сурового, печать совершённого остается на нем, и в этом никто, кроме него самого, не виноват. Это – крест, который ему нужно нести, и никто ему нести эту ношу облегчить не в состоянии, а причиной является неимоверное преступление, совершенное им. Даже если он обратится к богу, то и в этом случае он не должен найти прощения, во всяком случае, успокоения. Впрочем, такой человек может и не терзаться содеянным и не очень или совсем не переживать в этой связи, такое часто встречается. В местах лишения свободы осужденные за убийства, если это не убийство ребенка, другими преступниками не порицаются, их даже не обсуждают. Так что там никакого «клеймения» не происходит. Я беседовал со многими особо опасными убийцами, и лишь единицы из них проявляли некоторые, только некоторые и весьма слабые, признаки покаяния.

Во-вторых, «клеймение» (пятно, репутация) играет и предупредительную роль: люди будут знать, кто живет с ними рядом или с кем вместе они работают, либо так или иначе с ним общаются; это заставит милицию (полицию) пристальнее присматривать за освобожденными от наказания подобными лицами. В случае же совершения ими нового преступления будет справедливо, если им при определении наказания припомнят, что они уже ранее совершали нечто, резко выходящее за рамки привычного.

Вместе с тем «клеймение» может тормозить и даже исключить исправление и самоисправление, желание стать лучше. В этом его отрицательная сторона.

«Клеймение» известно еще из библейской истории.

Когда Каин убил Авеля и бог разоблачил его, убийца пожаловался, что теперь «всякий, кто встретится со мною, убьет меня» (Быт 4:14). В ответ на это бог поступил довольно странно: «И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его» (Быт 4:15). Этот эпизод несуразен сам по себе: бог и Каин не могли не знать, что кроме Каина, Адама и Евы (его родителей) на земле других людей нет и его попросту некому было убить.

Д. Д. Фрезер дает такое объяснение «каиновой печати». Знак, поставленный на нем богом, составлял исключительную особенность убийцы. Так поступали, как убедительно доказывает Фрезер, т. е. как-то помечали убийц, очень многие народы в древности, с тем чтобы, во-первых, указать на него как на человека, соприкоснувшегося со смертью, а потому очень опасного; во-вторых, клеймо, поставленное богом на убийце, должно было освободить его от мести со стороны духа убитого. Возможно, что божья печать была такой, что до неузнаваемости изменила внешность Каина, так что дух Авеля просто не мог бы узнать его. Многие первобытные народы прибегали именно к такому способу, чтобы обезопасить человека от духа убитого им¹⁶.

Тем не менее остается неясным, почему бог защитил Каина, не является ли это доказательством того, что творец заранее смирился со злом и намеренно покрыл его?

Исследователи личности преступника и природы преступного поведения советского периода, которые не придерживались ломброзианских и близких к ним взглядов, в своих типологических и классификационных схемах выделяли преступников, представлявших наибольшую общественную опасность. Однако, как мы увидим, последних они не называют особо опасными и не очень четко обозначают те преступления, которые они совершают. Происходит это главным образом потому, что криминологи, занимающиеся соответствующими проблемами, знают преступников в лучшем случае по уголовным делам, дающим весьма ущербную информацию о них. Такие исследователи не имеют опыта углубленного (клинического или монографического) изучения личности преступника, руководствуясь лишь общими представлениями о ней.

Так, А. Ф. Лазурский писал о криминальном активно извращенном типе, выступающем либо в качестве беспорядочного, но решительного, волевого и энергичного насильника, склонного к безделью и дракам, либо наделенного сосредоточенно жестокими качествами. Ко вторым он причислял убийц¹⁷. А. Г. Ковалев в качестве самого опасного различал глобальный преступный тип, отличающийся асоциальностью, полной преступной зараженностью, ненавистью к труду и людям, стремлением любыми путями осуществить свои преступные замыслы¹⁸.

П. А. Бейлинсон и Ю. М. Лившиц, еще в 1970 г. опубликовавшие монографию под обещающим названием «Тяжкие преступные посягательства на личность и общественный порядок», ничего, в сущности, не сказали о личности виновного и причинах таких преступлений. Они ограничились лишь утверждениями, что «особенности личности такого преступника состоят в присущих ей индивидуалистических взглядах и соответствующем поведении, выражающих анархическое отношение к социалистической дисциплине, правам и интересам граждан. Глубина криминальной зараженности личности может быть различной». Разумеется, подобные суждения абсолютно ничего не объясняют. Объяснять, например, сексуальные убийства анархическим отношением к социалистической дисциплине, правам и интересам граждан просто наивно. Впрочем, такие объяснения применимы как к убийствам, так и к мелким кражам или к пьяному дебошу.

Подобные объяснительные конструкции (не только в пределах типологии) вообще характерны для советской криминологии, они всегда или почти всегда содержали в себе элементы коммунистической идеологии, вроде ненависти к труду (Ковалев) или анархического отношения к социалистической дисциплине. Разумеется, ненависть к труду (?!) никак не объясняет совершение особо тяжких и тяжких преступлений против человека.

Вместе с тем представляется плодотворной давно высказанная А. И. Долговой идея относительно выделения типа криминогенной личности, хотя в этом типе акцент делается не только и не столько на степени общественной опасности преступного поведения, сколько на его систематичности, длительности и неисправимости преступника. Понятно, что он может постоянно совершать, например, и мелкие кражи. В других типологиях преступников наиболее опасные из них, конечно, выделяются (например, К. Р. Абызовым, В. Г. Грибом), однако сколько-нибудь развернутых их описаний не дается. К сожалению, в связи со слабой науковедческой подготовкой многие криминологи путают типологию с классификацией.